Всеволод Нестайко - Тайна трех неизвестных
— Сыночек, милый! — кинулась она ко мне. — Уже получше, правда?
Мать приложилась губами к моему виску (она всегда так мерила температуру и у меня, и у Иришки и обычно угадывала с точностью до десятых).
— Тридцать шесть, не больше. А ну, померь! — Она сунула мне под мышку градусник.
Из спальни зашлепал босыми ногами отец, заспанный, взлохмаченный, в одних трусах, — только проснулся.
Лицо его расплылось в улыбке:
— Ну как? Ну как?.. Ого-о, вижу — выздоравливаешь, козаче! Вижу!
— Да цыц ты! Раскричался! — прикрикнула на него мать. — От твоего крика у него опять температура подскочит.
Отец сразу втянул голову в плечи, на цыпочках подошел к кровати и, склонившись ко мне, шепотом сказал:
— Прости, это я от радости.
Я усмехнулся — впервые в жизни не я у отца, а он у меня просил прощения.
— Ну, как там затопленные? — спросил я и сам не узнал своего голоса, такой слабый, чуть слышный был он — будто из погреба.
— Да ничего, все хорошо. Вода уже спадает. Люди начинают домой возвращаться. Все хорошо.
— Жертв нет?
— Да, слава богу, обошлось. Правда, кое-кто поцарапался, простудился, но серьезного ничего нет. Вот только скотина пострадала. Да и то немного. У кого коза, у кого подсвинок, у кого птица… А коровы все спасены…
— И все спасибо солдатам! — вставила мать. — Если бы не они, кто знает, что бы тут было.
— Да, техника теперь в армии богатырская, — молвил степенно дед.
— И говорят, что это ведь ты их привел. — Мать нежно положила мне руку на лоб.
— Не знал я, что у меня такой геройский сын, — будто с трибуны, сказал отец.
— А-а!.. — Я отвернулся к стене и почувствовал, как жар бросился мне в лицо, даже слезы выступили.
Все говорили вроде бы искренне, но голоса родителей были такими ласковыми, такими ласковыми, какими только с калеками разговаривают.
«Это они потому, что я больной».
Дед кашлянул и сказал:
— А дружок-то твой вчера целый день просидел тут возле тебя. И не ест ничего, аж похудал… Вот увидишь, сейчас прибежит.
Спасибо, дедушка! Знал ведь, что сказать! Понял, что мне неловко от таких разговоров.
Мать вынула у меня градусник.
— Тридцать шесть и одна. Что я говорила?! Теперь уж пойдет на поправку. А как ножка, болит?
А я и забыл совсем про «ножку». Шевельнул ею — боли почти не было, только почувствовал, что она туго забинтована.
— Слава богу, перелома нет. Вывих. И небольшое растяжение… Любовь Антоновна сказала, через две недели в футбол играть будешь.
Скрипнула дверь, и над дверной ручкой высунулась взлохмаченная голова Павлуши. Лицо, поначалу вытянутое и какое-то неуверенное, сразу расплылось в улыбке:
— Здрассте!.. Можно?
— Да заходи, заходи, чего там, — заулыбалась мать. — На поправку пошло.
— Я ж говорил, говорил, что сегодня лучше будет! — Павлуша подошел к кровати. Он весь так и светился радостью и приветом. — Здорово, старик! Ну как?
— Ничего… — усмехнулся я, сдерживая радость.
И замолкли оба. При родителях разговор не клеился…
— Ой, у меня ж там молоко! — всплеснула руками мать и побежала на кухню.
Отец пошел в спальню одеваться.
Поднялся, кряхтя, со стула и дед:
— Ну, балакайте, старики, а я, молодой, по делам пойду, — и зашаркал во двор.
— Садись, чего стоишь, — сказал я Павлуше.
И он присел с краешку на стул.
Он сидел и молчал. Только улыбался и время от времени подмигивал мне. И я тоже молчал и улыбался. И чувствовал себя так, словно возвращаюсь откуда-то издалёка-издалёка в знакомый и родной мир, как возвращаются домой из дальнего тяжелого путешествия.
И близок мне этот мир больше всего потому, что в нем есть Павлуша. Вот этот самый, с облупленным носом Павлуша, у которого волосы так смешно торчат на макушке.
Неужели могло случиться такое, что он перестал бы быть моим другом? Это было бы так страшно, так непонятно… Я просто не знаю, что бы тогда было.
— Ну, как там, расскажи, — сказал наконец я.
— Да как… Ничего. В порядке. Все только и говорят про тебя. Кого ни встретишь: «Какая температура? Как нога? Какой пульс?» Хоть бюллетень вывешивай о твоем здоровье. Как премьер-министр. Таким знаменитым стал, куда там!..
— Вот уж верно — дальше некуда!
— Ну точно, я тебе говорю! Все село уже знает, как ты солдат привел, как письма спасал… Бабка Мокрина день и ночь за тебя богу молится. Да что Мокрина — отец Гога за твое здоровье в церкви молебен отслужил!
— А ну тебя!.. Ты толком расскажи, как там…
— Да честное слово! Ребята тебе завидуют. Хоть они тоже старались… Вон Карафолька даже ботинки в воде потерял. И фонарь себе под глазом поставил, где-то о косяк навернулся… А Коля Кагарлицкий свою курточку нейлоновую заграничную знаешь как располосовал — сверху донизу! И даже глазом не моргнул. Так в разодранной до самого вечера и таскал вещи затопленных. А Антончик чуть не потонул. Он же, знаешь, плавает паршиво, а полез в кошару овец Мазниченко спасать. Ну и…
Павлуша глянул на меня и запнулся.
— Ну что ж… молодцы ребята, — вздохнул я.
— Вообще-то молодцы, конечно, я и сам не думал… но… но все они мелкота по сравнению с тобой. Точно! Думаешь, кто-нибудь из них вот так нырнул бы в затопленную хату через окно? Ни за какие бублики! Да что там…
— Ну уж, скажешь! — криво усмехнулся я. — Хорошо… А как там вообще?
— Вообще ничего… Порядок! Жизнь нормализуется, как пишут в газетах. Восстанавливаются коммуникации, приводятся в порядок пострадавшие объекты. Предприятия и учреждения работают нормально — и сельмаг, и парикмахерская, и баня… Несмотря на стихийное бедствие, колхозники своевременно приступили к работе — вышли в поля и на фермы. Короче, в борьбе со стихией наши люди победили. Правда, пока еще нет электричества. Но солдаты прилагают все усилия, чтобы в хатах снова засияли лампочки… Вообще, я тебе скажу, вот кто все-таки молодцы, так это солдаты. Как они работают, ты бы видел! Сила! Если бы не они со своими машинами… Эх! Ты даже не знаешь, какой ты молодец, что их привел! Просто… просто считай, что этим ты спас село. Абсолютно точно!
— Да иди ты! И без меня их все равно бы вызвали. Секретарь райкома уже при мне звонил полковнику…
— Ну и что? А все-таки ты их привел. Ты! А кто же? И чего там скромничать! Вот уж любишь ты скромничать!..
Я усмехнулся.
«Эх, Павлуша, мой Павлуша! — подумал я. — Что ты говоришь? Я люблю скромничать? Вот уж нет! Что-что, а скромничать ни я, ни ты не любим. Это все знают. Скорей наоборот».
Но я не стал спорить. Мне было так хорошо, что вот он сидит на кровати и разговаривает со мной! Так радостно! И я боялся, как бы он не ушел.
И он словно прочел мои мысли. Потому что посмотрел виновато-виновато и сказал:
— Ну, я пойду, наверно… Тебе отдых нужен…
— Да посиди, чего там! — встрепенулся я.
— Да я бы посидел, конечно… но мы, знаешь, договорились…
— Ну, иди, — сказал я тихо и обреченно.
— Да ты не обижайся. Я еще забегу. Ты, главное, отдыхай, лучше ешь и выздоравливай. А я… Ведь там, знаешь, еще много… Ну, бывай!
— Бывай! — через силу улыбнулся я. — Передавай привет хлопцам!
И почувствовал, как что-то в горле мешает мне говорить — будто галушка застряла.
— Я еще до обеда забегу обязательно! — бодро уже с порога крикнул Павлуша.
Он даже не сказал, с кем и о чем он договорился и чего там еще много…
Ну, ясно с кем! С ней! Побежал ее ублажать. Эх!..
А почему обязательно ее? Может, и не ее совсем. Что, нечего сейчас делать в селе, что ли? А ты хотел, чтоб он возле тебя нянькой сидел? Побежал парень по каким-то делам, а ты уж и раскис! Глотай вон лекарства и не морочь себе голову. Интересно, а ты бы сидел у его кровати? Вспомни, как однажды Иришка хворала и мама просила возле нее посидеть. Как тебе не хотелось! Вот и не выдумывай. Не выдумывай. Не выду…
Внезапно кровать моя качнулась, мягко двинулась с места и поплыла, покачиваясь, в окно…
Я не удивился, не испугался, только подумал: «Видно, и нас затопило. А от меня скрывали, не хотели волновать, потому что я больной… Потому и Павлуша убежал — спасать отцову библиотеку. У них же стеллажей с книжками — на две с половиной стены. Пока все вынесешь!..»
Кровать моя выплыла через окно на улицу. Вокруг уже не видно было ни хат, ни деревьев — ничего, кроме белой, вспененной воды из края в край. Белой, как молоко. Я сперва подумал, что это туман стелется так низко над водою. Но нет, это был не туман, потому что видно было далеко, до самого горизонта. Это была вода такая белая.
Вдруг я заметил, что в воде, покачиваясь, плывут большие бидоны из-под молока, и сообразил: залило молочную ферму и выворотило оттуда эти бидоны, а вокруг — всё это вода, смешанная с молоком.
Но почему же моя железная кровать не тонет?
