Гэри Шмидт - Пока нормально
Моя мать ничего не сказала. Она не улыбалась.
– Я вчера заходил на фабрику, – сказал я.
Отец с Эрни Эко посмотрели на меня. Мать тоже – взволнованным взглядом. Ее вилка застыла в воздухе.
– И? – спросил отец.
– Получается, вам дали парковочные места, которые я выиграл.
– Ну и что? – сказал Эрни Эко. – Это не стоило мистеру Толстосуму Балларду ни гроша.
– Ему же надо прикидываться добреньким перед теми, кто на него вкалывает, – сказал отец.
– Он сказал, что отдал тебе…
– Ничего он мне не отдавал, – сказал отец. – Ты что, видел, как я что-нибудь приносил? Видел или нет? Вот и не болтай.
– Он сказал, что отдал тебе бейсбольный мяч с подписями и сто долларов.
Отец положил обе руки ладонями на стол и посмотрел на меня. Он смотрел долго, не отрываясь.
– Что ты хочешь сказать?
– Я просто говорю, что сказал мистер Баллард.
Руки у отца дрогнули.
– Если мистер Толстосум Баллард сказал, что отдал мне бейсбольный мяч с подписями и сто долларов, то он врет. Понял?
Вы знаете, что я должен был сказать. Даже мой брат и тот знал, потому что после молчания, которое тянулось очень долго, он прошептал: «Дуг понял».
Отец посмотрел на брата.
– Заткнись. – И повернулся ко мне. – Я сказал, что мистер Толстосум Баллард нагло врет. Ты понял?
И тут я сообразил, как Одюбон заставил двигаться своего Желтоногого Улита. Он, то есть Желтоногий Улит, смотрит в темный лес и собирается перейти речку, которая отделяет его от этого леса, и его задняя нога наполовину поднята, потому что он хочет ею оттолкнуться, и он знает, куда идет, но все равно идет – спокойно, смело и прямо. Он собирается выйти на середину картины, где ему и надо быть, и за спиной у него будет свет, а впереди темнота. Весь его мир ждет, чтобы он это сделал.
И я тоже.
Я посмотрел на брата.
Что бы ни дожидалось Желтоногого Улита там, в темноте, он все равно сделает то, что должен.
– Кто-то врет, – сказал я.
Вот то, что случилось дальше, в цифрах:
Он промазал в первый раз, потому что я отшатнулся назад.
Промазал во второй, потому что я оттолкнул стул и вскочил.
Попал в третий, потому что Эрни Эко, урод, выставил свою руку, и я не смог пробежать мимо.
И снова промазал, когда я вывернулся и первым добежал до задней двери.
Я считаю, что это победа.
Потом я вернулся в Мэрисвилльскую бесплатную публичную библиотеку и просидел там до самого закрытия, то есть до девяти часов. Мистер Пауэлл оставил книгу раскрытой на Желтоногом Улите. Вы скажете, что у этой птицы тупые желтые ноги? Может быть, зато она знает, куда на них идет.
Знает.
* * *Но мне-то от этого не легче.
Когда я в тот вечер опять вернулся домой, отца не было, мать ушла к себе в спальню, а брат, один-одинешенек, подкидывал и ловил бейсбольные открытки – верный признак того, что у него в котелке что-то бурлит вовсю.
Я стал подниматься по лестнице.
– Эй, – сказал он. – Ты хоть понимаешь, какой ты придурок?
– Заткнись, – ответил я.
– Трудно было сказать «я понял»? Трудно, да?
Я перегнулся через перила.
– А тебе что, никогда не хотелось сказать «нет, не понял»? Хотя бы раз? Тебе никогда не хотелось…
– Каждый день, Дугго, – сказал он.
– Так почему ты не говоришь?
– Потому что когда ты удрал, Дугго, на кого он, по-твоему, стал орать? Как ты думаешь? Поэтому она и сидит наверху – чтобы ты не видел ее лица, потому что она плачет с самого ужина. Теперь понял?
Я сел на ступени.
– Ну что, понял, Дугго? Понял?
– Заткнись. Это не как ты…
– Как я что? Как я что, Дугго? Ты хоть когда-нибудь думал, каково это – быть таким обозленным, что ты… А потом что-нибудь случается, и все говорят: ну конечно, он ведь такой, и всегда будет таким, и ты решаешь, что раз так, то и пожалуйста? Но ты все время думаешь: «Неужели я буду таким, как он? Или уже я такой?» И от этого злишься еще больше, потому что, может быть, ты и правда такой, и тебе хочется…
Он замолчал. И вытер глаза. Думаете, я вру? Мой брат вытер глаза.
– Иди наверх, – сказал он. – Увидишь там кое-что на столике. Спрячь куда-нибудь, чтобы он не нашел.
Я пошел по лестнице.
– Эй, Дугго, – сказал он мне вслед. – Хоть ты и придурок, но не трус.
Ага. Так и сказал. Думаете, я вру?
И вы, конечно, догадались, что было на столике, правда?
Я вернулся с мячом вниз.
– Откуда ты…
– Если пьяный что-нибудь прячет, ищи у него в машине.
Подкидывает открытки. Вытирает глаза. Снова подкидывает.
Я спустился в подвал и сунул мяч с подписями в карман куртки Джо Пепитона. Когда я снова пришел в нашу комнату, брат лежал под одеялом, лицом к стене.
– Спасибо, – сказал я.
Он не ответил. Но я и так понял.
* * *В понедельник я как будто вышел на середину картины.
Я сделал из оберточной бумаги новую обложку для «Географической истории мира» и украсил ее Полярной Крачкой с одной стороны и Желтоногим Улитом с другой, нарисовав их на самом видном месте. Когда мистер Барбер со своей кружкой подошел к моей парте, он раскрыл мой учебник и перелистал его идеально чистые страницы. «Спасибо за аккуратность», – сказал он. А когда я кивнул, он улыбнулся и легонько толкнул меня в плечо. Прямо как Джо Пепитон.
Я отдал мистеру Макэлрою свою Итоговую карту по культуре Китая и добавил к ней список китайских иероглифов с их значениями, которые записал сам, чтобы как-то извиниться за опоздание. Неплохо для того, кто в начале года не мог даже… н-да.
На литературе мы дошли до тридцать восьмой главы «Джейн Эйр», которую я уже прочитал два раза благодаря Программе борьбы с неграмотностью, и тут мисс Купер повернулась ко мне и сказала: «Пускай Дуглас дочитает нам роман до конца», – и я посмотрел на нее, и весь вспотел, и опустил глаза на страницу. Знаете, сколько в «Джейн Эйр» слов такой длины, какой не бывает ни у одного нормального слова?
Но знаете что? Я справился. Правда, справился. Почти со всеми.
Лил Спайсер сказала, что я читал лучше всех остальных. Врет, конечно. Ну и что? Что с того?
Я поднял руку на уроке миссис Верн, и хотя мне пришлось повторять это несколько раз, в конце концов она меня все-таки вызвала, и оказалось, что больше никто из всего класса даже представить себе не мог ось «зет». Думаете, я вру? Миссис Верн очень удивилась и сказала, что у меня изумительное пространственное воображение.
Вы слышали? Изумительное!
В спортзале еще продолжалась секция борьбы, и Так Называемый Учитель Физкультуры велел нам разбиться на команды, но ничего не сказал, когда я вышел оттуда и отправился бегать. Был уже ноябрь, и почти все деревья облетели и стояли голые и черные. Но пока Так Называемый Учитель Физкультуры не мешал мне бегать, я бегал. И совсем не возражал, когда Джеймс Рассел и Отис Боттом пошли бегать вместе со мной. Я их не просил. По-моему, они просто увидели, как я выхожу из зала, и решили ко мне присоединиться. Пока мы бегали, мы почти не разговаривали.
А на уроке мистера Ферриса? Представьте себе такие лабораторные отчеты, что после их сдачи у Клариссы, наверное, даже ее деревянная голова пошла кругом от качки, и вы поймете, как там все было.
А потом уроки в понедельник кончились, я спросил у Лил, не хочет ли она сходить со мной на Бумажную фабрику Балларда, и она спросила: «Зачем?», и я сказал, что научу ее метать подковы, и она ответила: «Да чего там учиться-то?», а я сказал: «Это трудней, чем ты думаешь», и она сказала, что ладно, тогда она попробует, и мы пошли за фабрику, на площадку с колышками. Подковы тоже лежали там, как и обещал мистер Баллард.
Я показал Лил, как надо брать подкову за середину, как вставать пяткой у одного из колышков и как делать перед броском пару проверочных взмахов, и она бросила первую примерно на десять футов – а это, на случай если вы не знаете, гораздо меньше того расстояния, которое ей полагается пролететь. Потом она бросила вторую, тоже на десять футов, и так обозлилась, что бросила третью изо всех сил, и та упала боком и прокатилась по земле почти до самого колышка. Тогда она решила, что уже освоила технику метания, и кинула последнюю так же сильно, как предыдущую, только отпустила ее не когда надо, а в самом конце взмаха рукой, так что подкова взлетела прямо вверх, и Лил завопила и съежилась, а я наклонился над ней и держал ее, чтобы подкова не попала в нее, когда упадет, но она упала не на нас, а рядом, и когда мы выпрямились, она посмотрела на меня так, как будто я только что совершил благородный и героический поступок.
Знаете, что при этом чувствуешь?
Что-то изумительное.
Потом мы собрали все подковы и перешли к другому колышку, и она сказала: «А теперь ты давай кинь», и я кинул.
И все вышло просто отлично. Я дважды взмахнул рукой, отпустил подкову точно в нужный момент, и она полетела медленно, красиво, и повернулась в воздухе один раз, и спланировала концами вперед, упала на песок всей плоскостью и проехала по нему ровно столько, чтобы звякнуть о колышек.
