Юзеф Принцев - Скачу за радугой
— Спасибо... — пробормотал он. — Я пойду, дядя Кеша?
— Иди, иди... — отозвался тот. — Время небось поджимает?
Генка быстро взглянул на него, но дядя Кеша смотрел ясно и весело, только в усах опять подрагивала добрая усмешка. Генка попятился к двери и вышел.
* * *Когда ребята пришли к землянке, там уже сидел Шурик, обиженный и надутый.
— Шурик! — обрадовался ему Генка. — Почему нас не подождал?
— А вы меня ночью разбудили? — старался казаться сердитым Шурик. — Сами вон сколько наворочали! Механизмы какие-то поставили!
— Какие механизмы? — удивился Генка и огляделся.
От земли па крышу вели плавные сходни из березовых стволов. Рядом с ними лежали тоже березовые, с тесаными ручками рычаги-подпоры. Бревен на крыше стало заметно больше, а оставшиеся были аккуратно уложены у сходен. Бери и накатывай.
— Это что ж такое? — растерялся Генка.
— Может, Веня? — предположил Пахомчик. — Пока мы спали.
Генка покачал головой. Он сразу вспомнил усмешку дяди Кеши и то, как он разговаривал с ним. Но откуда он узнал про землянку? И не просто про землянку, а про то, для чего они ее восстанавливают? Фонарь-то он ему дал неспроста!
Еще сегодня ночью Генка хотел, чтоб дядя Кеша узнал про землянку, а сейчас, когда это случилось, ему вдруг стало грустно. Конечно, он был благодарен ему за помощь, радовался тому, что теперь дядя Кеша знает, зачем полезли они тогда за досками, верил в то, что он сохранил их тайну, но не мог рассказать об этом ребятам, что-то мешало ему, тревожило и печалило. И почему-то вспомнился недавний сон. Как бежал он к радуге, а она таяла на глазах, растворялась в воздухе, исчезала.
Генка тряхнул головой и, стараясь не замечать тревожного взгляда Оли, сказал:
— Давайте, пацаны!.. Дел тут невпроворот!
На ужине за столом второго звена сидел один Тяпа. Сам он шума по этому поводу не поднимал, а преспокойно уминал лишние порции. Кто-то из вожатых забеспокоился, увидев пустой стол, но решили, что раз первый отряд дежурит по лагерю, то второе звено, наверно, помогает на кухне и ужинать будет позже.
Потом началась репетиция концерта, о них забыли и вспомнили только к концу, перед самым отбоем, когда шел отрывок из «Молодой гвардии».
Молодогвардейцы явились на допрос без конвоя. Просто пришли и встали перед столом следователя.
— Стоп! — закричала из зала Людмила. — Где фашисты?
— Нету, — пожал плечами Костя Артюхов, играющий Сережку Тюленина. — Смылись куда-то!
— Выбирай выражения, Артюхов! — подошла к сцене Людмила. — Где вожатый первого отряда?
— Нету, — опять сказал Костя. — Никого их нету.
— Безобразие! — рассердилась Людмила и обернулась в зал. — Девочки, возьмите автоматы. Постойте за фашистов.
Девочки из балетного кружка недовольно фыркнули, но побежали на своих выворотных ножках за кулисы, посуетились там, пошушукались, одна из них выплыла на сцену и надменно сказала:
— Нет там никаких автоматов.
— Как это нет?! — вспылила Людмила. — Артюхов!
Костя ушел за кулисы, погремел ящиками, вышел и мрачно объявил:
— Нету.
Началась тихая паника.
Бегали в столовую, спальни, аукали и кричали по территории. Второе звено исчезло.
Людмила сначала злилась, а когда протрубили отбой, забеспокоилась всерьез. Но волноваться начала часа через полтора-два после обхода и решила доложить о происшествии начальнику. Тот приехал из города с последней электричкой, еще не успел переодеться и вначале не придал случившемуся значения.
— Вожатый с ними? — спросил он. — Никуда не денутся. Придут...
Людмила все-таки решила опросить ребят, и выяснилось, что никого из второго звена не видели с обеда. Девочки сказали, что в спальне нет Оли, и Людмила прибегла к испытанному способу: вызвала Ползикову. Но та вела себя вызывающе, как рассказывала потом начальнику Людмила, и на ее вопросы отвечать отказалась. Да еще накричала на Тяпунова, когда тот хотел что-то рассказать. На того это так подействовало, что он замолчал и ничего вразумительного добиться от него не удалось.
Начальник забеспокоился, велел отрядить на поиски вожатых, позвонил пограничникам, а уже под утро сел на мотоцикл и поехал в совхозный поселок, к Поливанову. Тот уже был на ногах, собирался на дальние фермы, выслушал начальника и сказал:
— Ты не волнуйся, Николай Иванович. Найдем твоих ребятишек.
— Да как не волноваться? — нервно затягивался папиросой начальник. — И надо же! Перед самым закрытием!
— Говоришь, вожатый с ними был? — спросил Поливанов. — Какой из себя? Не в очках?
— В очках! — удивился начальник. — А ты откуда знаешь?
— Встречались... — задумался Поливанов и полез в карман куртки. Вытащил оттуда пригласительный билет и протянул начальнику. — По этому адресу искать надо.
Начальник пробежал глазами написанное на билете и пожал плечами.
— Костер — это понятно... А что за музей? В первый раз слышу!
— Самостоятельно, значит, действуют! — рассмеялся Поливанов и, став вдруг серьезным, сказал: — Пойдем.
* * *Солнце уже вставало, когда Поливанов и начальник лагеря подошли к землянке и увидели спящих вповалку, прямо на земле ребят. Они не слышали, как Поливанов и начальник вошли в землянку и вышли обратно, как осторожно, чтоб не разбудить ребят, взялись за последнее оставшееся на земле бревно, вкатили его на крышу, уложили дерн, убрали сходни и подпоры.
Потом сели в сторонке, закурили и так и сидели над спящими, молчали и улыбались чему-то.
Потом откуда-то появились заплаканная Людмила, врач, дядя Кеша и Аркадий Семенович. Сзади бежала Ползикова с каким-то свертком в руках.
— Тише! — поднялся начальник и показал на спящих.
— Тише! — повторил Поливанов и встал рядом с ним.
Так стояли они, закрывая собой ребят, а солнце поднялось выше, и луч его упал в открытую дверь землянки. И все увидели фонарь «летучая мышь» под смолистым накатом потолка, ватники и шинели на крепко сбитых нарах, котелок и ложки на столе рядом с потертой военной картой, автоматы в углу.
Как будто бы только-только вышли из землянки люди и сейчас вернутся назад. Но висят на степах фотографии в траурных рамках и холоден пустой походный котелок.
Ползикова отстранила Людмилу, подошла к двери, на цыпочках прошла к столу. Развернула одеяло. Выложила из кастрюли кашу.
И дымком вдруг потянуло от котла...
* * *Тянется по лесной тропинке цепочка людей. Женщины, мужчины. Группами и в одиночку. Шагают, позванивая орденами и медалями, отвоевавшие свое солдаты. Выйдя на просеку, они останавливаются, поджидая остальных, здороваются, сворачивают на тропинку, идут к землянке. Молча спускаются они к двери, а когда опять выходят на свет, жмурятся от слез и солнца.
И девочка со спутанными легкими волосами несет им охапки полевых цветов.
Безрукий, рано поседевший человек отворачивает мокрое от слез лицо, показывает на пустой рукав и, с трудом обхватив здоровой рукой цветы, кладет их на порог землянки. И, не выдержав, в голос, по-бабьи, плачет женщина в нарядном джерсовом костюме и кирзовых солдатских сапогах.
А потом был костер.
Выступали акробаты, танцевали «маленькие лебеди», гремел духовой оркестр, и когда замерцали огромной багрово-синей шапкой догорающие угли, пограничники вскинули карабины — и разноцветные трассы радугой опоясали темное небо.
Генка сидел на траве, смотрел на радужное это многоцветье и думал о том, что нет ничего дороже дела, которое нужно людям.
...Мягко цокали по траве копыта, звякали стремена, улыбался с седла Крис и все махал, махал Генке узкой и жесткой своей ковбойской шляпой...
