Лидия Чарская - Большая душа
— Сибирь? По твоей части, значит, Марушка? — ласково кивнула Райской бабуся.
Она, как и все здесь в пансионе, знала горячую привязанность Марины к ее родине.
И вот нечто похожее на улыбку осветило и сухое, холодное лицо преподавательницы.
— Любить свою родину — конечно, весьма похвально, я не могу не одобрить такого чувства. А только зачем вы мне вместо книги географии православный катехизис подсунули, девица, вот уж такую рассеянность я никак одобрить не могу! — И суровые глаза учительницы вопросительным взглядом вскинулись на Мару. Девочка совсем сконфузилась.
— Рассеянная она у нас, Марина, — словно оправдывая Райскую перед учительницей, проронила бабуся. — Кажется, это с тобой случилось, Мара, что вместо истории Ветхого завета, рассказа о Товии, ты отцу Якову стала декламировать немецкие стихи?
Увы! Это было на самом деле так. Действительно, был такой случай с Мариной, в прошлом году на уроке закона Божия.
— Но зато уж нынче она не ошибется, — с ободряющей улыбкой в сторону смущенной девочки заметила Анастасия Арсеньевна. — Свою Сибирь, я думаю, Марина знает лучше всех нас. Не правда ли, Марушка?
— Конечно, бабуся.
А Соня-Наоборот в это время думала, сидя за своей партой: «Какая добрая бабуся нынче. Шутит, смеется. Так неужели же она, эта доброта и великодушие, неужели она будет беспощадна к своей любимице Соне?»
И весь урок словно на горячих угольях просидела девочка.
Под самый конец его ей пришлось отвечать заданное. Смело водя линейкой по карте Европейской России, Соня-Наоборот бойко сыпала названиями гор, рек, городов.
Сибирь она выучила назубок, как говорится, и Сибирь должна была, по ее мнению, вывезти ее, Соню. Ведь удачные ответы так всегда радовали бабусю!
— Хорошо, — заметила она и сейчас Соне, одобрительно поглядывая на свою любимицу.
— Хорошо, — подтвердила и редко удостаивавшая кого-либо своими похвалами Марья Ивановна.
Ах, как окрылили они, эти похвалы, сейчас Соню, заронив надежду в ее сердечко.
И когда по окончании урока географии воспитанницы встали парами, чтобы идти ужинать в столовую, она, почти уже спокойная, подошла к подозвавшей ее Анастасии Арсеньевне.
— Вы хотели мне что-то сказать, бабуся?
— Да, моя милая. Сказать или напомнить, вернее, о том, чему изменила на этот раз твоя прекрасная память, девочка.
И глаза Анастасии Арсеньевны снова остановились на лице Сони с тем самым испытующе-внимательным взглядом, каким она уже смотрела на нее по прочтении пригласительного письма. И опять, как давеча, беспокойно дрогнуло Сонино сердце.
«Вот оно, начинается!» — молнией пронеслось в ее мозгу. Увы! На этот раз она не ошиблась.
Всегда добрые глаза бабуси теперь строго смотрели в глаза девочки, в то время как сама Анастасия Арсеньевна не произносила ни слова. Целую минуту, показавшуюся вечностью Соне, длилось это мучительное для нее молчание.
— Итак, ты, надеюсь, вспомнила обещанное тобою, Соня? — спросила Зарина.
— Что именно? — едва нашла в себе силы произнести девочка, хотя отлично понимала, к чему ведет речь Анастасия Арсеньевна. И тут же, под наплывом нового порыва, горячо заговорила:
— Да, да! Я ничего не забыла, бабуся, и все помню хорошо. И то, что я провинилась, помню. И то, что наказание еще не отбыто мною. Я помню также, что, по обоюдному решению с вами, должна лишить себя первого самого приятного для себя удовольствия, которое представится в ближайшем будущем мне. И вот оно представилось, это удовольствие, бабуся. Я понимаю отлично, что должна отказаться от него. И, конечно, откажусь. Ведь это необходимо, не правда ли, бабуся?
В душе своей Соня еще надеялась на благоприятный для себя исход, надеялась на великодушное решение бабуси, на ее прощение.
Но на этот раз бабуся, казалось, была непреклонна. И девочка поняла это.
Низко опустилась черненькая головка, в то время как дрогнувшие губы произнесли через силу едва-едва: «Хорошо, бабуся, я останусь. Я же должна остаться, я знаю».
ГЛАВА 7
— Я останусь с тобою, — решительно заявила Дося в день посещения пансионерками «розовой дачи», глядя в затуманенные глаза подруги. — Право же, мне праздник не в праздник будет без тебя. Ты это знаешь отлично, Соня.
— Не говори вздора, Дося. Неужели же ты думаешь, что я приму твою жертву? Да если бы это и было так, если бы, действительно, тебе было неинтересно идти без меня в гости к Жоржу и Саше, то уже из-за одного Асиного оханья и аханья нужно было бы отказаться от твоего великодушного решения. Ты подумай только: не пойдешь ты — откажется Ася. За Асей Марина Райская с Ритой, для которых Ася является тем же, что пророк Моисей для евреев, выведенных им из Египта. А за этой парою, глядишь, пожелает свеликодушничать и наш Мишенька Косолапый — Маша Попова. И выйдет, как в сказке, — дедка за репку, бабка за дедку, и так далее. А в результате отправятся на праздник две сестрички и наша очаровательная «аристократия» в лице Зизи с ее «тонкой штучкой», Милечкой Шталь. Нечего сказать, приятный сюрприз для новорожденного! Зиночка будет трещать без умолку о своем аристократическом происхождении и о тех несуществующих богатствах, которыми обладают ее родители. Милечка же станет ходить на цыпочках, садиться на кончики стульев и всей своей особой подчеркивать без слов на каждом шагу: «Посмотрите на меня, что я за пай-девочка, воды не замучу». А Надя с Любой разинут рот до ушей и совсем ошалеют от множества разных разностей, которые им предстоит повидать в гостях. Веселый праздничек будет для бедного Жоржа!
— Но ведь сам-то Жорж, уговаривая своих родителей пригласить нас, прежде всего имел в виду тебя. Ведь он одну тебя, в сущности, из нас всех и знает.
— А ты на что? Ты и пойдешь вместо меня. Только не вздумай, чего доброго, еще разбалтывать ему, почему я не явилась. Упаси Бог! Однако ступай, тебе пора одеваться. Гляди, все уже готовы. Ай-ай-ай! Что это с Зиночкой нашей? Батюшки мои! Что она сделала со своей головой, несчастное создание? Баран бараном! Вот так завивка — мое почтение! — неожиданно рассмеялась звонким своим смехом Соня, увидя вертевшуюся у зеркала Зину Баранович.
— Вот уж не понимаю, что тут смешного. — обиделась та. — Ну да, я завивалась на ночь на папильотки и могу сказать откровенно, что вышло совсем недурно, — любуясь на себя в зеркало, цедила сквозь зубы Зиночка. — И вообще завилась я или нет — это мое личное дело и никого не касается. А ты задираешь меня потому только, что сама не идешь, из зависти. А почему не идешь — неизвестно. Разве из-за головной боли можно лишать себя такого удовольствия?
Но Соня-Наоборот только рукой махнула в ответ на эти слова. Говорить она не могла, потому что все еще давилась от хохота.
Действительно, вид завитой мелким барашком головы Зины казался презабавным, а ее круглое, всегда немного надутое лицо сейчас было полно самовлюбленности.
Кроме того, Зина вся благоухала какими-то крепкими духами, чуть ли не на версту дававшими знать о себе.
Зато сама девочка была очень довольна собою.
— Это очень дорогие духи, «Роза Ливана» называются, — пояснила она благоговеющей перед своей великолепной подругой Миле Шталь, — и maman каждую неделю дарит мне по флакону.
— По целому флакону? — замирала Миля.
— Ну да, что ж тут удивительного такого? Я думаю, что при наших средствах можно себе позволить маленькое удовольствие, — докончила она, гордо поглядывая то на Милю, то на сестричек Павлиновых, составлявших ее свиту.
А в это время маленькая Рита Зальцберг в противоположном углу дортуара говорила, волнуясь, своему другу Марине Райской:
— Ну что я буду там делать, Марочка? Ведь ты знаешь мою глупую застенчивость. При чужих людях я сама не своя, и, право же, я так завидую сейчас Соне-Наоборот в том, что она из-за головной боли может остаться дома. Ты уж извини меня, но я ни на шаг не отойду от тебя. Куда ты, туда и я. Можно?
— Никак ты трусишь, Маргарита? — услышав ее последние слова, подоспела к ним Маша Попова. — Да оно, собственно говоря, девочки, и мне самой-то не по себе что-то. И я бы, знаете, охотнее осталась дома. А то дом у них, у Бартемьевых этих, поставлен, говорят, на широкую ногу, по-аристократически. Всякие там церемонии; а я ведь мало в этих церемониях, признаться, смыслю. Еще, не приведи Господь, осрамлю бабусю, и непременно осрамлю, вот увидите. Или растянусь со всею моей медвежьей ловкостью на ровном месте, или уроню что-нибудь и разобью. Уж это как пить дать!
— Ничего, Мишенька, мы тебя поддержим, — успокоила ее подошедшая к девочкам Ася.
Вошла нарядная, в своем сером бархатном платье и белой наколке, Анастасия Арсеньевна и стала торопить детей:
