Марк Твен - Приключения Тома Сойера
— Ну? Ну? Куда я послала Сида? Куда? Куда?
— Вы послали его, вы… да, вы послали его… закрыть дверь.
— Боже мой! Никогда не слыхала ничего подобного! Вот и не верь после этого снам! Сейчас же побегу рассказать обо всём Си́рини Гарпер. Посмотрим, будет ли она после этого болтать всякий вздор о нелепости суеверий. Рассказывай же, Том, что было дальше!
— Теперь, тётя, у меня всё прояснилось! Потом вы сказали, что я не злой, а только… озорник и сорвиголова и что с меня взыскивать всё равно, что… как это вы сказали? — с жеребёнка, что ли…
— Да-да, я именно так и сказала! Ах ты господи! Ну, что же дальше, Том?
— Потом вы заплакали.
— Верно, верно, заплакала! И не в первый раз. А потом?
— Потом и миссис Гарпер заплакала и стала говорить, что Джо тоже хороший… и как ей жалко, что она отхлестала его за сливки, которые сама же и выплеснула….
— Том, дух божий снизошёл на тебя! Это был вещий, пророческий сон! Господи боже мой! Рассказывай дальше!
— Потом Сид сказал… он сказал…
— Я, кажется, ничего не говорил, — сказал Сид.
— Нет, Сид, ты говорил, — сказала Мери.
— Замолчите, не мешайте Тому! Ну, Том, что же он сказал?
— Он сказал, что надеется, что на небе мне будет лучше, чем тут, на земле. Но если бы я сам был получше…
— Вы слышите? Это его подлинные слова.
— И вы велели ему замолчать.
— Ещё бы! Конечно, велела. Нет, здесь, несомненно, был ангел. Где-нибудь здесь был ангел!
— Потом миссис Гарпер стала говорить про Джо, как он хлопнул пистоном под самым её носом, а вы ей рассказали про Питера и про «болеутолитель».
— Верно! Верно!
— Потом вы долго рассказывали, что из-за нас обыскали всю реку и что отпевать нас будут в воскресенье, а потом вы с миссис Гарпер стали обниматься и плакать, а потом она ушла…
— Именно, именно так! Это так же верно, как и то, что я сижу сейчас — на этом месте! Если бы ты сам всё видел своими глазами, ты не мог бы рассказать вернее. А потом что было? Ну, Том!
— Потом вы, кажется, молились за меня, и я видел вас и слышал каждое ваше слово. А потом вы легли спать, и мне стало вас так жалко, что я взял и написал на куске коры: «Мы не умерли, мы только убежали и стали пиратами», и положил кору возле свечки, а вы в это время спали, и лицо у вас во сне было такое доброе-доброе, что я подошёл, нагнулся и поцеловал вас прямо в губы.
— Правда, Том, правда? Ну, за это я тебе всё прощаю!
И она так сильно сжала мальчика в объятиях, что он почувствовал себя последним негодяем.
— Всё это, конечно, прекрасно… хотя это был всего-навсего сон, — заметил Сид про себя, но достаточно громко.
— Молчи, Сид! Человек делает во сне то же самое, что он сделал бы наяву… Вот тебе самое большое яблоко, Том! Я берегла его на тот случай, если ты когда-нибудь вернёшься домой. И ступай поскорее в школу… Благодарение господу богу, что он сжалился надо мною и возвратил мне тебя, ибо он милосерден и долготерпелив к тем, кто верует в него и блюдёт его заповеди, хотя я и недостойна его благодати… Впрочем, — если бы одним лишь достойным он даровал свои милости, мало нашлось бы людей, которые сейчас улыбались бы тут, на земле, и после кончины имели бы право на вечное успокоение в раю. Ну, ступайте же, Сид, Мери, Том, уходите скорее — некогда мне растабарывать с вами!
Дети отправились в школу, а старушка поспешила к миссис Гарпер рассказать ей про вещий сон Тома и сокрушить таким образом её неверие в чудеса. Сид не счёл нужным высказывать то, что он думал, когда уходил из дому. А думал он вот что:
«Тут что-то не так. Разве можно видеть такой длинный и складный сон — без единой ошибки?»
Каким героем теперь сделался Том! Он не шалил и не прыгал, но шествовал важно, с достоинством, как подобает пирату, сознающему, что на него устремлены все взгляды. И действительно, это было так: он старался делать вид, что не замечает ни взглядов толпы, ни её перешёптываний, но и то и другое доставляло ему величайшее наслаждение. Малыши бегали за ним по пятам, гордясь тем, что их видят в одной компании с ним, и что он терпит их возле себя, — словно он барабанщик во главе процессии или слон во главе зверинца, входящего в город. Его сверстники делали вид, будто они и не знают, что он убегал из дому, но в глубине души их терзала зависть. Они отдали бы всё на свете за его тёмный загар и за его блестящую известность. Но Том не расстался бы ни с тем, ни с другим даже в том случае, если бы ему предложили взамен целый цирк.
В школе ученики так носились с ним и с Джо Гарпером и в их взглядах выражалось такое красноречивое восхищение героями, что те невыносимо заважничали. Они начали рассказывать свои похождения жадно внимавшим слушателям, но именно только начали: с такой богатой фантазией, какой обладали они, можно было изобретать без конца всё новые и новые подвиги! Когда же они извлекли свои трубки и принялись с самым невозмутимым видом попыхивать ими, они достигли вершины почёта.
Том решил, что теперь он может обойтись без Бекки Тэчер. С него довольно славы. Он будет жить ради славы. Теперь, когда он так знаменит, Бекки, пожалуй, и пожелает мириться. Ну и пусть! Она увидит, что он может быть так же холоден и равнодушен, как иные… Но вот и она. Том сделал вид, что не замечает её. Он отошёл в сторону, присоединился к кучке мальчиков и девочек и начал разговаривать с ними. Скоро Том увидел, что Бекки весело бегает взад и вперёд с пылающим лицом и прыгающими глазами, притворяясь, будто совершенно поглощена погоней за подругами, и взвизгивая от радости каждый раз, как ей удаётся поймать одну из них. Но в то же время он заметил, что она норовит поймать тех, кто поближе к нему, а чуть поймает, исподтишка поглядит на него. Это льстило его злобному тщеславию и, вместо того чтобы смягчить его сердце, придавало ему ещё больше самодовольства и спеси и заставляло ещё сильнее скрывать, что он видит её. Тогда она перестала гоняться за девочками и начала нерешительно расхаживать неподалёку, время от времени вздыхая и украдкой бросая на Тома печальные взгляды. Вдруг она заметила, что Том чаще всех обращается к Эмми Лоренс. Мучительная тоска охватила её. Она взволновалась, встревожилась и сделала попытку уйти. Но вместо этого её непослушные ноги подвели её вплотную к той группе, где стояли Эмми и Том. Она остановилась совсем близко и с притворной весёлостью обратилась к одной из подруг:
— Какая ты гадкая, Мери Остин! Почему ты не была в воскресной школе?
— Я была. Разве ты не видела?
— Нет, вот странно… Где же ты сидела?
— Как всегда, в классе мисс Питерс. А я тебя видела.
— В самом деле? Забавно, что я тебя не заметила. Я хотела сказать тебе о пикнике.
— Вот интересно! Кто устраивает?
— Моя мама… для меня.
— Ах, как хорошо! А мне она позволит прийти?
— Ну конечно. Пикник — мой. Кого хочу, того и приглашаю. И тебя приглашу непременно, ещё бы!
— Ах, какая ты милая! Когда же это будет?
— Скоро. Может быть, на каникулах.
— Вот весело будет! Ты позовёшь всех девочек и мальчиков?
— Да, всех моих друзей… и тех, кто хотел бы со мною дружить.
Она украдкой посмотрела на Тома, но Том в это время рассказывал Эмми Лоренс про страшную бурю на острове и про то, как молния «разбила большущий платан „в мелкие щепки“ как раз в ту минуту, когда он стоял „в трёх шагах“».
— А мне можно прийти на пикник? — спросила Греси Миллер.
— Да.
— А мне? — спросила Салли Роджерс.
— Да.
— И мне тоже? — спросила Сюзи Гарпер. — И Джо можно?
— Да.
Все задавали один и тот же вопрос и, получив утвердительный ответ, радостно хлопали в ладоши, так что в конце концов напросились на приглашение все, кроме Тома и Эмми.
Но тут Том равнодушно отошёл прочь, не прерывая разговора, и увёл с собой Эмми. У Бекки дрожали губы, слёзы выступили у неё на глазах, но она скрыла огорчение под напускной весёлостью и продолжала болтать. Однако у неё пропал всякий интерес к пикнику да, и ко всему остальному. Она поспешила отделаться от окружавших её подруг, ушла в укромное местечко и «выплакалась всласть», как выражаются женщины, а потом сидела там, оскорблённая, мрачная, пока не раздался звонок. Тогда она встала, взор её засверкал местью, — она тряхнула косичками и сказала, что теперь она знает, что делать.
На перемене Том продолжал ухаживать за Эмми Лоренс, упиваясь своим торжеством. Гуляя с нею, он всё время старался найти Бекки, чтобы и дальше терзать её сердце. Наконец он отыскал её — и всё его счастье мгновенно потухло: она сидела на скамейке за школьным домом у задней стены вместе с Альфредом Темплем; оба рассматривали книгу с картинками и были так поглощены этим занятием, что, казалось, не замечали ничего остального. Головами они касались друг друга. В жилах Тома заклокотала жгучая ревность. Он буквально возненавидел себя: как он мог отвергнуть тот путь примирения, который сама Бекки предложила ему! Он называл себя дураком и другими нелестными прозвищами, какие только мог придумать в тот миг. Ему хотелось плакать от злости. Они прошли дальше. Эмми продолжала весело болтать, потому что сердце её радостно пело, но у Тома словно отнялся язык. Он не слушал её и, когда она останавливалась в ожидании ответа, бормотал бессвязно «да-да», порой совсем невпопад. При этом он всё время лавировал так, чтобы снова и снова проходить мимо задней стены и омрачать свои взоры этим возмутительным зрелищем. Его тянуло туда против воли. И какую ярость вызывало в нём то, что Бекки (так казалось ему) не обращала на него никакого внимания! Но она видела его и чувствовала, что выигрывает сражение, и была рада, что он испытывает те же муки, какие только что испытала она.
