Оскар Хавкин - Моя Чалдонка
— Так ей, падле, и надо, — резко сказала Пуртова. — Чтоб чужим горем не кормилась!
— Ух, злющая ты, Паша, — покачала головой Хлуднева. — Не трогает тебя чужое горе! Этот дом Самотяжки своим плечом поставили. И Сеня-то чем виноватый?
— Хорошо хоть стайку успели растворить, корову выпустить, — сказала Родионова. — Сама-то Чугуниха чуть не сгорела. Прибежала с разъезда и — в огонь.
— Денежки припрятала, — зло засмеялась Пуртова, — вот и кинулась. Значит, сгорела кубышка!
— Вон Семен бежит! — показала Хлуднева в сторону реки. — Хватился парень!
Чугунок забежал в ограду. С фасада пламя бушевало с особой яростью; проникнуть в дом было невозможно. Чугунок перепрыгнул через боковую загородку, отделявшую двор от огорода, и обежал дом кругом. Дима и Веня, сами не зная зачем, понеслись за Чугунком. Тот подскочил к угловому окошку, ловко подтянулся на руках и, еле держась на выступе подоконника, вышиб ударом ноги раму. Вместе с рамой он ухнул в комнату. Из развороченного окна повалил серо-зеленый дым, густой, удушливый.
— Как из паровоза! — Веня не решился близко подойти к дому. — Чугунок! Сеня!.. Как бы не задохнулся.
Из клубов дыма вырвался голос Чугунка:
— Кто там есть, возьмите!
Дима принял из невидимых рук тяжелый двухведерный самовар и сунул его Вене.
— А ну, суслик! — Дима разбежался, подпрыгнул и исчез в дыму.
Веня стоял в обнимку с самоваром, а тот, как живой, и дышал, и пыхтел, и чихал, и отплевывался дымом. А из окна выглядывали короткие и быстрые язычки огня.
— Дима! — жалобно выкрикнул Веня.
Рядом с ним что-то шлепнулось, зазвенев, — не то корыто, не то таз… Дима показался Вене черным, страшным.
— Что, самовар-то не вскипел? — Это вынырнул из дыма Чугунок в обгорелой телогрейке и с полосами сажи на лице. Под мышкой у него был большой черный футляр — баян!
— Держите ее, держите, она с ума спятила! — услышали они голос Карякиной.
Чугунок и мальчики побежали во двор. Они видели, как вырвалась из рук женщин Чугуниха. Она была уже в нескольких шагах от охваченного огнем крыльца, как вдруг с грохотом, разбрасывая головешки, взметая тысячи искр, рухнула крыша. Тетю Дусю словно толкнуло в грудь: она остановилась, шумно выдохнула воздух…
Чугунок постоял рядом с матерью, тупо смотревшей в землю, поправил на ней шаль.
— Что ж теперь делать-то, мать! — сказал он. — Дом-то слезами не воротишь… Не помирать же из-за этого!
Чугуниха не отвечала — стояла, словно окаменев, с темным, застывшим лицом.
Сеня растерянно почесал затылок.
— Приглядите уж за ней! — сказал он подоспевшей Тоне. — Да пристройте пока… А я на драгу: у меня еще смена не кончилась.
Он раскрыл футляр, вытащил баян, и на лице его появилась обычная беспечная усмешка.
— Какой-такой спектакль без музыки? — И вдруг развернул баян:
Опустилось небо низко,Звезды крупные зажглись.По таежному приискуБродит Сенька-гармонист.
И пошел под частушку к протоке, на драгу.
— Вот дурило! — сказала Пуртова. — Распелся на пожарище!
Уже за кустарником, возле протоки, слышалось:
Бродит в ватнике китайском,В половинчатых унтах.Если в сердце неприятность,Он фальшивит на басах…
21
Володя проснулся раньше обычного. Сон уходил не сразу, и он лежал с закрытыми глазами, удерживая дремотным сознанием последние ночные видения. Чердак аммоналки. Кто-то лезет по лесенке и никак не может добраться до чердака… Висячий мостик через Урюм — он покачивается, скрипят стальные канаты, и внизу белая полоса реки. А по белому льду бегают, играют огненные отсветы. «Пожар! Все пропало! — кричит Дима, весь черный, в дыму. — Прыгай! Скорее!» И Володя прыгает и летит, летит, словно в бездонную пропасть, и сердце будто сжимается в комочек… Ну, скоро ли конец? «В шесть, в шесть, в шесть». Володя открыл глаза.
Вчера, засыпая, он приказал самому себе: проснуться в шесть. Значит, шесть. Это можно определить по серой полоске, робко заглядывающей в щель ставен.
Скорее, не терять ни одной минуты! Позавчера отец на несколько дней уехал в Загочу. Тетя Вера опит. Теперь уж никто не помешает.
Володя, еще теплый от сна, не умываясь, с накинутым на плечи одеялом, на цыпочках вошел в кабинет. Нащупал настольную лампу. Голубоватый свет упал на корешки книг, заиграл на чернильном приборе, осветил весь просторный мир письменного стола.
Володя выдвинул левый ящик, взял кипу тетрадей, слегка изогнул их и быстро провел большим пальцем по граням тетрадных листов. Они прошуршали, послушно показав концы синих прямых линеечек. Поспешил — пропустил тетрадь с черновиком. Страницы прошуршали во второй раз, затем в третий.
Володя сел в кресло, скинул на ручки одеяло и стал тщательно просматривать каждую тетрадь. Одна, вторая, третья, пятая… десятая. Все были чистенькие. И еще, и еще, и еще — не веря самому себе, брал он эту кипу тетрадей в голубых корочках, терпеливо листал, пока не убедился, что черновика письма ни в одной из них не было…
Как же так? Володя хорошо помнил, что в тот день, когда он написал письмо, Вера Матвеевна затеяла уборку и он положил ту тетрадь в кипу левого ящика. Может быть, он успел вырвать два средних листа? Володя пересчитал листы в каждой тетради — по двенадцать. Нет, и домашних нельзя заподозрить. Да, это было бы смешно: ни папа, ни тетя Вера не шарят в его вещах, ящиках, книгах. Нужно — спросят.
Иглой кольнула мысль: неужели он положил тетрадь в правый ящик? И тогда… Володя чуть не вскрикнул: тогда письмо попало к кому-то из ребят или к Марии Максимовне!
Зазвонил настольный телефон. Звонки были какие-то острые, торопливые, настойчивые. Кто бы это мог — ведь едва светает? Володя почти с ненавистью смотрел на желтую деревянную коробку с черной ручкой. «Затявкала, не терпится!»
Скрипнула дверь спальни.
— Что же ты, Володя? Это, наверное, папа! — Вера Матвеевна, с заспанным лицом, поспешно завязывала поясок халата. — Сейчас, сейчас! — Она сняла трубку. — Да, я! — Вера Матвеевна весело взглянула на Володю — «Ага, угадала!» — и присела на ручку кресла. Уютно пахнуло от нее сонным ночным теплом.
— Кого, кого видел? Не пойму. Кто, куда уехал? Ах, вот что! Нет, не знаю.
Володя слышал странно измененный, но похожий — ровный, четкий голос отца.
— Погоди, сейчас спрошу Володю. Да, он здесь. — Вера Матвеевна чуть отстранила трубку от уха. — Учитель ваш вернулся? Нет? — Он отвела от уха рыжий завиток волос и сказала в трубку: — Нет, не видели его. Хорошо, передам… Почему не спит? Не знаю… До свиданья. Ждем!
Вера Матвеевна медленно положила трубку.
— Вот какой наш папа: без дела, просто так, не позвонит. — Она сладко зевнула и, засмеявшись, похлопала себя по тубам ладонью. — Ботаник ваш, кажется, возвращается, видели его в Загоче. Ох, а я уже не засну… Так хорошо спалось. — Володя почувствовал на плече теплую руку. — Что это ты в такую рань забрался в кабинет? И даже не оделся.
— Так, надо… — пробормотал Володя.
— Надо! А мне папа уже выговор сделал, что ты не спишь.
— Я… мне тетради нужны. Я ищу и никак не могу найти.
Вера Матвеевна накинула ему на плечи одеяло:
— Нельзя же так, в кабинете еще не топили… Ты забыл, Володя: помнишь, на той неделе ты прибегал за тетрадями, я еще убиралась?
— То другие тетради, я не их ищу.
— А не все ли равно! Или ты отдал начатые?
— Нет… то есть да. — Володя опустил глаза. — Была одна…
— Это же поправимо, Володя! Ты скажешь, и тебе отдадут.
Володя молчал, стиснув зубы, чтобы не расплакаться.
— Или это была тетрадка для себя, которую никто не должен видеть?
Володя быстро взглянул на нее и кивнул.
Вера Матвеевна задумалась.
— Где у тебя лежала тетрадь? Теперь это уже не секрет.
— В левом ящике, в кипе, а в правом — другая кипа.
Вера Матвеевна снова положила ему руку на плечо:
— Это, вероятно, я виновата, Володя. Когда я убирала стол, я могла перепутать. Я вытащила из ящиков все, чтобы застелить дно. И все уложила в том же порядке, но тетради могла перепутать — ведь они одинаковые!
Так вот в чем дело! Теперь Володе стало все ясно.
— Зачем вы это сделали? — выкрикнул он прямо в лицо Вере Матвеевне. Володя почти ненавидел ее сейчас.
Вера Матвеевна встала, прижала руки к груди:
— Володя!
— Зачем вы это сделали? — тише, но с той же злостью повторил Володя.
Вера Матвеевна постояла еще секунду, повернулась и ушла в спальню. Она боялась, что он скажет что-нибудь обидное. Володе показалось, что она стоит по ту сторону двери и плачет…
И пусть, пусть плачет, убеждал себя Володя. Она никогда не поймет, что случилось из-за ее небрежности. Теперь все планы, все чертежи, которые имело право знать только командование, станут известны всем; про магнит разболтают, разнесут… Все, все, что Володя придумывал втайне, все пропало!
