Корней Чуковский - Серебряный герб
Глава двадцать пятая
СУД
Воротился я домой только к ужину. Мама уже знала от Маланки, что Циндилиндер и его жена арестованы.
– Подумать только, какие они хитрецы! — сказал я, присаживаясь на кухне к столу. — Притворялись такими святошами, а мы, дураки, им поверили.
Мама помолчала немного и сказала медленно, тихо, без всякой запальчивости, словно взвешивая каждое слово:
– Как ты себе хочешь, а я и сейчас все такая же дура. Верю, что они оба невиновны, и Циля и он.
– Какая ты странная! — сказала Маруся своим рассудительным и укоризненным голосом, не допускающим никаких возражений. — Подумай сама: разве нашли бы у тебя, например, и зонтик, и шкатулку... и другие вещи мадам Чикуановой, если бы ты не похитила их. Ведь это абсолютно прямые улики, и сомневаться никак невозможно.
– Не знаю, что такое абсолютно прямые улики, — ответила мама все так же медлительно, — но знаю, что Циндилиндер — не вор.
Однако тот похожий на Собакевича тучный судья, перед которым через две-три недели предстали Циндилиндер и Циля, держался другого мнения: он был непоколебимо уверен, что перед ним самые настоящие воры.
Напрасно Циндилиндер доказывал, что в ночь, когда была ограблена квартира мадам Чикуановой, он вместе с Цилей гулял на именинах у Цилиной тетки, где они и остались потом ночевать, судья только усмехнулся презрительно и потребовал от подсудимых, чтобы они не пробовали обмануть правосудие, а без обиняков сообщили суду, куда они девали золотые вещи мадам Чикуановой, ее бриллианты, серебро и посуду, оцененные в три тысячи рублей.
В ответ на это Циля сказала еле слышным, придушенным голосом:
– Убейте, зарежьте меня... а я не...
И тихо заплакала.
(Позже я узнал, что её сильно избили в участке.)
Циндилиндер, с измученным лицом, с потухшими глазами, твердил монотонно и вяло, что ни зонтика, ни часов, ни шкатулки он и в глаза не видал, но старый судья, очевидно, привык с давних пор не верить таким заявлениям, так как все воры всегда на суде утверждают, будто они не виноваты ни в чем. Да и голос у Циндилиндера был какой-то неуверенный, равнодушный и скучный. Так ли говорят невиновные люди, протестуя против ложных обвинений?
Было похоже, что судья очень куда-то спешит, а ему предстояло осудить за сегодня еще человек десять, не меньше. Он поминутно смотрел на часы и каждому свидетелю отрывисто рявкал:
– Короче, короче!
Одного лишь свидетеля он выслушал с самым серьезным вниманием. Это был Георг Дракондиди (то есть попросту — Жора), которого еще так недавно все мы считали глухим. Пополневший, в отличном костюме, Георг Дракондиди внушительно поведал суду, что подсудимый в таком-то году ограбил на базаре ларек мещанина Корытникова, а в таком-то году очистил дачу вдовы титулярного советника Эрлиха и похитил у потомственного почетного гражданина Пантюшкина все его белье с чердака.
Этого свидетеля судья выслушал с большим уважением. Потом снова посмотрел на часы и встал, чтобы произнести приговор.
Но тут к нему подошел секретарь, молодой человек с университетским значком, и стал торопливо шептать какие-то слова и показывать какую-то папку с бумагами. Судья насупился. Но секретарь зашептал еще более настойчиво, вытащил из папки большую бумагу, после чего судья, не скрывая досады, потребовал, чтобы часовые увели подсудимых, так как дело Иосифа Штока и его жены Цицилии Шток, обвиняемых по таким-то и таким-то статьям, подлежит подробному доследованию.
Я поспешил на Новорыбную сообщить про сегодняшнее судбище маме, но у нее как нарочно разыгралась мигрень. Мама лежала на диване как убитая, с изжелта-бледным лицом, с почерневшими веками.
Я начал было рассказывать ей о показаниях Жоры, но Маруся сделала мне знак "уходи", и я удалился на цыпочках, так как во время мигрени маме было больно от всякого шума.
На улице я увидел — кого бы вы думали? — Риту Вадзинскую, и к моему сердцу снова прихлынуло счастье. Вся светлая, радостная, в прелестном сиреневом платье, она опять показалась мне поэтичной и праздничной, бесконечно далекой от каких бы то ни было низменных дрязг.
Закинув вверх красивую кудрявую голову, она стояла под балконом мадам Шершеневич и оживленно разговаривала с нею. Смущенный и растерянный, я прошел у нее за спиной и вдруг услыхал ее голос, неожиданно крикливый и резкий:
– ...Говорю вам: они оба мазурики — и тот и другой.
Я понял, что она говорит о Циндилиндере и обо мне. В первую минуту я хотел было крикнуть ей какое-нибудь злое ругательство, но голоса у меня не хватило. В одно мгновение она стала для меня отвратительна. По молодости лет, по наивности я, как и всякий юноша, приучил себя думать, что у красивых девушек и мысли и чувства красивые, и мне было больно расстаться с этой благодатной иллюзией. Сколько впоследствии знал я красавиц с ничтожными мозгами и мелкими чувствами!
Впрочем, в то, что я вор, соучастник преступлений Циндилиндера, верила тогда не одна Рита Вадзинская. В доме Макри, как я позднее узнал, многие были такого же мнения. Говорили, будто я для того и пошел в маляры, чтобы высматривать для своего друга квартиры, которые легче ограбить.
Но должно же было так случиться, что через несколько дней на Дерибасовской улице, в банкирской конторе Юнкерса арестовали Жору Дракондиди, когда он — в великолепном костюме, с сигарой во рту — пытался разменять несколько фальшивых сторублевок. На квартире у него тотчас же сделали обыск и не нашли ничего, но в тот же вечер нагрянули к его чернобородому брату в "Заведение искусственных минеральных вод" и хорошенько пошарили в яме, заваленной пустыми бутылками, и там на самом дне отыскали целый склад драгоценных вещей, золотых сережек, колец и в том числе часики мадам Чикуановой! Оказалось, что Жора — профессиональный грабитель, а его брат Фемистокл, торгующий содовой водой и сиропом, — скупщик краденого. Кроме часиков мадам Чикуановой, в яме были найдены ордена ее покойного мужа, ее веер из слоновой кости...
Но как, спрашивается, вещи, принадлежавшие ей, могли появиться в хибарке Циндилиндера на Большой Арнаутской?
Дело в том, что к этой хибарке вели три или четыре ступеньки из трухлявых и занозистых досок. Если приподнять одну ступеньку, самую верхнюю, под нею открывалась дыра, ведущая в подполье хибарки.
Этим-то и воспользовался Жора (он же Георг Дракондиди). Ограбив квартиру мадам Чикуановой, он присвоил себе все наиболее ценные вещи, а шкатулку, и зонтик, и прочую грошовую мелочь подкинул тайком Циндилиндеру (в знойный день, когда жители дома спрятались от солнца за плотными ставнями), после чего сообщил анонимной запиской приставу Ивану Карабашу, что украденные вещи находятся под половицами такой-то квартиры, занимаемой Иосифом Штоком, ограбившим мадам Чикуанову.
Отчего же ему понадобилось губить Циндилиндера? Причина была очень простая. Когда-то Циндилиндер, чуть не с двенадцати лет, принадлежал к той же шайке, что и Георг Дракондиди. Главарем у них был Фемистокл. Циндилиндер "работал" для него три или четыре "сезона", но вдруг, как мы знаем, решил покончить навсегда с воровством и заявил об этом Фемистоклу. Фемистокл был в бешенстве. Он не сомневался, что Циндилиндер рано или поздно сообщит полицейским о его темных делах, и тогда ему, Дракондиди, может прийтись туговато. Он долго уговаривал Циндилиндера вернуться к воровскому ремеслу, прельщая его большими деньгами.
Но Циндилиндер не соблазнился его обещаниями и, уходя, заявил, что забросил в море саквояж с полным набором дорогостоящих воровских инструментов, который в свое время был дан ему Жорой. Дракондиди еще пуще разгневался и решил во что бы то ни стало отомстить Циндилиндеру.
Местной полиции он не боялся, так как приставу Карабашу и без того было отлично известно, что происходит в "Заведении искусственных минеральных вод". За ту крупную сумму, которую он получал от Дракондиди ежемесячно из года в год, он охотно притворялся слепым.
Но Карабаш был полновластным хозяином только в своем привокзальном участке. За пределами этого небольшого участка у него не было власти. И был он подчинен полицмейстеру, которого боялся как огня. Что, если Циндилиндер донесет на него полицмейстеру? Нужно было действовать возможно скорее. И Дракондиди сообщил своей шайке, что Циндилиндер порвал с нею всякие связи, женился, поступил на работу. Нужно было обезвредить Циндилиндера, Шайка избрала для этого испытанный способ: подбросила ему украденные вещи и натравила на него полицейских.
Конечно, Циндилиндеру никогда не спастись бы, если бы не нашелся свидетель, горбатый Иглицкий, который жил в том же доме на втором этаже, наискосок от жилья Циндилиндера. Он сидел у своего окна, играл в шахматы с Людвигом Мейером и, глянув случайно во двор, увидел, что у входа в хибарку, возле ее трухлявых ступенек, копошится какой-то субъект. Всмотревшись, он без труда разглядел, что это одетый в рабочую блузу "глухонемой водопроводчик" Жора. Иглицкий не придал этому никакого значения. Но когда арестовали Циндилиндера, вспомнил о странном поступке "водопроводчика Жоры" и каким-то образом, не помню каким (кажется, при помощи влиятельных родственников), добился нового суда над мещанином Иосифом Штоком и мещанкой Цицилией Шток. Вообще я многое забыл. Помню только, что Георг Дракондиди вел себя на суде с вызывающей наглостью, упорно отрицая какое бы то ни было касательство к этому делу, и что новый судья, молодой, синеглазый, признал его безусловно виновным не только в налете на квартиру вдовы Чикуановой, но и в преступной попытке взвалить свою вину на других.
