Любовь Воронкова - Алтайская повесть
Уже вечерело, когда Чечек и Яжнай подошли к своему дому. Еще издали они услышали быстрый и звонкий говор своей матери.
Несколько женщин стояли у их крыльца, окружив мать, молодую круглолицую Баланку. Баланка держала в руках новенькую рубчатую, будто отлитую из серебра стиральную доску.
– Вот, вчера завхоз Петр Петрович привез из Горно-Алтайска! Ну что?.. Мне Анна Федоровна, наш профорг, говорит: «Ты возьми, Баланка, у меня доску, постирай попробуй!» Я взяла, попробовала – ай, хорошо! Совсем руки не болят. Гляжу, завхоз собирается в Горно-Алтайск. Я говорю своему Василю: «Василь, давай и мы купим доску?» А он говорит: «Давай купим». Вот и купили!
Женщины разглядывали доску, проводили пальцами по ее серебряным рубчикам:
– Ай, хороша!
– А как на ней стирать? – задумчиво сказала одна женщина. – Нам не суметь.
– Как это – не суметь? Вот еще! – возразила Баланка. – Это сначала так кажется, что не суметь! Кто захочет, так сумеет. А кто не захочет, никогда не сумеет. Вот хоть наша Эзе…
Смуглая узкоглазая Эзе лениво взглянула на Баланку:
– А что Эзе?
А вот то Эзе! Опять тебя вчера на собрании бранили. Почему вот у Ольги в избе чисто, у Тайчи чисто, у меня чисто, а у тебя грязно? Почему не моешь? Силы нету? Есть сила, ты молодая, здоровая! Не умеешь? А почему мы умеем? Тоже не в избах родились!..
Эзе слабо отмахнулась:
– А вам-то какая беда?
– «Какая беда»! – возмутилась Тайчи. – Разве нам это слушать каждый раз хорошо? Нам же за тебя совестно!..
– Эзен, эне! – звонко крикнула Чечек.
Все женщины разом обернулись, заулыбались смуглые лица, засветились глаза:
– Гости! Гости!
– Гости дорогие приехали!..
Баланка вся расцвела улыбкой и зарумянилась, как цветок марьина корня:
– Дети мои приехали!.. Сколько ждала! Что ж вы так долго, что так долго?.. – И, сунув на ступеньку крыльца свою новую доску, бросилась навстречу детям и обняла их обоих сразу. – Вот как долго не приезжали!..
Чечек первая вошла в дом.
Пахнуло свежестью чисто промытых полов и вечерней прохлады, льющейся в широко открытые окна.
Мать сейчас же собрала им пообедать. И Чечек, едва усевшись за стол, начала ей рассказывать, как жила в интернате, как сажали яблоньки, как Костина мать ее угощала лепешками, как Костя ее называл «бурундук», как она вступила в пионерский отряд и Костя стал ее звать Чечек и как они ходили с Костей на водопад, а кролики убежали…
Мать в конце концов, смеясь, зажала уши:
– Не могу все сразу слушать! Каждый день понемножку давай!..
А Яжнай сказал, покачав головой:
– Ну уж досталось, видно, Константину хлопот с этой болтуньей!
Яжнай стал расспрашивать мать о домашних делах, а она его – о Барнауле… Чечек посмотрела в окно, не идет ли отец. Включила радио – шла какая-то агротехническая передача. Потрогала цветы на окнах – ну, так и знала: опять поливать забывают! Полила цветы, достала свои куклы… Но тут же бросила их и побежала к отцу в конюшню, где он задавал лошадям корм. Отец очень обрадовался, увидев Чечек:
– Э, дочка приехала!.. И сынок приехал?.. Ученые люди приехали! Здравствуй, здравствуй, дочка!
Чечек принялась помогать отцу. Она таскала сено к денникам, но в денники входить боялась: жеребцы были строгие, беспокойные. Сейчас тут стояли только выездные и такие, которых обучали для бегов и скачек. Остальные ходили в тайге, с косяками маток.
Чечек поглядывала на лошадей сквозь деревянную решетку денника. Она узнавала их:
– А, это Инжир!.. Что, черный? Что, косматый? Как поживаешь?
Инжир глядел на нее огненным глазом из-под черной, как туча, косматой гривы.
– Отец, а ты не боишься? Гляди, он тебя зубом хватит!
– Не хватит, – спокойно отвечал отец, – лошадь никогда зря не хватит!
Чечек шла дальше. Вот темно-гнедой красавец Раскат. Ах, как умеет бегать этот Раскат, как он четко стучит копытами, а голову держит вверх и гриву гордо развевает по ветру!
Вот золотой кабардинец Богдыхан, нервный и тревожный. Он и в стойле не может стоять спокойно – переступает своими тонкими ногами и шевелит золотистыми ушами.
Вот молодой скакун Вальс. У него добрые, ясные глаза, и сам он весь словно бархатный. К нему Чечек, пожалуй, вошла бы, но он пуглив и сразу бьет копытом.
А вот еще одна скаковая лошадка – Кремень, ярко-рыжая, с белыми ножками. Чечек видела не раз, как Кремень берет препятствия и как тренер Николай Андреевич учит его ходить испанским шагом – вытягивая переднюю ногу. Это был шаг торжественный, церемониальный, но Кремень никак не мог научиться. А когда у него получалось, тренер давал ему сахару…
– Отец, а почему ты не боишься к ним входить? – спросила Чечек. – Я вот никаких лошадей не боюсь, а жеребцов боюсь – они злые! Смотри, смотри, как Богдыхан уши прижимает.
– Не боюсь я их потому, что они меня знают и я их знаю. Ведь к лошади тонкий подход нужен. К одной, например, надо войти, крикнуть на нее: «Стоять!» – она и замрет. Чувствует – хозяин пришел. А на другую так вот крикнешь – она повернется да и хватит тебя зубом. Значит, характер такой гордый. Ну, этой, может, надо сахару принести или овсеца. А третья любит ласку. Вот к Раскату войдешь и только скажешь ласково: «Раска-а-ат!» – и погладишь его, а уж он сейчас к тебе морду протянет и начнет тереться об руку или о плечо… Вот когда ты у меня будешь зоотехником или ветеринаром, то прежде каждую лошадь изучи и запомни: у этой такой характер, а у этой другой характер – ведь они у нас всякие бывают!
– Это Яжнай будет изучать… – тихо возразила Чечек.
В это время Яжнай вбежал в конюшню:
– Здравствуй, отец! Уже накормил? Ну, как лошади? Я дам овса Богдыхану… Смирно, Богдыхан! Ну!
Яжнай смело вошел в стойло к Богдыхану, который косился на него, прижав уши. Яжнай, не обращая внимания на его угрожающий взгляд, насыпал овса и положил руку на его крутую шею. Богдыхан затанцевал, но под рукой Яжная скоро притих и потянулся к овсу.
– Вот, дочка, видела?.. Яжнай будет хороший лошадник. Учись!
– Я не буду лошадником, – тихо сказала Чечек, – это Яжнай будет. А я – нет. Я буду совсем другое дело делать.
– О, совсем другое? А какое же это другое дело, дочка?
– Я буду сады сажать.
– Что?
– Я буду сады сажать, отец. Сады, сады! Я буду яблони сажать, чтобы у нас в горах тоже сладкие яблоки росли!..
Чечек в тот же день обежала весь поселок. Навестила соседей, повидалась с подружками, подралась с Петькой – ветеринаровым сыном: Петька щеголял перед ней на гнедом Ветерке и не дал прокатиться.
* * *Пестрые, полные маленьких событий побежали дни. Чечек бегала вместе с Петькой и Катей, дочкой заведующего свинофермой, в дальние загоны, куда пригоняют на ночь свиней. Они смотрели, как шло по горам огромное стадо: и свиньи, и поросята, и большие свирепые хряки. Свиньи рыли землю, хрюкали, толкали друг друга толстыми боками…
Бегали и на овечью ферму, где в это время стригли овец. Смотрели, как рабочие электрической машинкой снимали с овец их пушистую шубу. После стрижки оголенная овца, жалкая и смешная, вскакивала на ноги и, жалобно блея, убегала в дальний угол загона, а на земле оставалась воздушная кучка белой шерсти.
И всем своим друзьям и всем знакомым Чечек без конца рассказывала о своей новой школе, о белом доме, который стоит у подножия Чейнеш-Кая, на берегу большой реки Катуни. И скоро уже на всем конном заводе знали, какой у них в школе строгий директор – строгий и добрый, и какая хорошая у них Марфа Петровна, и какие подруги у Чечек, и как долго Чечек думала, что Алешка Репейников – злыдня, а он и не злыдня вовсе, а даже хороший пионер…
Рассказывала она и о яблонях, которые цвели белым и розовым цветом, о садах, где созревают яблоки и груши, о своем школьном садике, зазеленевшем на берегу Катуни…
Но о чем бы ни рассказывала Чечек, она не забывала упомянуть о друге своего брата – Кенскине. И если верить словам Чечек, то не было на свете человека лучше, умнее и добрее, чем друг ее брата Кенскин Кандыков!
* * *Июль уже отсчитал добрую половину своих дней, в Горно-Алтайске доцветали яблони и завязывались плоды, ребятишки гурьбой бегали купаться за город на реку Майму, а в горах люди ходили в овчинных шубах и в домах жарко топились печи. Дули ледяные ветры, и Чечек, плотно запахнув шубейку, долго смотрела, как на дальних вершинах крутилась снежная метель, оставляя среди зелени снежные сугробы.
Чечек стояла под серебристым дранковым навесом конюшни, смотрела, думала… Сколько гор у них на Алтае! Горы со всех сторон окружали поселок, а за горами еще горы – темно-зеленые, темно-синие, лиловые и самые далекие – голубые, тонкие, воздушные очертания голубых вершин – голубой Алтай.
А как будут расти здесь яблоньки, когда и летом по горам снег метет?..
Из конюшни вышел Петькин отец – ветеринар Павел Иванович. А по дороге от зернохранилища показался старый сторож Бадин-Яш.
