Мэтт Хейг - Быть котом

Потом его уложили на теплый плед.

— Ой, смотрите, — встревоженно сказала мама Риссы. — Он весь в царапинах.

— Мам, — спросила Рисса. — Можно он останется у нас?

— Конечно, можно. Если он сам захочет. Ведь можно, Роберт?

Роберт покосился на Барни со старого деревянного кресла, где сидел, наигрывая тихую мелодию на гитаре.

— Конечно, оставайся, малыш. Главное, запомни, что там, снаружи, не бассейн для плавания!

Сара налила в блюдечко молока, и Барни проглотил его в мгновение ока. Оно было божественно вкусным, полным тысячи разнообразных вкусов и ароматов, о которых он раньше и не подозревал.

Рисса уселась на плед рядом с ним и погладила его по спинке.

— Как тебе повезло, что ты кот, — сказала она. — Тебе не приходится общаться с людьми.

— Что это за мрачные мысли, Рисса? — сказал папа.

— Знаю, знаю… — Она вздохнула, запустив пальцы в шерстку Барни. — Это все Барни.

Сара взяла альбом и начала кусочком угля набрасывать портрет Риссы с котом.

— Я уверена, что всему этому есть объяснение, — повторила она.

— Ох, хоть бы завтра Барни снова стал таким, как раньше! Снова моим другом…

— А я думала, ты хочешь, чтобы он был тебе больше, чем просто другом.

На этот раз вспыхнул не только Барни, но и Рисса.

— А я передумала! Никаких мальчиков, пока мне не исполнится восемнадцать. И, в любом случае, это не будет Барни Ив! Друзья важнее, чем мальчики.

— Когда-нибудь ты поймешь, что это можно совместить.

Барни посмотрел на лицо Риссы. Оно казалось несчастным. И ему было больно осознавать, что причина этому — он.

— Я здесь, я никуда не делся.

Она почесала его под подбородком.

— Бедный котик. Но не бойся, здесь тебя никто не обидит!

Роберт запел. Эту песню он сочинил только что и назвал ее «Песня для кошачьего хора».

Забудь про печали. Не надо тревог.Ты дома, ты с нами, ты не одинок.Пусть дни пролетают, пусть годы плывут —Помни: здесь все тебя любят и ждут.

Как соблазнительно! Остаться здесь, в тепле, жить вместе с лучшей подругой и ее замечательными родителями, есть сыр и морковный пирог…

Барни клонило в сон.

Просто неодолимо клонило в сон.

А почему бы и нет? Почему бы не остаться здесь?

И глядя на добрые улыбающиеся лица Риссы и родителей, он падал в глубокую, глубокую тьму, где не было ничего, кроме блестящего зеленого глаза, в котором мерцали ответы на все его вопросы.

Я — Барни

Барни проснулся.

За окном все еще была ночь, на небе виднелись звезды. Он лежал один на пледе, ровно там, где его оставили.

Под баржей хлюпала вода. Он осмотрел обшитые деревянными панелями стены и картины на них. На одной был кактус в пустыне с длинной тенью, протянувшейся по песку. Барни в жизни не видел ничего красивее этой картины.

В углу, у входа на кухню, стояла гитара Роберта, а в миске перед ним лежали остатки морковного пирога.

«Не так уж это и плохо, — подумал он, — быть котом и жить на барже. Здесь тепло, плед такой мягкий…»

Он мог остаться здесь.

В покое.

Навсегда.

Но нет. Ведь папа жив! А с его мамой живет кот в человеческом теле. А что, если этот кот такой же убийца, как и его мамаша? Тогда и маме, и Риссе грозит опасность. Нет. Надо придумать выход. Во что бы то ни стало снова стать человеком. Осталось только понять как. Ему казалось, что он знает, кто может ему помочь. Почему-то он никак не мог забыть Наводящего Ужас, его странный печальный зеленый глаз и ту теплоту, которая тогда разлилась у него внутри…. Как будто тот кот хотел ему что-то сказать, но не смог.

Барни взглянул на старые деревянные часы на стене.

Полшестого утра.

Перед тем как уйти, он допил молоко, заботливо оставленное для него в блюдечке, и дожевал пирог, потому что знал, что ему понадобятся все его силы.

И тут его осенило.

Медленно, неловко он собрал в кучку крошки от пирога. Затем осторожно распределил их по светлым доскам пола и придал им форму букв:

Я — Барни.

Это оказалось не так просто. Покончив с этим, он ушел: выпрыгнул в крошечное оконце в ванной и мягко приземлился на траву.

Он поспешил к городу, думая о сверкающем глазе Наводящего Ужас, который явился ему во сне.

Рисса поняла

Рисса проснулась раньше всех. Протирая глаза, она выползла из комнаты и осмотрелась в поисках кота.

— Кис-кис! Ты где?

Тут она увидела крошки на полу. Сначала ей показалось, что это просто крошки. Но потом она заметила, что крошки выложены в форме букв, и, прочитав их, она задохнулась. В голове у нее мелькнули слова, которые владелец приюта — или кем там он был — сказал ей вчера.

«Может быть, ты с ним встречалась, но не узнала его. Просто постарайся поверить в невозможное и тогда узнаешь правду».

Сердце Риссы заколотилось. Она впопыхах собралась и, натянув пальто, выбежала на улицу искать своего лучшего друга.

Наводящий Ужас (и неизменность вещей)

Барни прошел через парк и добрался до нужного дома. Никаких признаков одноглазого кота — а ведь раньше он сидел тут каждое утро! Окна были пустыми, и только в одном виднелась ваза. Барни присел на тротуар, чувствуя себя очень уязвимым.

Но кошек вокруг тоже не было.

Может, они боятся подходить слишком близко к Наводящему Ужас? Да, скорее всего так. В таком случае, возможно, и ему самому стоит уносить ноги? Но он не уходил.

И между делом осматривался по сторонам. Парк. Те же деревья, кусты и клумбы, что и два дня назад, когда он еще был человеком.

Как странно!

Жизнь лгала ему. Лгала о том, что вещи не меняются. Что все на свете так же неизменно и неподвижно, как пустое утреннее небо.

В эту ложь легко было поверить, потому что жизни не свойственны резкие перемены.

Каждый следующий понедельник похож на предыдущий, не считая мелких деталей. Каждый день — одни и те же лица, неделя за неделей — одна и та же еда, одни и те же дела. Но такая неизменность вещей играет злую шутку, из-за нее внезапные перемены пугают, как акула, вдруг выскочившая из моря перед носом у рыбака. Как в тот день, когда родители вдруг заявили ему: «Мы больше не будем жить вместе». Или как в тот день, когда папа бесследно исчез.

По улице, опираясь на тросточку, брела старушка с пакетом молока.

Барни уже видел ее пару раз. Она жила где-то здесь. Старушка эта была глуховата и постоянно ковыряла в ухе свободной от трости рукой. Сейчас обе руки у нее были заняты, так что ковырять в ухе она не могла, но Барни видел, что ей очень хотелось.

Прошла целая вечность, прежде чем она доковыляла до него. Она посмотрела на него таким же ласковым взглядом, как и тогда, когда он был человеком.

— Привет, милый.

— Здравствуйте.

И тут он понял.

Она шла в дом номер 22, а ведь именно там и жил Наводящий Ужас! Она так медленно передвигалась, что Барни точно успел бы шмыгнуть внутрь. Впрочем, необходимости в этом не было: она сама повернулась к нему и сказала:

— Заходи, милый. Ты, похоже, не отказался бы от молочка. Входи, входи.

Внутри обнаружились: ветхие обои, доисторический ковер, черно-белые фотографии в рамках, ворох нераспечатанных писем и оглушающие вопли из телевизора, заполнявшие все пространство.

И ни одного кота.

Ни в коридоре, ни в гостиной.

И тут…

Сверху донесся голос:

— Привет.

Он стоял на верхней ступеньке лестницы, наполовину в тени, и глаз его сверкал, как одинокая звезда на затянутом тучами небе.

Нужно что-то ответить.

— Здравствуйте, э-э… мистер Наводящий Ужас, — сказал он, волнуясь. — Я — Барни Ив. И я на самом деле не кот. Мне хотелось с вами увидеться, потому что вчера вы меня спасли от Тыковки и остальных бойцов, и я подумал, что вы, возможно… я подумал, что вы, может быть, знаете, как мне снова стать человеком. Я подумал, что у вас есть такая сила… и… может быть, вы могли бы мне помочь?

Наводящий Ужас не шелохнулся. Он зловеще молчал. Барни подошел поближе.

— Я очень-очень хочу снова стать человеком. Снова стать собой.

На кухне старушка налила в блюдечко молока и поманила Барни скрюченным пальцем.

— Иди сюда, милый.

И тогда Наводящий Ужас наконец соизволил заговорить. Он не сдвинулся с места и говорил подчеркнуто спокойно, но Барни уловил в его голосе тревогу.

— Почему ты передумал?

Барни не понял, о чем он.

— Простите? Я не понимаю.

Наводящий Ужас внимательно рассматривал Барни.

— Ты так хотел стать кем-то другим. Кем угодно. Хоть котом. Если бы ты сам не хотел этого, ты бы не превратился в кота.

Барни закрыл глаза, и в его памяти всплыли клочки бумаги, разлетающиеся на ветру в тот вечер.