Герман Матвеев - Семнадцатилетние
— Очень счастлива. Спасибо, папа, за разъяснение. Теперь я буду понимать, почему я так счастлива.
Она поднялась и быстро направилась к двери.
— Ты, кажется, обиделась, Лида?
— Нет. Пойду решать задачи… — сказала она и остановилась. Ей показалось, что резкий уход неприятно подействует на отца, и, чтобы загладить свою грубость, она спросила: — Папа, а почему ты не хочешь пригласить Константина Семеновича?
— Но, честное слово, я его не помню. Откуда он меня знает? Может быть, по институту?..
— Если он посылал тебе привет, — значит, вы знакомы. Не выдумал же он. Придет, ты сразу и вспомнишь.
— Неудобно это, Лидуся. Приглашать человека и не знать, кто он такой…
— Он мой классный руководитель.
— Да, но ведь я должен пригласить его как старого знакомого… Подожди-ка…
Сергей Иванович подошел к шкафу, вытащил с нижней полки большую папку и, вернувшись к столу, раскрыл ее. Здесь были различные фотографии.
— Ты смотри, сколько пыли! — проворчал он. — Нужно сказать Паше… Вот… ищи!
Это был групповой снимок. Лида сразу увидела отца, сидевшего в первом ряду, между солидной дамой и каким-то бородатым профессором, но среди стоявших за их спиной студентов не было ни одного, кто походил бы на Константина Семеновича. На втором и третьем снимке его тоже не было, и только на четвертом она нашла своего учителя.
— Вот он!
— Который? Этот? Позволь, позволь… Это «длинноногий Костя». Так вот он где сейчас!
— Какой он тут смешной…
— Да, да… Нескладный, неуклюжий был юноша, но весьма дельный и, я бы даже сказал, умница!.. Видишь, какой в жизни круговорот, Лидуся. Разве мог я думать в то время, что он будет учить и воспитывать мою дочь?.. Любопытно!.. Ну что ж, очень буду рад повидать его.
— Пиши записку.
Сергей Иванович повернул кресло к столу, надел очки, достал лист бумаги, конверт и, подумав, написал приглашение.
— А как это вообще… принято приглашать учителей без дела? — спросил он, передавая дочери конверт.
— А почему не принято?
— Я не знаю, Лидуся. Они народ щепетильный.
— Но ведь он твой ученик…
— В известной степени — да. Подожди, Лидуся… ты сегодня какая-то странная. Что тебя беспокоит?
— Тригонометрия… Пойду решать!
Вернувшись к себе, — Лида снова села за учебники. После разговора с отцом она почувствовала, что грусть ее куда-то исчезла, а на смену пришло другое настроение, упрямое, задорное и чуть злое. В такие минуты хочется что-нибудь сломать, наговорить резких и обидных слов или «выкинуть какой-нибудь номер». Досадно было, что отец не понял ее настроения. Она ждала от него каких-то особенных слов, и ей хотелось поговорить с ним о любви.
Любовь — это самое великое чувство. Любовь — сильнее смерти. Любовь управляет миром. И вдруг… «счастье в труде».
Само собой разумеется, что отец, как и все воспитатели, уклонился от серьезного разговора. Ведь он до сих пор считает ее девочкой.
Лида усмехнулась.
Девочка! В воскресенье ей исполнится восемнадцать лет! За ней уже ухаживают студенты. Молодые люди, с которыми ее знакомили, в первые минуты смущались, краснели и не знали, о чем говорить, а вскоре после знакомства предлагали дружбу. Бесконечные записки, телефонные звонки надоели. Хотя ей и нравилось такое ухаживание, но она всегда и со всеми держалась неприступно, холодно.
Мать Лида потеряла рано. Дальняя родственница отца, занимавшаяся с Лидой музыкой, взяла на себя, по просьбе отца, роль воспитательницы девочки. И хотя жила она у них давно, все же, при всем своем старании, не могла заменить ребенку родную мать.
Тоска, пришедшая сегодня неизвестно откуда, снова подкралась и захватила девушку. В горле образовался ком. Хотелось плакать.
«Что со мной происходит? Что мне нужно? — думала Лида. — Как бы хорошо поговорить с умным, душевным человеком, которому можно доверить и высказать все, что накопилось…»
В чем счастье?
Провожая глазами шуршащие по асфальту листья, Константин Семенович неторопливо шагал по скверу.
«Октябрь приступил к подготовке. Срывая желтые листья с деревьев, он щедро посыпал ими землю, заботливо укрывая на зиму газон. По ошибке листья падали на асфальт, и ветер гонял их по улице, не зная, как водворить на место», — мысленно сочинял он.
Так могут писать многие из девочек: Аксенова, Смирнова, Иванова, Алексеева.
«Последние дни стоят деревья в роскошном уборе. Один за другим срываются листья и с трепетом падают вниз. Последний раз играет с ними ветер. Он переворачивает их, любуясь яркой расцветкой, затем подхватывает и тащит куда-то по асфальту. Грустно шуршат листья, прощаясь с шалуном-ветром».
Так могут написать Шарина, Ерофеева, Косинская. Ну, а как напишет Кравченко?
«Октябрьский ветер с яростью срывал фальшивые наряды. Яркая расцветка листьев могла обмануть только доверчивых. Листьям ничего не нужно: ни солнца, ни воздуха, ни дождя. Они без сожаления срываются с дерева и равнодушно ложатся на землю. Листья мертвы».
В школу Константин Семенович пришел за полчаса до уроков. Поднявшись в свой класс, он застал на месте всех, кроме Логиновой, Аксеновой и Тихоновой. За учительским столом стояла раскрасневшаяся Нина Шарина и в чем-то убеждала собравшихся. При появлении учителя она замолчала.
— Это что у вас? Собрание?
— Нет. Это мы продолжаем вчерашние споры, Константин Семенович.
— Да все о том же, — безнадежно махнув рукой, сказала Тамара. — Назначение женщины в жизни и в чем счастье человека.
— Мне можно присутствовать?
Вместо ответа девушки дружно захлопали. Он сел на свободную парту, положил перед собой портфель, взглянул на собравшихся и приготовился слушать. Но Шарина почему-то молчала.
— Не смущайтесь, Шарина, продолжайте.
— Я не смущаюсь, Константин Семенович, но мой регламент уже кончился.
— Ничего, давай! — разрешила Тамара. — Продолжим!
Константину Семеновичу понравилось, что у них есть регламент и нет обычного бестолкового шума. Понравилось и то, что они по собственному почину обсуждают затронутые вчера на собрании вопросы. Но сегодня эта тема рассматривается, видимо, в другом разрезе и тесно связана с самым острым для них вопросом: выбором профессии.
— Вот я вам приведу такой случай, — спокойно продолжала Нина. — Поступает девушка в институт. Учится четыре-пять лет. Государство на нее деньги затрачивает. Государство надеется, что для промышленности вырастет инженер, а она еще в институте выскочит замуж, а потом родятся дети… Ну и все!
— Это нам известно! — вырвалось у Тамары, но она сейчас же себя остановила: — Тише, девочки, не перебивать! Продолжай, Нина.
— Я почти все сказала. Как вы ни вертитесь, а за волосы себя не поднимете.
— Кончила? Ну и иди к своим пеленкам! Кто следующий? — спросила Тамара.
— Я скажу, — попросила Надя.
— Нет, по второму разу нельзя. Лида, твоя очередь!
Когда Лида не спеша вышла к столу и поправила волосы, в класс ворвалась Таня Аксенова и села за свою парту рядом с Константином Семеновичем.
— Признаюсь откровенно, — начала Лида, — я не много боюсь показаться смешной в глазах Константина Семеновича, но скажу честно все, что думаю.
Условия жизни и воспитание, которое получила Вершинина, наложили на нее глубокий отпечаток. Каждый раз учитель любовался сдержанными, мягкими жестами девушки, спокойной, обдуманной речью, умением владеть собой. От Лиды нельзя было ждать, что она вдруг прыгнет «козлом», или завизжит, или, не подумав, «брякнет» какое-нибудь словечко.
— Мы читаем в старой литературе, — говорила Лида, — что женщина создана для любви. Не смейся, Тамара. Ты очень примитивно и узко понимаешь это слово. Дело не в мальчиках, или, вернее, не только в мальчиках. Любовь — это очень большое понятие. Любовь к Родине. Любовь к науке. Любовь к искусству…
— При чем же тут женщина?
— Не перебивай! Я хочу сказать, что если мы задаем вопрос: в чем счастье человека, а женщина тоже человек, как тебе известно…
— Курица не птица… — вполголоса сострила Нина Косинская.
Это было так неуместно, что все оглянулись. Девушка смутилась и закрыла лицо руками.
— Если вы задаете такой вопрос, — повторила Лида, — то я на него отвечаю. Счастье в любви! Я думаю, что это самое большое чувство… самое главное! Подумайте сами… Любовь к родителям. Любовь к школе и ученью. Любовь к природе. Любовь к человеку…
— Мужского пола, — пробубнила Тамара.
— Как ты боишься этого слова! Да, да, именно боишься и лицемеришь.
— Не спорь с ней, Лида. У нее заворот мозгов, — с раздражением сказала Женя Смирнова.
— А мне думается, что это просто напускное… Сбила меня! — Лида подумала и, вскинув голову, продолжала: — Любовь к матери… Разве такая любовь не счастье?
