Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы)
Да, на уроке физкультуры Витя был в центре внимания. Однако странно устроен человек: собственная незаметность и никчемность мучила Витю, но и такое внимание его не радовало. Тогда в чем же дело?.. Возможно, в том, что не надо слишком много внимания уделять собственной особе? Именно так сказала совсем другому человеку и по совсем другому поводу их классная руководительница.
Если уж перечислять все огорчения Вити, то надо вспомнить и о его неблагозвучной кличке. Но опять-таки клички в классе имели многие, а прозвище Балбес, например, было еще менее благозвучно, чем Шушера, что не приносило ни малейшего огорчения Балбесу-Бурмусову. Но Витина кличка появилась не просто так, а имела свою причину, и причина эта тоже была одним из переживаний Вити.
Витя говорил вместо «с» — «ш». Но не всегда, а лишь в некоторых случаях. Например, слова «слушать», «сушка», «шоссе», «существительное» Витя произносил как «шлушать», «шушка», «шоше», «шущешствительное». Вот такой у Вити был дефект речи. Мама водила Витю к логопеду, но то ли логопед попался неважный, то ли Витя был каким-то особенно неподдающимся ничего у логопеда не получилось, и Витя как говорил «шушка», так и продолжал говорить.
В интернате исправлением Витиного дефекта поначалу решила заняться учительница русского языка, или, как ее называли, русачка. Она сказала:
— Синьков, скажи «шоссе».
— Шоше, — послушно повторил Витя.
— Не так. Вслушайся: шос-се.
— Шоше, — вытягивая от старания шею, сказал Витя.
Русачка повысила голос:
— Синьков, надо стараться! Шоссе!
— Шоше! — крикнул Витя, запрокинув голову.
— Шоссе! — крикнула русачка.
— Шоше! — крикнул Витя.
— Соше! — еще громче крикнула русачка, не слыша хихиканья.
— Шоше!
— Соше!
— Шоше!
— Шоше!! — заорала русачка под хохот класса.
С тех пор исправлением Витиного дефекта никто не занимался, а на перемене к Вите, евшему бублик, подошел Бурмусов и сказал:
— Шушера, дай шушку!
Вот так из Вити получился Шушера.
Был ли у Вити друг?.. Опять-таки как сказать. Был человек, который очень хорошо относился к Вите и с которым с единственным Витя чувствовал себя уверенно и спокойно. Этот человек — девочка, и звали ее Надя Кот. Только вот ведь как бывает: Витя вроде бы и ценил Надино к себе отношение и в то же время в грош его не ставил. Витя каждую минуту чувствовал, что за одну поощрительную улыбку Бурмусова, за один добродушный хлопок по плечу Петракова он не глядя отдаст Надю Кот вместе с ее хорошим отношением. Да что там Петраков или Бурмусов! За единственный одобрительный кивок любого из ребят он отдал бы Надю со всеми, грубо говоря, пуговицами. Хорошо, что Надя этого не знала. И даже не подозревала. Надя была доброй, очень доброй, и такие мысли насчет Вити просто не могли появиться у нее в голове.
Надя пришла в интернат и в их класс на полгода позже Вити. Конечно, ее посадили именно к нему, потому что только он сидел за партой один.
— Тебя как зовут? — спросила она.
— Витя. А тебя?
— Надя. А фамилия — Кот.
— Почему не Пес? — глупее некуда сострил Витя.
Соседка молчала, и Витя оцепенел, ожидая затычины. Потом он скосил глаза на Надю. Она спокойно расписывала шариковую ручку на тыльной стороне тетради, слегка улыбаясь. Витя впервые видел такую безобидную девчонку. И уже в спальне, засыпая, он вдруг вспомнил о своей глупой шутке, и ему стало стыдно. С запоздалым раскаянием он стал мысленно исправлять этот разговор. «Почему не Пес?» — спросил он, а Наде надо было ответить: «Потому что ты осел». И, засыпая, он поверил, или это ему уже приснилось, что именно так оно и было.
Сначала Надя показалась Вите очень красивой. У нее было белое, матовое лицо, волосы воронова крыла, длинные брови шнурочком, узкие черные глаза в густых ресницах, широкий, спокойный лоб и сочные, необычайно яркие губы. Однако, присмотревшись, Витя увидел, что Надин рот был, пожалуй, чересчур велик, зубки кривоваты, а нос в мелких веснушках и со смешной продольной черточкой на конце. Да и прекрасные темные волосы не много красоты добавляли Наде — она мастерила из них два нелепых, по словам Бурмусова, «закрутона», болтающихся над Надиными ушами, как уши сеттера или спаниеля.
Эти «закрутоны» скрывали аккуратные Надины уши с крохотными золотыми сережками, которые, однако, сразу же углядела их классная. На ее распоряжение немедля снять сережки Надя ничего не отвечала, спокойно глядя в лицо классной и тихо улыбаясь. Конечно, классная была уверена, что на следующий день сережки исчезнут, но Надя и не думала их снимать. Все с той же благожелательной улыбкой она выслушала приказание классной избавиться от этого безобразия и села за парту, легонько передернув плечами. И лишь Витя-Шушера услышал, как Надя пробормотала:
— Кто мне их надел, тот и сымет. Вот такочки.
Тихое Надино сопротивление победило. Классная сдалась, вконец измучившись Надиным упрямством и посвятив напоследок воспитательный час разговору о девичьей скромности и о том, что не надо слишком много внимания уделять собственной особе.
Однако дело было совсем в другом, и скоро Витя обо всем уже знал.
— А когда меня мамка в интернат собирала, сережки эти надела, говорила Надя, подперев голову рукой и пригорюнясь. — Это не мои сережки, мамины. «Буду спокойная, — говорит, — что хоть там их ирод не ухватит». Это на папашку она, он у нас пьющий. Все-все из дома тащит. А мамка взяла и завербовалась, мы лимитчики, из деревни приехали… Не сбегли от папашки: и тут достал.
— Надо прогнать, — советовал Витя, — с милицией! И засадить его, чтоб не вякал!
— Как засадишь? Свой все ж. Его мамка по сю пору любит. Он видный мужчина, рослый такой, курчавый.
В Наде было что-то неистребимо деревенское. Она говорила «огвурец», «плевается», но, странное дело, ее никто не дразнил.
Почему Вите было легко с ней? Да потому, что Надя не обращала на него внимания. Однако это было вовсе не то обидное «в упор не вижу» — просто Надя была не тем человеком, что получает удовольствие, тыкая пальцем на соринку в глазу другого, не замечая при этом в своем бревна. Витя шепелявит? Ну а Надя обожает орудовать резинкой и протирает свои тетради до дыр. Витя неуклюжий? Зато Надя на уроке пения не может взять верно и двух нот.
Что и говорить, счастливый характер был у Нади! Именно с Надей Витя-Шушера впервые разговорился, именно ей он рассказал про маму и про Алика, про свою домашнюю жизнь, когда временами ему бывало так несладко и все-таки лучше, чем здесь. Это с Надей прятались они под черную лестницу, где стояли ведра и швабры, и уминали всяческую вкуснятину, которую, несмотря на запрет воспитателей, Надя привозила из деревни после каникул: пахнущие чесноком малосольные огурчики, розовое сало, огромную, до хруста обжаренную индюшиную лапу.
— Это от дядьки, — говорила Надя, — это от мамкиной бабки. А папенькина бабка у-у-у… жадина! Напекла пирожков, а только троечку дала…
Витя, мыча, кивал головой, давясь бабкиным пирожком, который по величине один стоил трех. Конечно, если и был у Вити друг, так это Надя.
Но Надя, увы, была не в счет.
И вот настал тот знаменитый майский день, который изменил Витину жизнь. Утром в интернат приехали два автобуса от шефов, в них погрузились два класса, и автобусы повезли их в зоопарк.
Были там, конечно, и звери, и птицы, и жираф, и обезьяны, но Витя их мгновенно и напрочь забыл. Все стерло и заслонило знаменательное событие.
Произошло оно так. По дороге от жирафа к слону Витин класс набрел на продавщицу сладкой ваты — загадочного пушистого лакомства, которое таяло во рту быстрее сахара. Мелочь, конечно, была у всех, у Вити же было целых два рубля. Витя стоял в очереди, сглатывая появившуюся слюну, и предвкушал, как он накупит кучу ваты, сядет на скамейку и будет не спеша смаковать, поглядывая к тому же на жирафа.
И вдруг раздался жуткий визг. Сначала Витя подумал, что это разбушевалась какая-нибудь макака, настолько это было не похоже на человеческий голос. Однако вопил Боря Шапиро из их класса, неимоверно распялив рот и высунув до подбородка длинный розовый язык. Борьку Шапиро укусила оса! И не куда-нибудь, а в язык! Оса, захотевшая полакомиться ватой и спрятавшаяся внутри. Ну а Шапиро полакомился и ватой, и осой, и у несчастной осы не было другого выхода, как ужалить его в язык, защищая свою жизнь. Из Борькиных глаз градом сыпались слезы, смешиваясь с соплями и со сладкими слюнями, стекавшими по обеим сторонам рта, а во рту виднелась полурастаявшая вата и останки наполовину разжеванной осы.
Витю замутило от этого зрелища, и вожделенная вата сделалась отвратительной. Он вышел из очереди и не спеша побрел к слону, чтобы там подождать остальных. Он не успел еще спрятать два рубля, которые держал наготове, и, увидев киоск «Спортлото», подошел и купил два скрученных билетика «спринт», тут же раскаявшись: мама всегда ругала Витю, что деньги плывут у него между пальцев и, вместо того чтобы поднакопить и приобрести приличную вещь, он выбрасывает их на чепуху. Один билетик был без выигрыша, на другом было написано: «Автомобиль ГАЗ-24 «Волга».
