Гэри Шмидт - Битвы по средам
Вот он встал, по-прежнему багровый от ненависти к плотникам и штукатурам. Но всё-таки сдержался, обошёлся без opa и ругани, и все ему аплодировали, потому как всем понравилось, что «в нашем городе расширяются возможности для бизнеса» и что «он рад быть членом этого делового сообщества» и «надеется в один прекрасный день оставить свой процветающий бизнес в нашем процветающем городе своему сыну, чтобы его наследник и дальше с честью нёс доброе имя компании „Вудвуд и партнёры“». Тут раздался прямо-таки гром аплодисментов. Все сидевшие за главным столом разом посмотрели на меня, и я — как и ожидалось — улыбнулся, ибо я и есть Сын-Наследник-Компании-Вудвуд-и-Партнёры.
Сестра пихнула меня ногой под столом.
Все жабы, гады, чары Сикораксы!
Когда мы наконец добрались до дому, отец позвонил этим халтурщикам. И сказал, что ему наплевать, что сейчас пятница и поздний вечер. Ему наплевать, что завтра суббота. Он требует, чтобы они явились завтра, рано утром, восстановили потолок и возместили ущерб, причинённый их разгильдяйством.
И они пришли. Рано утром.
* * *Будь у меня право голоса, я направил бы плотников и штукатуров — ну, после того как они починят потолок у нас дома — разбираться с потолком в нашем классе, потому что шли недели, а мистеру Гвареччи и мистеру Вендлери никак не удавалось поймать, схватить, выудить, отравить, загнать в угол наших крыс или убедить, уговорить, умолить их сдаться. Но права голоса у меня нет. Между тем уже восемь асбестовых потолочных плит заметно просели, что означало одно из двух: или Калибан с Сикораксой сильно потолстели, или потолок из-за их беготни начал ветшать. Каждое утро миссис Бейкер с опаской смотрела на новые бугры на потолке и всё больше мрачнела.
— Представь, — предложил я Данни. — Посмотрит она однажды утром вверх и увидит, что они прогрызли в потолке дырку и пялятся на неё оттуда. Что она сделает?
— Помнишь, как орала водительша, перед тем как на тебя автобус наехал?
— Помню. И что?
— Миссис Бейкер будет орать в десять раз громче.
Мы ждали и надеялись, но потолочные плиты пока держались.
В начале февраля миссис Бейкер велела мне прочитать «Ромео и Джульетту». Я одолел пьесу за три вечера.
* * *Скажу прямо: в Камильской средней школе этой парочке пришлось бы туго. И не потому, что Ромео носил колготки — как, во всяком случае, явствовало из иллюстраций. Просто он не очень-то умный. И у Джульетты по части ума слабовато. Что за идиотизм: выпить снадобье, которое тебя почти убьёт? Что значит почти? Человек или жив, или мёртв, почти не считается. И вот эта умница пьёт такое снадобье, а Ромео потом пьёт снадобье, которое его совсем убьёт, потому как он-то не знает, что она выпила невсамделишную отраву. А потом Джульетта, у которой достало ума понять, что Ромео умер по-настоящему, хватается за кинжал, потому что тоже хочет умереть окончательно и бесповоротно, а кинжал для этого дела надёжнее. С кинжалом почти умереть невозможно.
История — зашибись. Таким героям, пожалуй, и в школу надо с провожатыми ходить.
Вы согласны?
А вот миссис Бейкер со мной не согласилась. Она вообще не видит, что у Ромео с Джульеттой непорядок с головой. Потому что она — учитель, а учителя читают книги совсем не так, как нормальные люди.
— Мистер Вудвуд, вы почувствовали, какая это прекрасная и трагическая история?
Ну, и что прикажете отвечать?
— Нет, как-то не почувствовал.
— А что почувствовали? Понравилась вам пьеса?
— Тупая пьеса.
— Что ж… Ваше мнение идёт вразрез с мнением критиков, которое сформировалось за последние триста семьдесят пять лет. Вы готовы своё мнение как-то обосновать? Почему «тупая»?
— Потому что в реальной жизни они бы никогда не сделали… то, что сделали.
— Что именно? Не полюбили бы друг друга?
— Нет, то, что в конце случилось.
— Яд? Кинжал?
— Ну да. Для чего? Глупо же.
— А что они, по-вашему, должны были сделать?
— Сбежали бы вместе в Мантую.
— А родители?
— Наплевали бы на родителей.
— Не уверена, что жизнь так проста. Ромео и Джульетта предназначены друг для друга. Они не властны над своей судьбой, она предначертана свыше. Их ведут звёзды. Потому-то эта история так прекрасна и одновременно трагична.
Ну вот, опять. Прекрасна. Трагична. А по мне, так тупая и глупая история.
Мирил ужасно обрадовалась, что я читаю «Ромео и Джульетту», потому что спектакль Шекспировской труппы Лонг-Айленда её воодушевил и она тоже принялась читать Шекспира.
— Такая романтичная история! Правда, Холдинг?
— Угу.
— И ты её читаешь как раз перед Днём святого Валентина.
— Угу.
— Это День влюблённых, самый романтичный праздник в году. Тебе понравилась сцена на балконе? — Мирил заломила руки. — О, Ромео! Ромео! Зачем же ты — Ромео?
— Мирил, а давай сходим куда-нибудь вместе? В День святого Валентина?
Я аж оглянулся: не стоит ли кто у меня за спиной? Потому что сам я это произнести не мог. Точно не мог.
— Что? — Мирил удивилась не меньше.
Я по-прежнему пытался понять, каким таким образом я это сказанул. Всему виной миссис Бейкер, это её происки. Шекспир, видите ли, «писал, чтобы приоткрыть нам, что значит быть человеком». И все эти разговорчики про прекрасное и трагическое. Сопротивляться бесполезно, потому что Шекспиром пропитался сам воздух. Вдыхаешь его — и собой уже не владеешь, начинаешь говорить всякую чушь.
Да, но сейчас-то что делать? Слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Поэтому я повторил:
— Давай куда-нибудь сходим в День святого Валентина.
Мирил приосанилась. Задумалась. А потом сказала:
— Нет.
С этого места, если вы ещё не поняли, и начинается трагедия.
— Почему нет? — спросил я.
— Потому что ты обзывал меня слепым кротом. И потому что хвастался, что твой папа получил контракт на «Империю спорта».
— Это было три месяца назад! И вовсе я не хвастался.
— Всё равно. Слепым кротом обозвал? Обозвал! И ещё грозил… сейчас вспомню… что мне на голову упадёт гнилая роса из грязного болота!
На самом деле речь, конечно, шла о зловредной росе, которую ведьма Сикоракса, мать Калибана из «Бури», собирала пером совиным с гибельных болот. Но я же поумнее Ромео и знаю, когда лучше заткнуться.
А дальше трагическая часть закончилась. И началась прекрасная.
— Мирил, — произнёс я. — Опасней мне твои глаза, чем двадцать их мечей.
— Чьих двадцать мечей?
— Это Шекспир. В нём не надо искать смысл. Зато он выбирал самые удивительные и прекрасные слова, которые существуют в нашем языке.
— А слепой крот — тоже самые удивительные и прекрасные слова, которые существуют в нашем языке?
— Я б их теперь навеки зачеркнул!
Мирил улыбнулась.
— Ладно, давай куда-нибудь сходим.
Я же обещал, что эта часть будет прекрасной?
Хотя до сих пор не понимаю, каким образом у меня вырвались эти слова — «давай», «сходим» и так далее… Сам не ожидал.
В тот вечер за ужином я размышлял, куда бы повести Мирил в День святого Валентина, учитывая, что карманные деньги мне давали по минимуму — на двадцать два пирожных надо копить три недели. Представляете глубину моего отчаяния, если в какой-то момент я даже готов был спросить мистера Гольдмана, не найдётся ли для меня роли ещё в каком-нибудь спектакле? Не дай Бог, в «Ромео и Джульетте», конечно, потому что опять придётся ходить в колготках. На колготки я не соглашусь никогда — чего бы мне ни посулили взамен.
Я спросил у мамы:
— Если у меня есть три доллара и семьдесят восемь центов, куда я могу пригласить человека?
За столом повисла тишина.
— Мороженого поесть можно, — предложила мама.
— Сейчас февраль, — напомнил я.
— Тогда в торговый центр, в «Уолворт». Съедите там по гамбургеру, запьёте колой.
— В «Уолворт»… — протянул я.
— А потом в кино сходите, — добавила мама.
С математикой у неё явно непорядок.
— С кем ты идёшь? — спросил отец.
— С Мирил.
— Что за Мирил?
— Мирил-Ли Ковальски.
— Мирил-Ли Ковальски? Дочь Пола Ковальски? Главы фирмы «Ковальски и партнёры»?
— Наверно…
Он рассмеялся.
— Тогда поторопись.
— Куда?
— Если «Вудвуд и партнёры» получат контракт на школу, фирма «Ковальски и партнёры» прикажет долго жить. — Он снова засмеялся.
— Веди её в «Уолворт», — сказала сестра.
— Это прилично?
— Прилично. Чтоб она сразу поняла, что ты неимущий и гулять с тобой не стоит.
Если вы думаете, что достаточно кого-то спасти и эта кто-то будет благодарна тебе по гроб жизни, так вы ошибаетесь. Эта кто-то считает себя свободной от любых обязательств по отношению к спасителю! И всё потому, что на фотографии в «Городской хронике» от кого-то осталась только задница.
