Эдит Несбит - Общество «Будем послушными»
Хорошо, что младенец спал, не то девочки непременно обслюнявили бы его — они страшно любят целоваться. Автор этого повествования никогда не мог понять, что за удовольствие они находят в поцелуях.
«Если это цыгане, они продадут его нам», — сказала Дора. — «Может быть, даже не очень дорого».
«Зачем тебе этот младенец?» — удивился Г. О.
«Я усыновлю его!» — сказала Дора. — «Мне давно хотелось усыновить малыша. И потом, это будет поступок достойный Золотой Книги, а то мы уже давно ничего туда не записывали».
«Тебе что, нас не хватает?» — заворчал Дикки.
«Но вы же не младенцы», — вздохнула Дора.
«Г. О. вполне сойдет за младенца — ума у него, во всяком случае, не больше».
Тут вот в чем дело: сегодня утром Дикки обнаружил, что Г. О. складывает червей для рыбалки в ту самую коробку, в которой Дикки хранит серебряные запонки, медаль за успехи в математике и остатки своих серебряных часов на цепочке. Эта коробочка выложена изнутри красным бархатом, а от червяков на бархате остались отвратительные пятна, и одна запонка куда-то делась. А Г. О. еще жаловался, что Дикки вздул его, и ревел, и говорил, что ни с кем не водится. Потом они помирились, и я не хотел, чтобы они затевали все сначала, поэтому Освальд сказал:
«Оставьте вы младенца в покое! Мало у нас своих дел?»
И мы пошли дальше.
Нас послали на мельницу предупредить, что пшеницу еще не подвезли, и попросить отрубей для свинофермы.
Мельница там замечательная, она состоит из двух: водяной и ветряной, а при них домик и еще целое хозяйство. Мне такая мельница никогда не попадалась, и вам, небось, тоже.
Если бы все было как в книжке, жена мельника провела бы нас в кухню, где пол посыпан свежим песком, а старинная дубовая мебель почернела от времени; она бы смахнула пыль с темных виндзорских стульев и поднесла каждому из нас кружку подслащенного вина и большой кусок домашнего пирога. В старинной вазе на столе были бы свежие, только что распустившие розы. Но увы! жена мельника повела нас в гостиную и угостила нас лимонадом да бисквитом из магазина. Мебель у нее была самая заурядная и никаких цветов, только восковые (я такие не люблю). Но она была очень мила с нами. Мы, само собой, поспешили к мельнику, а Дора и Дэйзи остались поболтать с ней: она все им выложила и о людях, которые снимали у нее комнату, и о своих родичах в Лондоне.
Мельник был парень что надо. Он обошел с нами всю мельницу (и ветряную и водяную), позволил нам забраться на самый верх и показал, как верхушка мельницы поворачивается, подставляя «паруса» под ветер, он показал нам еще целые груды зерна, красного и золотистого, и сказал, что красное — это английская пшеница. Эти кучи потихоньку сползают в квадратное отверстие и попадают на жернова. При этом они шуршат почти как море, и этот звук можно различить среди всех мельничных звуков.
Водяную мельницу мы тоже осмотрели. Там есть просто волшебные уголки. Все внутри запорошено мукой, и выглядит вкусно, словно кекс с сахарной пудрой, когда вам никто не мешает его съесть. Он распахнул дверь и показал нам, как вращается в воде огромное колесо, медленно и верно, словно заколдованный великан (это, конечно, придумал Ноэль). Наконец, мельник спросило нас, любим ли мы рыбалку.
Мы, само собой, сказали «Да!»
«Попробуйте эту заводь у мельницы», — предложил он, и мы охотно приняли его предложение.
Он сделал все как следует: срезал нам гибкие прутики для удилищ и щедро снабдил нас леской, крючками и наживкой, в том числе дал нам целую пригоршню жирных мучных червей, которых Освальд запихнул себе в карман жилета.
Девочки только глянули на наживку и им сразу расхотелось удить. Женщина — создание странное, загадочное и на редкость глупое. Алиса, к примеру, всегда с удовольствием смотрит, как Пинчер гонится за крысой и орет не хуже нас, а потом огорчается, зачем он ее, бедненькую, поймал. Так и теперь — они отправились домой, а мы вдоволь поудили. Даже не знаю, почему мельник столь любезно обошелся с нами. Должно быть, в его великодушной груди нашлось место для собратьев-рыбаков, ведь он сам был страстным удильщиков.
Мы выловили восемь плотв (или плотвинок? Как о них сказать, когда их восемь?), шестерых ельцов, трех угрей, семь окуней и маленькую щучку, но она была такая маленькая, что мельник велел нам бросить ее обратно в воду, и мы, конечно, послушались.
«Вырастет — еще раз попадется», — так он сказал.
Потом жена мельника снова угостила нас лимонадом, на этот раз с хлебом и сыром, и мы отправились домой, слегка отсыревшие, но гордые собой, нанизав всю нашу добычу на ивовый прутик.
Мы замечательно провели время — так бывает только в деревне, в городе люди совсем не так приветливы. Наверное, в деревне каждый день встречаешь гораздо меньше людей, а приветливость, она вроде как масло: на одном куске хлеба будет изрядный слой, а если размазать на дюжину, ничего не останется. Мы и друг к другу стали внимательней, Дикки и Г. О. совершенно позабыли ссору, случившуюся утром, Г. О. отдал Дикки свое удилище, потому что оно было удобнее, а Дикки помог Г. О. наживить — ну просто два братика из той книжечки, что раздают бесплатно в воскресной школе.
Проходя долиной, полем и клеверным лугом, мы продолжали рыбацкую беседу и так неторопливо дошли до того места, где раньше видели младенца в коляске. Младенец куда-то исчез, и коляска его тоже, и бродяги.
«Может быть, цыгане все-таки украли этого ребенка?» — мечтательно произнес Ноэль. Сам он ничего не поймал, зато стихи сочинил. Вот такие:
Вот рыбкой мне стать,Плавать весело, играть,Я б не стал как дурачокИ смотреть на твой крючок.Я б лежал себе в тенькеЗагорая в холодке.А ты зря тут сидишь,На крючок свой глядишь.Меня нет. Привет.
«Если они его украли, их можно будет выследить по коляске», — продолжал Ноэль. — «Младенцев можно завернуть в лохмотья и вымахать ему лицо ореховой мазью, но коляску всегда можно будет идеен-ти-фи-цировать».
«Можно замаскировать ее под тележку», — сказал Дикки.
«Или листьями засыпать», — предложил Г. О.
Мы велели ему заткнуться и не болтать глупости, но в скоро времени нам пришлось убедиться, что даже самый младший брат может порой изречь истину.
Мы выбрали кратчайший путь домой, через лужайку и через дырку в изгороди. Трава в том месте примята множеством людей, которые опаздывали в воскресение в церковь и не успевали уже, как полагается взрослым, дойти по дороге. Как я уже не раз упоминал, наш дом стоит совсем рядом с церковью.
Мы должны были пройти еще через рощу, которая принадлежит священнику — за ней никто толком не смотрит и в ней густо разросся каштан, орешник и какие-то кусты. В кустах мы заприметили что-то белое и почувствовали, что долг велит нам влезть туда и посмотреть — может быть, там кролик попал в капкан — оказалось, что там стоит коляска. Она была белая, вся покрыта блестящей эмалью, самой дорогой, которой красят ручки зонтиков для знатных леди. Те, кто бросил одинокую коляску в этом подозрительном месте, сделали именно то, что предлагал Г. О.: забросали ее листьями, только небрежно, и белое все равно выглядывало.
Мальчики прямо озверели от восторга. Они решили, теперь у них есть уникальный шанс стать детективами. Один Освальд сумел сохранить хладнокровие. Он уговорил братьев не бросаться очертя голову в полицейский участок.
Он сказал: «Давайте сперва поразнюхаем сами. Вы же знаете, полисмены сразу находят ключ, как только натолкнуться на мертвое тело. И потом, надо позвать Алису. И потом, надо еще пообедать».
Доводы Освальда были столь разумны и неотразимы (как всегда — вы ведь согласны со мной, любезный читатель?), что все вынуждены были согласиться. Кроме того, Освальд сумел убедить своих легкомысленных братьев оставить эту коляску на месте, а не тащить ее с собой.
«Мертвое тело и вообще все улики надо оставлять точно в таком положении, в каком их нашли, до тех пор пока не придет полиция, — сказал он. — Потом будет расследование, и вскрытие и допрос скорбящих родственников. А то еще кто-нибудь увидит нас с этой штуковиной и подумает, что мы ее и украли. Вот нас спросят „Куда вы подевали младенца?“ — и что мы ответим?»
И вновь мудрость и красноречие Освальда взяли верх.
«Ладно», — сказал Дикки, — «Только замаскировать ее надо как следует». Мы это сделали и пошли домой.
Обед уже стоял на столе, и Дэйзи с Алисой ждали нас, однако Доры нигде не было видно.
«Она — в общем, она к обеду не выйдет», — сказала нам Алиса. — «Она потом объяснит вам, что случилось».
Освальд подумал, что случилась мигрень, или еще чего-нибудь (меня бы и мигрень не заставила пропустить обед), поэтому он дождался, пока миссис Петтигрю покинула нас, и начал страшное повествование о покинутой в лесу коляске. Он рассказывал ее как можно страшнее, но Дэйзи и Алисе все было как об стенку горох. Алиса приговаривала:
