Сергей Гусаков - Долгая ночь у костра (Триптих "Время драконов" часть 1)
А может, я просто дефективный. Не знаю. Но мне всегда интереснее не говорить — а следить за разговором. Думать за всех. То есть не думать, а... ну, я в общем уже написал, как и что. И под землёй это со мной всё время происходит, а наверху — почти никогда. Редко очень.
А ещё бывает — это, когда нет разговора, как сейчас,— я картинки представляю себе. Ситуации. Вроде как фильм смотрю. Это даже интереснее, чем разговор за всех думать — потому что тут и думаешь, и делаешь будто что-то за всех, как на самом деле, и ещё что-то происходит независимо от тебя. И тоже — три-четыре варианта за секунду, наверное. То есть тоже очень быстро. Очень интересно.
Вот и сейчас — загадываю: у Сашки будет 3. Нет. Чувствую стену глухую — и вокруг, и — больше — впереди,— и знаю: не будет у него сейчас 3. Тогда, говорю — нет, представляю про себя — будет 4. И снова стена. Тогда — 5, решаю я, потому что как в игре “горячо-холодно” меня тянет в сторону увеличения цифры, и всё это за полсекунды, наверное, и Сашка кидает кубик, и — полёт со звоном — 5.
Угадал. Попал.
Но кубик скучно угадывать — к тому же не себе ведь,— правда, это помогает уберечься от некоторых ходов Сашки и Пищера, но ведь не ото всех, а потом, так играть неинтересно — будто нечестно — и поэтому я представляю себе другое.
— ХР-РР!.. — трещина вдруг разрывает потолок, по потолку — чёрным страшным зигзагом ( я так ясно её вижу! ) — и камни оттуда, столб земли, пыли и глины... Обвал. И мы все тут же — нет, быстрее! — к стенам, но ещё быстрее — ватная стена и вялость, тупик: нет, с нами такого здесь не будет; только трещина чёрная — та, в начале — была “со звоном”, а как я подумал о нас — сразу стена; значит, думаю, обвал может и будет — когда-нибудь, но только не при нас — а после, может, через миллион лет.
И лёгкая пустота внутри: со звоном.
Значит, правильно. Но это не трудно. И потому я позволяю себе немного повалять дурака. Всё равно на доске — я имею в виду: на поле игры — и вокруг неё ничего интересного не происходит. Если не считать, конечно, кислой физиономии Сталкера, помноженной на его невезение и наш с ним — при такой игре — неизбежный проигрыш.
Но как раз это совсем не интересно. Особенно те слова, которые по поводу дальнейшей игры начинает говорить обычно сдержанный на такие слова Сталкер.
И так как ничего нового для меня он не говорит ( слов этих я в армии своей наслушался выше крыши — особенно когда нас прижимали к земле, точнее, к тёплой вонючей жиже своим огнём чёрножопые бандиты из УНИТЫ, а другие чёрножопые — которых мы должны были натаскивать, но по сути, только защищали, не знаю, во имя чего, от тех — боялись рыла своего от земли оторвать ) — так вот, слов таких я с тех пор на дух не перевариваю — и потому представляю ( чтоб не слышать того, что говорит Сталкер ):
... с хрустом разрывается потолок, и из него прямо на стол — аккуратно между нами — вываливается здоровенный каменный блок. Кубик со стороной ровно в один метр.
Вес, соответственно — 2,7 т. Как у мрамора. Потому что камень, естественно, влажный.
И на всех гранях — :::.
То есть, как мог бы себе представить Егоров — “картина алегорическая...”
Внезапно — Сталкер, 6! — почти кричу. Звон изнутри, и всё гудит от звона — 6, 6, 6, 6, 6, 6... — сколько же раз? Ведь не бывает!..
И тут Егоров говорит: «В прошлый раз Сталкер доказал, что можно за всю игру не войти в дом. В этот раз он, очевидно, хочет доказать, что за всю игру можно не выйти на поле.»
А Сталкер всё трясёт кубик в стаканчике...
— Да кидай же,— не выдерживаю я — и он кидает.
— Теперь снова кидай,— говорю я, когда он выставляет на поле свою первую фишку,— только стой на месте, никуда не ходи — чтоб сразу дамку сделать.
Тут же представляю, что он мне говорит, и как он, не слушая меня, идёт на свою следующую шестёрку, не веря в Удачу — и всё тут же заваливает, потому что тот вариант с бездной шестёрок быть может один из ста тысяч, из тысячи миллионов вариантов, и нужно, будто в лабиринте на ощупь пройти, не сворачивая в ложные тупиковые ходы, именно им, и не дай Бог ошибиться, свернуть не туда,— всё это одновременно со звоном вихрем проносится в моей голове, и пока он, как в замедленном кино, тянет руку к своей фишке, я говорю ему именно так, чтобы он никуда не пошёл — в противовес мне, а остался на месте. И кидал кубик повторно.
Так говорить — очень сложно, трудно, почти невозможно,— и внутри у меня всё начинает болеть и корчиться, потому что это ещё и западло — манипулировать человеком,— но я так говорю, потому что это единственный вариант заставить его выиграть — и он выкидывает шестёрку десять раз подряд, и внутри меня словно что-то щёлкает — перегорая, выключаясь — и я ощущаю жуткую немоту-безмолвие изнутри, и покой,— а Сталкер делает себе три дамки подряд и съедает ими все незаведённые фишки Егорова и Пищера — и те, что они повторно пытаются вывести на поле, выкидывая свои редкие шестёрки,— и мы со Сталкером без проблем ДЕЛАЕМ ЭТУ ИГРУ.
Только плохо выигрывать у Пищера с Егоровым. Неинтересно. Это обязательно шум и скандал, и обвинения, что мы со Сталкером жухали, а они, мол, добрые такие, нас прощали, и выигрыш наш — липовый; то есть нас ещё пожалеют — как маленьких...
Ну, ничего. Раз так — я вам тогда завтра Большую Мандавушку в сухую сделаю. То есть выводиться вы у меня, конечно, будете — это от меня не зависит — но к дому ни один из вас и близко не подойдёт. “Да”!
“Уж это точно — по ряду причин на самом деле — или типа того, в некотором роде, значить,— я имею в виду. И что имею — пардон, эскьюз ми! — то и введу: мон шер, да.”
( Кажется, Егоров добавил бы ещё “этсетера” — но я не знаю, что это значит. )
Вот вам всем.
Только это не самое плохое. Это так, мимоходом ( я предупреждал: описатель из меня никакой ). Ведь игра — она и есть игра, чтоб не всерьёз, и проигрыш выигрышем представить — выиграть то есть как бы... Это всё не всерьёз.
А всерьёз — это когда мы со Сталкером начинаем выигрывать и я расслабляюсь — ко мне вновь возвращается тема обвала. И никак её не отогнать. Я кручу разные варианты — и так, и этак, и все они кончаются глухой стеной, но тема не отпускает — совсем как тогда, в 78-м, когда “Свечки” пошли в Ильи, а я не пошёл с ними, потому что дело было совсем не в тренировке — планового занятия не было в то воскресенье, а что касается общей подготовки, то посещение пещеры лучше любой разминки,— я знал, что будут “волоки” и “колёса”, и водка до одури, и что добром на этот раз не кончится — будет сыпуха; подумал ещё, что это я “накручиваю” лишь от того, что так, как они, мне ходить под землю совсем не нравится — но тема обвала крутилась и крутилась в моей голове, пока не позвонил Гена и я понял: надо ехать,— и только тогда отпустило,— так и сейчас: привязался хуже редьки, а где, как и что — а главное, когда — никак не поймёшь.
Плохо, что приходится перебирать кучу вариантов; хоть и быстро — за секунду их до пяти прокрутить можно, липовые-то сразу отсеиваются,— но страшно сложно одновременно угадать и “где”, и “когда”. Потому что вне времени также трудно себе что-либо представить, как и время вне места. Тут приходится хитрить — вводить время ( надеюсь, я правильно это описываю ) — понятие времени — плавно, начиная с “сейчас” — и тут же качелями будет/было,— и далее: маятником. А после привязываться к конкретному моменту.
И вдруг я угадываю, “где”,— и волосы у меня встают дыбом, и я понимаю, почему никак не мог угадать его раньше: потому что я его ждал, пытался понять, как он будет происходить — когда, через какой промежуток времени в будущем ,— а он уже произошёл.
И, что самое страшное — именно страшное — внутри легко-легко. И звон хрустальный: как туш победителю.
Тоже мне — праздник... Только как я его проморгал?
Понять не могу. А может, у меня просто больное воображение? Чтобы проверить это, после игры, когда все, испив традиционного чаю, начинают укладываться спать, я говорю, что немного пройдусь — на сон грядущий.
Все смеются, а Сталкер — нет. Действительно: знает, что-ли?
И я вспоминаю, как долго он ходил за водой. Значит, был там — и видел. Так вот почему он сегодня такой...
Значит, можно и не ходить. Значит, так оно и есть. Только почему он никому ничего не сказал?..
Значит, у меня всё-таки слишком больное воображение. И меня надо лечить. И чтоб убедиться в этом, я всё-таки иду.
Все смеются; все — это Егоров и Пищер, а Сталкер — нет. Он что-то ворчит — мол, что за мода такая: одному на ночь глядя ( или как здесь со знаками препинания? не знаю ) — но что он может сказать? И я говорю так, чтоб он заткнулся. Хотя это тоже трудов стоит. И я понимаю, что так нельзя. И Пищер назначает мне “КС” — контрольный срок — 2 часа.
