Лазарь Карелин - На тихой улице
— Но я совсем не думала, что у них так все скверно, — подавленно сказала Лена.
— Не думали… — кивнул Алексей. — Но пойдем дальше. Скажите, так ли уж будет счастлив Коля, если его мать разведется с Титовым?
— Не знаю. Сразу не решишь.
— Верно, сразу не решишь. Коля уже не маленький и сможет понять, что мать развелась из-за него. Пройдет год, другой, Коля станет тяготиться этой жертвой матери, станет жалеть мать, будет чувствовать себя перед ней виноватым. Какое уж там счастье! А Лидия Андреевна? Разве это просто для женщины — то так, то сяк перекраивать свою жизнь? А Титов? Что, если этот весьма черствый товарищ всерьез любит Лидию Андреевну? Что тогда? Ему-то как дальше жить?
— Не знаю, — удрученно сказала Лена.
— Не думали… Не знаете… — усмехнулся Алексей. — Тогда зачем же нужна ваша правда Титову и Лидии Андреевне, если вы не знаете, что им дальше делать, как жить?
— Ну, а вы-то знаете? — обиделась Лена.
— Нет, не знаю. Вот видите, Леночка, как это не просто — говорить людям правду, особенно если хочешь помочь им.
— Что же теперь делать, Алексей Николаевич? — Лена взволнованно смотрела на Кузнецова. — Ведь дальше все пойдет еще хуже. Знаете, когда в школе услышали о том, что Мельникова подала на Быстрова в суд, Евгения Викторовна и многие учителя страшно перепугались за судьбу мальчика.
— Хотя пугаться надо было значительно раньше, — заметил Алексей. — Но раз уж дошло дело до суда, то надо не охать и ахать, а помочь и себе и суду понять, что же, собственно, происходит с Быстровым.
— Хорошо бы, Алексей Николаевич, если бы вы побывали у нас в школе, — сказала Лена. — На той неделе будет педагогический совет, и разговор наверняка зайдет о Быстрове.
— Если вы будете, то приду, — улыбнулся Алексей. — Одному что-то боязно. Уверен, стоит мне только переступить порог учительской, как я сразу оробею и стушуюсь.
— Как когда-то, — смеясь, спросила Лена, — когда вас вызывали на педсовет для очередной головомойки?
— Угадали… Послушайте, Лена, а не прокатиться ли нам на речном трамвае?
— Как когда-то? — снова спросила Лена.
— Когда же? — удивился Алексей.
— Неужели забыли? Еще до войны мы как-то всем отрядом во главе с нашим строгим вожатым Алексеем Кузнецовым катались по Москве-реке на речном трамвае. Я даже помню, как вы кричали тогда каждые пять минут: «Ребята, ребята, не перевешивайтесь через борт! Это опасно!» Вспомнили?
— Вспомнил! — радостно воскликнул Алексей. — Кажется, что это было лет сто назад.
— Или чуть-чуть поменьше, — рассмеялась Лена. — Но вы и теперь такой же. — Она сурово наморщила брови и, подделываясь под голос Алексея, сказала: — Лена, Лена, не говорите людям, что они плохие, если сами не знаете, как им стать хорошими. Это опасно.
— Очень, очень опасно для тех, кто вас слушает, — подхватил Алексей. — Ну, Леночка, а теперь шагом марш к пристани!
Было уже поздно, и речной трамвай отвалил от пристани всего с двумя пассажирами — Алексеем и Леной.
Штурвальный, выглянув из будки, подмигнул им: «Понимаю, мол, любовь», — и с треском задвинул стекло.
— А вот и неправда! — озорно крикнула штурвальному Лена.
Рискуя свалиться за борт, она потянулась рукой к воде.
19
Москва засыпала. Ночь выдалась прохладная, наполненная короткими, стремительными ветрами, что налетали на огромный город со стороны Московского моря, неся с собой влажный, горьковатый, будто и впрямь морской воздух.
Один за другим гасли огоньки в окнах домов — тысяч и тысяч домов, протянувшихся в бесконечном сплетении улиц на многие километры. Постепенно погружался в темноту и дом, где жил со своей матерью, бабушкой и отчимом Коля Быстров.
Но вот в семье Быстровых как раз в эту ночь не спали.
— Вспомни, Дмитрий, — тихо говорила Лидия Андреевна мужу, — вспомни, как боялась я, когда выходила за тебя замуж, что ты не сумеешь заменить моему мальчику отца…
Зябко кутаясь в платок, подобрав под себя ноги, она забилась в самый угол дивана, точно хотела сейчас быть как можно дальше от мужа, который, чувствуя ее отчужденность, сидел на самом краешке диванного валика, сидел сгорбившись, подперев рукой опущенную голову, в нелепой и жалкой позе врасплох застигнутого бедой человека.
— Да, да… — глухо отозвался он на слова жены. — Но разве я не хотел?
— Ты хотел! — с горечью сказала Лидия Андреевна. — Ты хотел… чтобы мы все поскорее забыли о Владимире. Ты сердился, когда я или мать вспоминали о нем… да, да, не качай головой, это так. Ты даже фотографию его, что стоит на столе сына, хотел было убрать куда-нибудь подальше от глаз. Зачем, зачем это тебе понадобилось?
— Но пойми, Лида, пойми!.. — Титов расправил плечи и поднялся.
— Что? Что должна я понять?
— Мне казалось… — неожиданно сухо и громко сказал Титов. — Мне казалось, что ты вышла за меня замуж не только для того, чтобы Дмитрий Алексеевич Титов заменил твоему сыну погибшего отца, а потому, что я сам, понимаешь, сам хоть немножечко тебе дорог!
— Мне трудно говорить сейчас о моих к тебе чувствах, Дмитрий, — устало качнула головой Лидия Андреевна. — Но вот что я тебе скажу… Прошлое не выкинешь, как старую, заношенную вещь, особенно если ты была прежде счастлива… — Испугавшись, что муж перебьет ее, Лидия Андреевна поспешно протянула вперед руку, желая опередить готовые сорваться с губ Титова слова. — Нет, нет, дай мне договорить. — Она задумалась, так и застыв с осторожно поднятой рукой.
А Титов, не сводя глаз с жены, напряженно ждал, что она ему сейчас скажет.
— Тебе уже за сорок, Дмитрий, да и я не девочка. Помнишь, прежде чем пожениться, мы много раз и так и сяк прикидывали, как-то сладится наша жизнь. И тебе было боязно после развода, после неудачной семейной жизни снова обзаводиться семьей, и мне тоже было страшно пойти на это. Но надо было все же на что-то решиться. — Тут Лидия Андреевна заговорила совсем тихо, точно говорила сама с собой, не заботясь, слышит ли ее муж, точно искала сейчас в своих словах хоть какое-то себе оправдание. — И мать и друзья советовали мне выходить замуж. «Ты еще молодая, тебе еще жить да жить», — говорили они мне. Прикидывали мы с тобой, Дмитрий, прикидывали, всякую мелочь обговорили, а вот о сыне моем хорошенько и не подумали.
— Но неужели же все так плохо? — подходя к жене, спросил Титов. — Ну, признаюсь… — Он помедлил, затрудняясь в выборе слов, которые помогли бы ему определить, в чем же, собственно, он неправ. — Я вел себя с Колей… ну… не совсем верно. И да, да, пусть так, как говорила эта девушка… Но неужели ничего уже нельзя исправить? — Титов снова тяжело опустился на диван.
«Неужели ничего нельзя исправить?» — повторил он про себя, торопливо находя и тут же отвергая слова убеждения, которые могли бы рассеять эту возникшую между ним и женой отчужденность.
Доводы, которые еще недавно показались бы Титову более чем достаточными, сейчас уже не удовлетворяли его. Что-то было не додумано им, что-то упущено в его отношениях с пасынком, и в этом, пожалуй, жена была права.
«Что же?» — терялся в догадках Дмитрий Алексеевич. Нелепым казалось ему предположение, что он, человек долга, человек строгих правил, мог совершить какую-то серьезную и, возможно, непоправимую ошибку. Но спокойные, отточенные фразы, в которые привык Титов укладывать свои мысли, никак не слагались сейчас в его встревоженном сознании.
— Хочешь, я поговорю с Колей? — только и нашелся он сказать жене.
— Не знаю, Дмитрий, поможет ли это, — после долгого раздумья отозвалась Лидия Андреевна. — Я ведь и сама очень виновата перед сыном. Очень! Я забыла о своем долге матери, занялась устройством собственной жизни, а ведь жизни-то этой без сына у меня и быть не может. — Она тревожно прислушалась к доносившимся из соседней комнаты голосам Анны Васильевны и Коли. — Не спит… Боже мой, что еще будет? Что будет? — горестно прошептала она.
Как ни верти голову, устраивая ее поудобнее на подушке, как ни жмурь глаза, чтобы не видеть торчащей за занавеской полной и яркой луны, а сон не идет.
Вот уже второй час лежал Коля на своей по-моряцки узкой, жесткой кровати и все думал, думал, а о чем, и сам толком не мог понять.
Мысли, волновавшие Колю, были какие-то тревожные, путаные, без начала и конца. Как в холодную воду, не хотелось забираться в эти мысли.
«Эх, заснуть бы! — в который раз подумал Коля. — А завтра…» И он опять начинал беспокойно вертеться под одеялом и бить кулаками ненавистную подушку.
— Коля! — позвала его бабушка.
Анна Васильевна спала на диване. Луна светила так ярко, что Коля хорошо видел лицо бабушки. Глаза у нее были открыты, и в них не было сна, хотя она легла спать в одно с ним время.
