Анастасия Перфильева - Лучик и звездолёт

Заря заплясала. Он погладил её — она встала неподвижно. Иринка сидела в седле согнувшись, напряжённая, красная.

— Ой, высоко! Ой, упаду!.. — вскрикивала, сама не замечая.

— И хорошо, что высоко… Повод пропусти через эти пальцы. Держи свободно. Вперёд! — Илья Ильич легонько шлёпнул лошадь по крупу.

Заря грациозно, опустив голову, пошла по кругу. Иринку подбрасывало в седле. Она изо всех сил упиралась в подтянутые стремена одеревеневшими ногами, тискала поводья. Вот и не страшно! Вот и поехала!..

Пять, десять минут Женя следил завистливо. Когда же его очередь? Хватит, накаталась!..

Иринка слезла с Зари вспотевшая, счастливая, что победила страх, что стала держаться прямее, даже поворачивать голову, подёргивая поводья. Она вспомнила вдруг Колю Отважного. Как же он не боялся мчаться галопом, с распростёртыми, словно крылья, руками, без поводьев? Вот храбрец-то!

Пришёл Женин черёд.

И что вы думаете? Ему-то не показалось ни высоко, ни страшно — наездился летом на Ваське; но держаться в седле прямо, свободно было совсем нелегко! Качало, как лодку на волнах, потому что для Женьки Илья Ильич сразу пустил Зарю резво, быстрее. И мальчик, довольный, пролетая мимо жадно следившей Иринки, тоже вспомнил Колю Отважного. А что, не так уж и отстал от него!

Заря, натренированная Ильёй Ильичом, слушалась малейшего движения руки, шла то вскачь, то шагом, как захочешь. А когда Илья Ильич показал, что надо делать с поводьями, управляя, — стала послушно кружиться по манежу, приседая на задние ноги. Женя был на верху блаженства!

Иринка таяла от восхищения. Такого великолепного зрелища она не ожидала от Одуванчика…

Щербатый с Антошей прибежали за Иринкой и Женей — играть в футбол. Александра Петровна, только что накормившая ребят овсяной кашей с вареньем, сказала:

— Не поздно? Того гляди, стемнеет, — но отпустила.

— Мы у реки будем, на старом пастбище! — крикнула Иринка, убегая.

Для неё теперь слетать от завода к реке было всего ничего, пустяк. А с матвейковскими ребятами она сдружилась, как только поправилась, удивительно легко. Они даже — знак почёта! — доверяли ей судить футбольные встречи.

Щербатый раздобыл у местного милиционера старый свисток. Правила игры Иринка постигла быстро. Трещала свистком пронзительно при любом нарушении. Одно, как ни бились Щербатый и Женя, путала: что мяч считается «вне игры», если нападающие ближе к воротам противника, чем их защитники. Иринка орала:

— И пусть ближе, значит, защитники раззявы! За то им и гол влепят! Сами виноваты…

Сошлись на бывшем пастбище, побуревшем, с жухлой травой.

Ворота были обозначены вешками. В одних стоял Антоша, в других Женя. Иринка вооружилась свистком. Щербатый лихо повёл мяч, увёртываясь от противника.

А потом, как стемнело, собрались у реки, стали жечь костёр из сушняка, прелых листьев, коры.

Сперва к небу валил только едкий завитой дым. Когда сушняк, который подтаскивали с опушки, разгорелся, все уселись на поваленную корягу, стали глядеть в огонь. Просто так, перебрасываясь словами. Почему всегда тянет смотреть в огонь? А там только оранжевые язычки ползают, вспыхивают, гаснут; искры, постреливая, взлетают, как салют.

— Увезли в цирк Лучика-то? — спросил Антоша. Деревенские знали почти всех лошадей в заводе по именам.

— Увезли… — сказал Женя.

— Мировой жеребчик! Приметный. А ласковый!..

Помолчали. Низко над рекой зажглась в бледном небе большая зелёная звезда. Крупная, как фонарь.

— Сегодня по радио передавали: мы новый сверхмощный спутник запустили. Целую станцию исследовательскую, — сказал Щербатый.

— А ты знаешь, что это за звезда? — спросила Иринка.

— Знаю, конечно. Венера. Учитель объяснял.

— А та? — Девочка показала на вторую, неяркую, родившуюся так же внезапно.

— Юпитер!

— Сам ты Юпитер, — насмешливо перебил Антоша. — Это самолёт летит. Видишь, сигналит: два зелёных огня, красный…

И верно.

Очень далеко, еле слышный, донёсся гул. Самолёт шёл высоко, но движущиеся огни были видны ясно. Они точно плыли в небе…

— Вон ещё звёзды! — закричали ребята. — И Юпитер тоже…

— А я всё равно буду звездолётом. Всё равно, — тихо, упрямо сказала Иринка словно про себя, поворачивая обломком ветки горящие сучья, так что искры, треща, вырвались из-под них.

Конный завод был взволнован: приехала комиссия отбирать лучших лошадей на международную выставку!

Волновался Сергей Сергеевич. Волновались Илья Ильич, ветеринар, конюхи, тренеры… Волновались Иринка с Женей. Кого отберут?

Целый день комиссия ходила по заводу, обсуждала что-то в конторе. К вечеру выяснилось: поедет, как чемпион прошлогодней выставки, Гордый и ещё три лошади.

Гордый!

После отъезда Урагана, а затем и Лучика Женя с Иринкой как бы перенесли на него всю нежность.

Ребята помогали конюху чистить Гордого пылесосом — в благодарность конь всегда приветливо тёрся шеей о плечо; помогали выводить в леваду, убирать во время прогулки его денник. В конюшне, где жил Гордый, они бывали чаще, чем в других.

Буян в знак приветствия при виде их громко стучал об пол хвостом. Котёнок Филька, раздобревший за лето и превратившийся в усатого кота, большой друг Гордого, любивший спать в его деннике, встречая ребят, урчал довольно и громко.

Иринка поправилась совсем.

Приехав на завод, она печально говорила: до зимы учиться не велели… Зима шла уже, конечно, но осень никак не уступала ей дорогу. Стояла сухая, звенящая, ясная, хоть и с заморозками.

Александра Петровна считала: скоро Иринка может начинать учиться. Теперь всё в порядке. Об этом же сообщили письмом Ивану Васильевичу.

В день приезда комиссии Сергей Сергеевич опоздал к обеду. Александра Петровна с помощью тёти Фроси устроила в доме Коротковых настоящую продуктовую базу: насолила грибов, огурцов, помидоров, капусты. Пекла из деревенского творога ватрушки, пироги с грибами, пончики — объедение!

Сегодня Александра Петровна разворчалась на Сергея Сергеевича:

— Пропал! Как есть, пропал! Возится с этой комиссией, будь она неладна, бегает целый день голодный. А у меня пирог пересидел и баранина сохнет…

— Как это — будь неладна? — возмутились Иринка с Женей, тоже глотая от голода слюнки. — Гордого же на выставку отобрали! На международную!

Александра Петровна вздохнула над плитой:

— Да уж понимаю, чего там…

Иринка спросила вдруг:

— Значит, он за границу поедет? В какую страну? Далеко?

— В какую? — Женя наморщил лоб. — Ты мне, помнишь, письмо с человечками и девчонкой присылала? Кажется, в ту.

Иринка молчала, задумавшись.

Сразу ясно, до мелочей, увидела, будто в кино, и большой вокзал, и красивый город, дома с острыми крышами, мост в фонарях, гостиницу, синеглазую Божену с деревянным человечком в руке, её маму… «Бери, пожалюста, бери!..» И то, как они разговаривали руками и глазами, бродя по городу, и как были в музее, а потом у памятника советскому солдату… И конфуз с киноаппаратом на папином конгрессе…

— Женька, слушай! — Иринка подошла к нему. — А что, если вдруг… дядя Серёжа, твой папа, или ещё кто-нибудь с вашего конского завода поедет провожать Гордого туда, за границу?

— Ясно, кто-нибудь поедет! Даже на ипподром в чужой город никогда лошадей без своего человека не пускают! — убеждённо воскликнул Женя.

— А что, если… — Иринка снова задумалась. — Вдруг и ты тоже?

— Я? — Женя опешил. — Да кто же меня пустит? Кто же меня возьмёт?

Он безнадёжно, даже насмешливо махнул рукой.

А ведь взяли. И пустили.

В один из дней ноябрьских каникул на аэродроме возле города, где жили Лузгины и Коротковы, можно было наблюдать любопытное зрелище.

Только что к взлётному полю подрулил самолёт. Необычный. Очевидно, грузовой: с небольшими окнами, широкой, специальной дверью.

В этот час, как всегда, радиорупоры аэродрома звучно объявляли о рейсовых полётах, просили пассажиров пройти на посадку. О грузовом самолёте никто ничего не объявлял. Но посадка в него шла полным ходом.

По трапу с наброшенной соломой, вслед за конюхом, поднимались, входили в широкую дверь лошади. Впереди Гордый, за ним остальные.

У самолёта на земле собралась небольшая группа людей.

Трудно было понять, кто провожает, кто собирается улетать вместе с живым грузом. Невысокий худой мужчина с тёмными усиками горячо говорил что-то ласково слушавшей его женщине. Второй мужчина, рослый, в роговых очках, стоял рядом с озабоченной старушкой и девочкой, у которой задорно торчали из-под шапочки направо-налево перехваченные лентами хвостики. Девочка держала старательно упакованную коробку. Худенький, но подвижной и энергичный мальчик горячо объяснял что-то скептически смотревшему на него юноше, очевидно, старшему брату, потому что они были похожи. Девочка лет пятнадцати внимательно слушала их.