Вера Новицкая - Галя
— В таком случае, это, наверное, тот кадет, что так неудачно пытался лишить себя жизни ради тебя? — вопрошающе смотрит Галя на подругу.
— Еще лучше! — захлебывается от негодования Надя. — Ты прямо оскорбляешь меня! Какой-то мальчишка, молокосос, наглотавшийся рвотных капель, да еще с такими блестящими последствиями — это, видите ли, мой избранник! — кипит она. — Галка, еще минута, и если не назовешь того, настоящего, ты мне больше не друг! — трагикомически возглашает она. — Я помогу тебе, — видя недоумевающее лицо подруги, идет ей навстречу Надя. — Церковь, всенощная, обморок…
— Первый раз в жизни слышу! Такого ты мне никогда не рассказывала, — решительно заявляет Галя.
— Как? Не говорила? Не может быть! Значит, я забыла!
— Видишь, ты забыла, а я должна помнить даже то, чего не знала. Вот она, твоя справедливость! — смеется Галя.
— Ладно, ладно, молчи. Без упреков; тут не до них. Да, так произошло это еще прошлой зимой, на Масленицу. Теперь все понятно: на Пасху в том году я домой не приезжала, а до лета, конечно, могла забыть. Оттого, значит, ничего тебе и не говорила. Зато теперь помню все, все, все! Слушай! Началось дело тогда, когда нас, гимназисток, стали водить в Успенский собор. Мы — чуть влево, а правее нас стояла Первая мужская гимназия. Я в своем ряду была крайняя правая, а на мужской половине крайним левым, то есть моим ближайшим соседом, оказался такой высокий гимназист. Глаза, понимаешь ли, голубые, волосы тоже…
— Вот даже как! Голубокудрый! Это совсем ново и в декадентском вкусе, — рассмеялась Галя.
— Ничего тут смешного нет, только зря перебиваешь меня. Я хотела сказать: волосы светлые, вьющиеся! — продолжала Надя. — Сам милый, прелесть! А главное, все время с меня глаз не спускает. Так мы молча и созерцали друг друга. Только однажды смотрю — у него из руки кусочек розовой бумажки выглядывает, а сам на меня выразительно смотрит. Я так и вспыхнула. Ясно, мне записочка. Это-то ясно, но как ее получить? Вдруг гениальная мысль: я хватаюсь за голову и бледнею — хотела, по крайней мере, но, кажется, на самом деле покраснела больше обыкновенного и — бац! — шлепаюсь в обморок. Он меня подхватывает. Есть! Розовая записка плотно зажата в моей хладной, безжизненной руке. Переполох! Классюха бежит, но я уже, как ты понимаешь, оправилась. Потом вышли мы на улицу, читаю:
«В вас все поэзия, все диво, Все выше мира и страстей, В вас все прекрасно и красиво, Вы — идеал души моей.
Николай В.»Надя расширила от восторга глаза и продолжила:
— Разве не прелесть? С той минуты он так и засел в моей памяти: закрою глаза и вижу его, такого милого, красивого. Но вот беда в чем: ведь только с закрытыми глазами я его с тех пор и видела, а с открытыми — никогда, потому что нас ни с того ни с сего (а, может быть, и за мой обморок) взяли да и перестали в собор водить… И вдруг сегодня… Едем мы, понимаешь ли, в экипаже мимо того домика, что — помнишь? — в прошлом году строить начали, тут при повороте на Варваринскую. Ну, так домик тот уже готов, а в окошке сидит очаровательный старичок: беленький, седенький, головка босенькая, глаза голубые, сам розовый…
— Господи, неужели это Николай В. так скоро состарился, бедняга? — с комическим ужасом восклицает Галя.
— Глупости! Конечно, нет! Не мешай, пожалуйста! — останавливает ее Надя. — Так слушай: миленький, я тебе говорю, просто очаровательный! Если бы ты увидела, и ты бы влюбилась…
— Ах, так ты, значит, в него?… — снова осведомляется слушательница.
— Нет… то есть да, и в него тоже. Да не перебивай же, ради Бога! — вопит рассказчица. — Самое интересное настало: смотрю, сидит старичок, а за его спиной стоит во весь рост он, мой Николай. Я так ахнула, что и мама, и Леля как на сумасшедшую на меня взглянули. Даже Василий с козел обернулся: «Чего изволите?» — говорит. Это он — Николай! Две капли воды! Только вместо гимназической блузы белый китель, вот единственное…
— Но допускаешь же ты все-таки возможность, что за полтора года, во-первых, он мог хоть раз переодеться, а во-вторых, окончить гимназию, — надоумила ее Галя.
— А ведь правда, мог студенческий китель надеть! Ну, так это он, он и он! А вдруг — нет? Завтра же под благовидным предлогом мчусь в город и еще раз хорошенько посмотрю. Галка, вдруг мы с ним встретимся? Вот бы прелесть была! Хотя… немножко совестно… Теперь я ни о чем больше думать не в состоянии, одно в уме и день и ночь. Видишь, я даже стихотворно настроена, а со мной, как тебе известно, этот грех не часто случается… Однако надо все-таки идти, а то от мамы нахлобучка будет, что гостя бросила. Эх, кабы того гостя мне заполучить, уж не бросила бы, а этот не для нас. Идешь со мной? — на ходу обратилась Надя к подруге.
— Нет, я тут еще посижу, мне ведь нахлобучки не будет за то, что я Бориса Владимировича не занимаю, а вечер такой дивный. Посмотри, как хорошо.
— Ну, это, матушка моя, ты знаешь, не по моей части: деревья как деревья, небо как небо, — все в порядке, а что солнце спать улеглось и не смолит вовсю, за то ему спасибо…
Надя помчалась в направлении веранды и разбитого перед ней цветника, а Галя села в образованную кустами орешника нишу и, полной грудью вдыхая свежий вечерний воздух, залюбовалась окружавшей картиной дремы природы.
Догорали последние лучи. Легкая дымка окутывала кусты и деревья. Проскальзывая сквозь просветы листвы, она темным флером обматывала их вершины и обвивалась вокруг сильных стволов. Одни лишь молочно-белые стволы берез выделялись на фоне ночи, да крупными снежными хлопьями серебрились разбросанные по кустам цветы жасмина. И вдруг из темной купы дерев, всколыхнув ночную тишь, полилась нежная трель соловья. Пропел серенький чародей свою милую песенку и смолк. Но едва замерла его последняя нотка, как из густого орешника зазвенела другая песнь: сильный молодой голос затянул простую, несложную мелодию, но сколько чувства, сколько души было в звуках этого напева! Ширились, крепли мягкие бархатистые звуки, они наполнили весь темный дремлющий сад, взвились вверх и понеслись к звездному небу, чистые, полные грусти и призыва:
Запад гаснет в дали бледно-розовой, Звезды небо усеяли чистое, Соловей свищет в роще березовой, И травою запахло душистою. Знаю, что тебе в думушку вкралося, — Твое сердце болит безотрадное, В нем не светит звезда ни единая, — Плачь свободно, моя ненаглядная, Пока песня звучит соловьиная, Соловьиная песня унылая, Что, как жалоба, катится слезная, — Плачь, душа моя, плачь, моя милая, Тебя небо лишь слушает звездное [65].
Казалось, что трепетное молодое сердце действительно плакало и дрожало, что рвались из него наружу невыплаканные одинокие слезы. Вот они наконец хлынули, и оборвалась, замерла песня…
Галя пела, зараженная песнью смолкшего соловья, пела уверенная, что «только небо лишь слушает звездное» ее импровизированную мелодию… Кругом была такая тишина, не доносилось ни одного человеческого голоса. Девушка пела, как птица, вся отдавшись звукам собственной песни, вкладывая в нее всю душу, переливая в широкий простор темной ночи накопившиеся в молодой груди чувства.
Ей и в голову не приходило, что при первых же звуках ее пения Ланской, которого она считала уехавшим, весь насторожился.
— Что за чудесный голос и что за своеобразная, простая, но прелестная мелодия! — воскликнул он. — Первый раз слышу ее, да и самые слова будто незнакомые.
— Это Галя импровизирует по обыкновению. Она ведь никогда не поет готовых романсов, а возьмет какое-нибудь стихотворение и фразирует его по-своему, — пояснила Надя. — Некоторые у нее чудесно выходят, например, Кольцова: «Что, дремучий лес, призадумался…» Уж я не Бог знает какая музыкантша, а и меня за душу берет… Вообще, Галка моя молодчина, что и говорить, — искренне воскликнула девушка.
— Да ведь это же настоящий творческий талант, — восхитился Ланской, — и при этом голосе…
— Полно, полно, Борис Владимирович, не создавайте себе издали иллюзий, а то вблизи придется разочароваться. Просто вас так восторженно настраивает ночь, соловьиное пение и, по обыкновению, дело довершают ваша доброта и чрезмерная снисходительность, как правильно подметила мама! Однако перейдем к другому, а то я опять забуду. Скажите, Борис Владимирович, а что если нам поставить спектакль? Ведь недурно было бы? — предложила Леля.
— Великолепная идея, Ольга Петровна. Всецело присоединяюсь, — согласился Ланской.
— На сей раз умно придумано! — одобрила и Надя.
— А что играть? — осведомился молодой человек.
