Вера Новицкая - Веселые будни
«Её нет».
- Что? Не пришла?
«Не пришла!» - как сговорившись рявкнули мы в один голос с Тишаловой, и в туже минуту я поворачиваю глаза на Таньку: «Только смей!» - шепчу я. Но она молчит. В классе опять фыркают.
«Прекратите ли вы ваш глупый смех, вам сегодня все смешно. Сахарова, к доске».
Армяшка отвернулась лицом к карте. Первая скамейка продолжает оглядываться. Я тоже быстро поворачиваюсь.
«Где? Где?» - одними губами спрашиваю я.
«Кумушка» показывает пальцем на наш большой стенной шкаф, где хранятся тетради рисования, рукоделия и всякие другие подобные прелести.
Ловко, вот ловко! Это она туда забралась и сидит под нижней полкой рядом с чернильной бутылью.
Хоть я и на первой скамейке, но с моего места все отлично видно, потому что шкаф находится в конце нашего прохода. Продолжают хихикать и поворачиваться; вдруг высовывается испуганная голова Пыльневой, a рука её машет нам, чтобы мы не смотрели и не смеялись. Вид y неё такой потешный, что мы начинаем громко фыркать. «Терракотка» уже открывает рот бранить нас, в эту минуту входит… Евгения Bacильевна…
Мы умираем, a Пыльнева верно давно скончалась. На минуту становится совсем тихо, но потом опять начинают посмеиваться и посматривать на шкаф. По счастью с места «Женюрочки» нельзя разглядеть, что в шкафу происходит, видно лишь, что он на три четверти открыт.
«Да перестаньте смеяться, что это такое! И не вертитесь! Ничего там интересного нет. A шкаф почему открыт?» - говорит она, встает и - о ужас! - собирается идти закрывать его. Но Шурка наша молодчина, не растерялась, живо вскакивает и вежливо так:
«Не беспокойтесь, Евгения Васильевна, я сейчас закрою».
Щелк!- Пыльнева заперта. Ну, как задохнется?
Но Бог миловал, она не задохнулась, потому что черев пять минут урок кончился. Пока «Женюрочка» с армяшкой тары-бары в дверях разводили, шкаф отомкнули. Пыльнева выбралась оттуда, но просидела на корточках возле своей парты пока армяшка не убралась окончательно. Так дело совершенно, то есть почти совершенно благополучно и проехало, только Евгения Васильевна выбранила нас за «глупый вечный смех» и за шум в классе.
У Таньки вид был страшно подловатый, того и гляди насплетничает; но я к ней еще раз подошла и еще раз побожилась, что, если она хоть слово посмеет мукснуть, я про немецкий перевод скажу.
Испугалась - будет молчать; в кои веки раз, списавши, надеется хорошую отметку от m-lle Linde получить, и вдруг ее на чистую воду выведут!
Теперь вы понимаете, что в классе y нас не скучно, и что я не так себе, зря, люблю нашу гимназию. Правда ведь - теплая компания?
Взрыв. - Наследник.
Нет, это положительно невозможно, какими нас солеными завтраками в гимназии кормят! Прямо-таки пить устаешь. В последний день перед роспуском на праздники расщедрились, дали по чашке ухи и по куску пирога к ней. Ну, уж и уха, доложу вам! Какая-то горько-соленая, точно вода морская; но воде простительно быть такой, потому в ней селедки водятся, a в ухе нашей кроме каких-то лилипутских рыбинок, - не знаю уж как они там называются, - ничего решительно не водилось. Спасибо мамуся меня теперь питьем снабжает; сперва думала чай давать, но холодный не вкусно, молоко с иным блюдом не особенно-то мирится, вот и выклянчила я себе клюквенного квасу, это и очень-очень вкусно, и жажду утоляет. Всякий день дают мне по такой небольшой бутылке.
Последний раз за уроком рисования Юлия Григорьевна по обыкновению обходит ряды, рисунки поправляет; подсела ко мне, a y меня лист большой нарисован, то есть на том картоне, с которого я срисовываю лист, - a y меня вышло что-то вроде кривого треугольника. Стала она поправлять. Я это только так говорю «поправлять», на самом деле она по очереди каждую линию стирала и делала новую. Я, чтобы дать ей место, немного отодвинулась и облокотилась на свою открытую сумку; сижу и смотрю. Вдруг - пуф! - выстрел, потом бж-ж… мокро! Это квас-то мой разгулялся. Веревочку, которая пробку держит, я перерезала, чтобы на большой перемене долго не возиться, - я постоянно так делаю - и ничего, всегда благополучно стоит, a здесь, как я рукой да боком прилегла на нее, да пригрела, квас-то и забеспокоился.
Мой дивный рисунок весь красный - покраснел, бедненький, от стыда за меня, вероятно, - с физиономии моей течет, с Любиной тоже, её тетрадь также оросило, на полу лужа, на учительском столе и журнале красные кляксы - скандал! Слава Богу, Юлия Григорьевна цела и невредима, И ведь надо же, чтоб это именно на её уроке случилось! Отчего не на арифметике? «Краснокожке» пользительно было бы душ принять. Это уж называется не везет. Сколько смеху было, - и не передать, просто за бока держались. Люба немножко сокрушалась, что ей так тетрадь разукрасило, но потом успокоилась - все равно ведь уже конец сезона.
Но как квас стреляет, подумайте только: где я , а куда пробку отбросило - к Сахаровой, впрочем вы незнаете, где она сидит, - на противоположном конце класса - и прямо это ей по носу ударило; ну, думаю, шишку набило; нет, ничего! А y неё, y бедной и так уже украшение - лоб зашитый. Не знаю отчего, т очень меня это интересовало, но неловко же так прямо спросить: - отчего, мол, тебе лоб зашивали? Ну, я обиняками разными рассказываю ей, как сама часто хлопаюсь, и то там, то там что-нибудь да расквашу.
«А ты?» - спрашиваю.
- Нет, я, говорит, падала много раз, но шибко никогда не разбивалась.
Значит, так верно и родилась с зашитым лбом.
Прихожу домой; y нас доктор, Володю осматривает. Сказал, что теперь все хорошо и ему можно со следующего же дня начать гулять. Я прохожу, a Володька шепчет:
«Новость, Мурка, рада будешь, то есть как никогда».
- A что?
«Потом, когда доктор уйдет».
Опять жди! Хочу пройти, a тут мамуся меня остановила.
«Будьте так любезны, доктор, пропишите что-нибудь моей девице, a то она побледнела y меня за последнее время, да и голова с утра иногда болит».
Это правда, y меня с чего-то голова разбаливаться стала.
Взял он меня руками за голову и ну тянуть за нижние веки, a потом зачем-то зубы смотреть стал.
«Маленькое малокровие, и нервна девица немножко. Поскорей весной на воздух и овес давайте ей пить».
Ишь чего надумался, - овес пить! Еще сеном кормить начнет.
Володька, как услышал, обрадовался, дразнится теперь:
«Смотри, Мурка, еще ржать начнешь. Да тетя не ошиблась ли только, не позвала ли по ошибке ветеринара, что-то y него приемы больно странные: первым делом в зубы смотреть, потом овса засыпать велел».
- Ну, ладно, поехал. Скажи лучше новость.
«А новость важнецкая, - наследник родился».
- A мне что? - был один, теперь два будет.
«Да ты думаешь, y кого?»
- Да понятно не y тебя, a y государя.
«А вот и нет!»
- Ну, так y кого? «У тети Лидуши».
- Ну-у?.. Врешь!.. «Ел боб, не вру».
- Когда? Да нет, врешь! - Мамочка, правда, он говорит, y тети Лидуши сын? - лечу я к мамусе.
- Правда, Мусинька, вчера вечером родился. А как его зовут?»
- Да пока никак, ведь его еще не крестили, но назовут, вероятно, Сережей; тетя очень любит это имя.
Наконец-то! Давно пора было! Но как я рада. Это ужасно-ужасно хорошо! Вот весело теперь будет! A все-таки жаль, что он мне племянником не может прийтись. Так бы хотелось, такой милый, круглый, весь в локонах, бегает за мной: «Тетя! Тетя!»
Понятно, я стала сейчас же упрашивать мамочку повести меня к тете Лидуше, но она ни за что не соглашалась, говорит, что мальчуган еще слишком маленький, надо обождать несколько дней, теперь его беспокоить нельзя. A мне так хотелось, так хотелось, ведь я никогда в жизни не видела совсем-совсем маленького ребенка, видела только, как на улицах розовые и голубые мамки их в таких длинных платьях и капорах носят; да ведь это издали, и чужие.
Он верно милюсенький должен быть, особенно, если на тетю Лидушу похож, ведь она такая хорошенькая. Да, но только тогда y него светлых локонов не будет, ведь тетя почти такая же черненькая, как мамочка. Но уж розовый, белый, наверно будет, и глаза большие-большие. Интересно, как его тетя одела, мальчиком или девочкой? Потому что иногда ведь маленьких мальчиков и в платьицах водят. Нет, пусть оденет его в матросский костюм, это страшно мило должно быть, такой малюсенький мужчина.
Надо ему для первого знакомства что-нибудь подарить. Что? Куклу не дашь, ведь мальчик… Отлично! У меня махонький белый барашек есть, его и отнесу. Только бы скорей повели меня туда, так хочется посмотреть!
Светлый Праздник. - Будущий Сережа. - Я персона.
Опять я сто лет ничего не записывала, все не приходилось. На Страстной неделе мы всем домом говели в одной церкви со Снежиными, но кроме как в церкви с ними не виделись, - время ли по гостям ходить?
Люблю я, ужасно люблю Страстную неделю и все приготовления. Так торжественно, пахнет постным маслом, снятками, все в каком-то особенном настроении, даже говорят тихо, ровно, не спеша; все такие кроткие. Даже Дарья с Глашей почти не бранятся, да правда и некогда: Дарья печет, месит, и жарит, Глаша моет, трет, выколачивает. Но и суетятся как-то тихонько, будто на цыпочках.
