Сусанна Георгиевская - Отрочество
— Да что же это, в конце-то концов!
Зоя Николаевна наконец не выдержала. Вся кипя от гнева, она шагнула к шоферу. Пальто, державшееся у шейки на одной пуговице, откинулось. Стриженые короткие волосы развевались по ветру. Голова ее была словно вся освещена полукругом светлых, ставших дыбом волос.
— Да что же это, в конце-то концов! — захлебываясь, кричала ока. — Думаете, если мы школа, так можно куражиться?.. На заводе работаете? На войне, верно, были… Стыд какой!..
На лбу у Зои Николаевны грозно срослись черные брови. Шофер на мгновение опешил и вдруг ударил себя по коленке и захохотал.
— От девка! — сказал он с уважением и даже восторгом, поглядывая на ее сросшиеся брови. — Тебе бы на флот, и командовать адмиралом!
Зоя Николаевна пожала плечами и отошла.
— Эх, и откудова только понабирали! — почти уже сдаваясь и все еще искоса поглядывая на вожатую, тихо сказал шофер.
— А потому, что сознательные, не тебе чета! — раздался голос из толпы. — Люди дело делают, а ты им палки в колеса вставляешь.
— Ладно! Тише, ты, расходился… — ворчливо сказал шофер. — Нашел лекторий — лекции читать!
— Я тебе такую лекцию пропишу — до конца жизни запомнишь! — неопределенно, но грозно посулил старческий голос.
Из толпы выступил водопроводчик дядя Кеша.
Шофер презрительно плюнул на снег, сдвинул на глаза кепку, но ничего не ответил. Было видно, что в этой схватке победа не на его стороне.
А звено Саши Петровского, все, в полном составе, толпилось в это время у дверей слесарки. Ребята уже избегали весь двор, напрасно разыскивая дядю Кешу. Его нигде не было. Дверь была заперта на английский замок, и драгоценные трофеи лежали по ту сторону двери.
Кузнецов, успевший сбегать домой и прихватить кое-какие слесарные инструменты, отвинтил уже от замка один шурупчик. Но если потратить на каждый шурупчик полчаса времени, то грузовик вполне свободно успеет доехать до базы.
— Верти! Ты плохо вертишь, — говорил Кузнецову Мика Калитин.
— Он плохо вертит, ребята! — подхватывал Калитин Лека.
— Плохо верчу? — не то отвечал, не то спрашивал Кузнецов. — Так вертите сами, пожалуйста.
— Не отвлекайте его, — уговаривал Саша Петровский. — Главное — не отвлекать. И нет такого положения, ребята, из которого нельзя было бы найти выход.
— Не отвлекайте, не отвлекайте, я вас убедительно прошу, — бормотал Яковлев.
— А кто это все затеял? Яковлев? Кто придумал запереть лом в мастерской? Данька Яковлев. Из-за него мы срываем погрузку, ребята!
И мальчики, как будто найдя наконец исход раздражению и отчаянию, набросились на Яковлева.
— Тебя слушать, так пропадешь! — сказал Калитин Лека.
— Это он, он виноват! — дрожащим голосом подхватил Мика Калитин.
Яковлев молчал, опустив голову. Он не оправдывался.
— Тише, тише, ребята, — уговаривал Саша Петровский. — Я сейчас сбегаю за Джигучевым.
С той стороны двора долетали до мальчиков приглушенный гомонок, выкрики, смех, ровный топот маршевого шага. Только первое звено шестого класса «Б» билось у запертых дверей слесарной мастерской.
А ведь все могло пройти так хорошо, так гладко, если бы лом хранился в подвале, как у других ребят! Все могло бы быть так хорошо…
Слезы стояли на глазах у Яковлева. Он готов был зареветь вслух.
— Ребята, ребята, давайте как-нибудь, ребята…
— Отойди, — говорили ему мальчики, — не путайся!
— Мешаешь работать! — кричал на него Кузнецов.
И вдруг из-за угла к дверям мастерской частой, дробной рысью подбежал дядя Кеша. Он остановился, деловито вынул из кармана английский ключик и сунул его в скважину замка.
Если бы мальчики оказались на отколовшейся льдине посреди Ледовитого океана и вдруг к этой льдине подошел бы вплотную явившийся им на выручку ледокол, они не могли бы обрадоваться сильнее, чем обрадовались сейчас.
— Ура! — закричали разом Мика и Лека.
Не в силах сказать ни слова, Даня всхлипнул и утер нос рукавом.
— Спокойно! Есть — взяли! — скомандовал Петровский и первый взвалил на спину мешок с металлом.
— Давайте действуйте, ребята, — строго сказал дядя Кеша. — Там, понимаете, не водитель попался, а заноза. Уедет еще, чего доброго, не дождавшись вас.
* * *Шествие открывал Саша Петровский. Замыкали шествие братья Калитины и дядя Кеша: они тащили на веревках по земле что-то огромное, прикрытое сверху грязной рогожей.
Первое звено шестого класса «Б» попросило разрешения приступить к погрузке.
Зоя Николаевна посмотрела на взволнованные, потные лица мальчиков, но ничего не спросила. Она кивнула головой:
— Приступайте!
Петровский салютовал, и первое звено шестого класса «Б» двинулось маршевым шагом к грузовику…
Привстав на колеса машины, Левченков и Кузнецов опустили в кузов бронзовую кровать. Кузов вздрогнул, металл зазвенел переливчатым звоном.
Петровский, не выдержав, победно взглянул на Зою Николаевну. Она ответила ему такой сияющей, такой благодарной улыбкой, что он, потеряв разом всю свою солидность, тоже улыбнулся ей светло и широко.
Волны металлолома уже едва-едва не перехлестывали через край, а Мика и Лека Калитины еще не сдернули рогожи с таинственного предмета, лежащего у их ног на земле. Под рогожей был обломок крыла фашистского самолета. На нем еще виднелась полустертая свастика.
Для того чтобы добыть этот трофей, братья Калитины трижды ездили за город, на кладбище разбитых самолетов. В воскресенье ребята явились туда всем звеном, и Саша Петровский под салютом поклялся сторожу, что обломок крыла поступит на базу металлолома. Впрягшись в салазки, мальчики тащили этот обломок через весь город.
И вот теперь их трофей, обернутый куском кумачовой ленты с надписью белым по красному. «Что служило войне — пусть послужит миру!», чуть покачивался в воздухе, подхваченный двумя десятками рук.
А шофер, весь взъерошенный и злой, стоял между мальчиками и своей машиной и почти кричал, ударяя кулаком по воздуху:
— Да что я, спятил, что ли, — самолеты возить! Да так, гляди, вы мне и танк подкинете, а то комбайнов парочку-другую… А то вот я еще слыхал — тут домна одна демонтировалась, так, может, прикажете и домну сюда взвалить? Нет, хватит, нагрузились! Самолет до другого раза оставим.
И он, внезапно замолчав, круто повернулся, решительно пошел к мотору и стал его заводить.
— Сядете или как? — закричал он сквозь гул мотора нарочито равнодушным голосом. — Дадите, спрашиваю, сопровождающего?
— Зоя Николаевна, ребята!.. Ведь мы… мы под салютом клялись! — чуть слышно сказал Яковлев.
Но тут на слове «клялись» открылась школьная дверь. Из школы вышел директор.
— Что здесь, собственно, происходит? — спросил директор, которому, впрочем, все уже было известно, и глянул бегло на грузовик.
Наступила тяжелая тишина, нарушаемая затихающим гулом мотора.
И вдруг дверь кабины раскрылась. Оттуда не то выпрыгнул, не то вывалился шофер.
— Товарищ начальник! — сказал он голосом таким же потрясенным, как только что говорил Яковлев. — Товарищ начальник! Товарищ подполковник!
— Сердюк! — удивившись, ответил директор школы.
Сквозь гул затихающего мотора стало слышно хриплое, прерывистое дыхание двух стоящих друг против друга людей.
Ребята быстро взвалили на грузовик обломок крыла. Через борт машины свесилась алая лента с надписью: «Что служило войне — пусть послужит миру!»
Шофер и директор растерянно пожимали друг другу руки.
— Да что тут такое? — спросила шедшая по двору женщина. — Почему толпятся?
— А ничего такого, — задумчиво ответила ей другая. — Стало быть, встретились двое после войны.
* * *В это время мать Дани Яковлева, вызванная классным руководителем в школу для разговора о поведении сына, стоя у вешалки, надевала пальто, которое ей подавал спустившийся вместе с ней из учительской в раздевалку Александр Львович. Она была до того взволнована, что тщетно пыталась попасть в рукава.
Около часа назад она стояла в этой же самой раздевалке, опустив голову, спрятав в сумочку известие «от прокурора», готовая к любому сообщению.
Машинально взяв номерок, она поднялась по ступенькам школьной лестницы, уже заранее подготовляя слова утешения для возвратившегося с работы отца.
«Ты сыт?» — тихо спросит она, убрав скатерть и посмотрев на его встревоженное лицо сухими, усталыми глазами. Она посмотрит на его брови, поднятые с тревогой и ожиданием, и скажет, стараясь проглотить подступающий к горлу комок: «Выбил стекла. Передано прокурору».
Так она думала, когда поднималась по лестнице школы. И вот прошел всего какой-нибудь час — она уходит счастливая, радостно-потрясенная, до того взволнованная, что никак не может вдеть руки в рукава пальто.
