Макс Бременер - Тебе посвящается
Гости собрались у Жени Ляпунова часам к одиннадцати. Все они, или почти все, были здесь впервые.
Мальчики, повесив пальто, тотчас проходили в комнаты. Волосы они приглаживали на ходу. Девочки же надолго задерживались в коридоре. Здесь они разглядывали себя в большом овальном зеркале, то пятясь от него, то почти прикасаясь к нему лицом. Здесь, вынув из газеты туфли (мамины?), становились на высокие каблуки и делали первые, пробные, неверные еще шаги. Здесь наводили последний лоск на новогодний облик, расправляя кудряшку, примятую под шерстяной шапочкой, и делали последний выбор: брошь или бант? Наконец заключительным жестом тут пудрили носы и щеки, а затем решительно стирали с лиц белую пыльцу, так что от нее не оставалось следа. И, порозовев после этой несколько загадочной процедуры, девочки появлялись на пороге комнаты, где стоял праздничный стол и у стены болтали мальчики — почти такие же, как в школе на перемене, только более тщательно отутюженные. Эти привычные мальчики смотрели во все глаза на преображенных девочек: они были выше, стройнее, кудрявее и взрослее. Они были не те, что на уроке. Они не были похожи на тех презрительных недотрог, которые с таким шумом турнули мальчиков со своих парт в начале года. И они не были похожи на простых и спокойных товарищей-одноклассниц, какими вскоре после того незаметно стали.
Сегодняшние девочки не походили ни на тех, ни на других. Они и смущали и смущались сами. Рядом с этими нарядными девочками Валерий почувствовал себя на начинающемся празднестве совершенным чужаком.
Садиться за стол было еще рано, и, пока Ляпунов знакомился с принесенными пластинками, складывая фокстроты возле патефона, гости исподволь осматривали незнакомую квартиру.
В Женькиной комнате на стенах висело несколько фотографий плотного улыбающегося человека в летном шлеме. Он был снят возле самолета то в гимнастерке, среди окруживших его людей со счастливыми лицами, то в меховом полярном обмундировании, такой громоздкий и неуклюжий, что белый медведь рядом с ним не казался особенно внушительным. А раз, тоже у самолета, он был снят, должно быть, на очень ярком солнце, с малышом лет четырех. Они обнимали друг друга и глядели радостно, чуть ошалело на огромную толпу, обступившую их и протягивавшую к ним букеты.
— Женя, это ты? — спросила Ляпунова одна из девочек, указывая на малыша.
— Я.
— А это твой отец? Тот самый Ляпунов? — спросила Лида Терехина, хотя само собой было ясно, что это так.
— Ага, — сказал Ляпунов.
— Он и теперь летает?..
— Нет, — ответил Ляпунов, меняя патефонную иголку. — Возраст не позволяет. Теперь преподает.
— Ты даже не рассказывал никогда про отца! — удивились девочки.
— А чего там? — сказал Ляпунов. — Ребята знали. И не я же летал!..
А Валерию подумалось, что и в самом деле Ляпунов никогда не поминал всуе о старой, позабытой немного и некогда такой широкой славе отца. Чем-чем, но ею он не хвалился.
Пока Ляпунов не поставил пластинку и не начались танцы, все с любопытством разглядывали предметы, говорившие об этой славе конца 30-х годов. Они не занимали в комнатах видных, почетных мест, их, вероятно, уже очень давно не замечали.
Бывают вещи, которые отходят в прошлое вместе с событиями. Такими вещами были тут модели самолетов и планеров, подаренные когда-то пионерами. Они стояли между книгами на полках под потолком. На шкафу поместился почти не видный снизу пластилиновый макет заполярного поселка, где совершал посадку во время одного из перелетов Ляпунов-старший. Фигурки людей на макете ссохлись и скрючились, а крошечное самолетное крылышко отломилось и лежало отдельно.
Ребята заглянули в комнату летчика. Здесь не было даже тех фотографий, что висели в комнате его сына. Ляпунов-старший не хотел превращать квартиру в музей, напоминающий о его славе.
— Прошу! — провозгласил Женька, включая патефон.
Он, Кавалерчик и Станкин пригласили и закружили девочек. Валерий почти не умел танцевать, хотя в хорошем настроении, может быть, и решился бы. Сейчас он никого не пригласил, и они с Терехиной остались вдвоем у стены, где их все время задевали танцующие. Терехина настойчиво предлагала поучить его, но он отказывался, повторяя:
— Сейчас придет Гайдуков, и все будет в порядке!
На время следующего танца он остался у стены с другой девочкой, и ему опять пришлось объяснять, почему он не танцует, и сулить, что вот-вот явится Игорь…
Не желая повторять этого в третий раз, Валерий, пока меняли пластинку, скрылся в Женькину комнату. Тотчас в голове всплыли события последних дней.
…Заседание комсомольского комитета, где его без долгих слов освободили от обязанностей вожатого 5-го «Б» как недостойного воспитывать младших и способного показать им лишь дурной пример. Игорь считал, что он отделался очень легко, потому что, кроме того, ему вынесли только устное замечание.
…Та минута, когда он сообщил матери, что ее вызывает директор школы, и растерянное выражение ее лица, которое все встает перед глазами, будоража и мучая, как уязвленная гордость.
Действительно, никогда еще Ольге Сергеевне не приходилось держать за него ответ. Каждый из них отвечал за себя сам и рассказывал о себе другому скуповато — скупее, чем желал бы Валерий. Но в этой сдержанности он в последнее время видел признак отношений людей взрослых и равных.
И вот, после того как он в присутствии товарищей обратился к директору с вопросом, самым зрелым, какой когда-либо задавал, вызывают в школу мать, точно речь идет о нашкодившем птенце. И мать смотрит на него, как бы спрашивая: «Неужели за тобой не углядела? Может, напрасно чересчур доверяла?..»
Должно быть, это непоправимо: Валерию не простить ей этого взгляда и почти суетливой, жалкой, казалось ему, поспешности, с какой она собиралась в школу.
Гайдуков явился без четверти двенадцать.
— Попрошу одеяло! — донесся из коридора его голос, и все ринулись туда, позабыв о пластинке, которая вращалась на диске уже вхолостую.
До Валерия донесся гомон, в коридоре происходила какая-то веселая возня. Он выключил патефон и отправился следом за всеми — не потому, что любопытно было, что за шум и зачем Игорю одеяло, а потому, что не к чему держаться особняком: лишние расспросы.
Ребята дружно пеленали в стеганое ватное одеяло брикеты с мороженым, принесенные Игорем. «А кажется, нам ничего больше не положено было закупать», — отметил про себя Валерий.
— По законам физики, теперь не растает, — объявил, отдуваясь, Игорь.
— Стась, — сказал Ляпунов, — подтверждаешь? Это твоя наука. Не растает?
— Если не будет привходящих обстоятельств, — загадочно ответил Станкин. — А тебе что, накрываться потом этим одеялом?
— Именно! — сказал Ляпунов. — Да ладно уж! Прошу к столу…
Валерий слегка посторонился, пропуская ребят в столовую, и вдруг нос к носу столкнулся с Леной.
Это было новогоднее чудо! Ее никто не ждал, и она появилась! Всем было известно, что осталось прийти одному Игорю. Все знали, что больше не должен прийти никто. Но вот она — перед ним!
Когда сталкиваешься с чудом, не знаешь, а вернее, не успеваешь подумать, как себя вести. И сплошь и рядом ведешь себя как-нибудь глуповато, безалаберно. Если б появление Лены не было чудом, Валерий совершенно автоматически принял бы равнодушный и независимый вид. Это было бы довольно просто. Но поскольку Лена была овеяна магией новогодней ночи и все вокруг для него счастливо переменилось с быстротой, очень смахивающей на волшебную, он разинул рот и, восхищенно тараща глаза, рявкнул:
— С наступающим!
На что Лена, опустив ресницы, ответила менее громогласно:
— Тебя — тоже, — и села за стол.
…Любители чудес, изумившись, начинают затем обыкновенно рассуждать и доискиваться, какой аппаратурой пользовался иллюзионист. И после того, как пробка от шампанского, стукнувшись о потолок, упала на торт, повредив кремовую завитушку; после того, как Терехина запричитала: «Ой, ребята, уговаривались же без вина», и все выпили до дна по бокалу; после того, как пробили по радио куранты, а затем рядом — стенные часы, и, очутившись в 1955 году, все принялись закусывать, — после всего этого Валерий стал мысленно докапываться, как все же оказалась здесь Лена.
Несомненно, ее привел Игорь. Но как ему удалось? И главное — интересуется он Леной сам или заботится о Валерии?
Определить это было нетрудно.
Лена сидела напротив Валерия, а Игорь справа, во главе стола. Гайдуков, потешно крякая, пил лимонад, шутил со своей соседкой, переговаривался со Станкиным, но на Лену не обращал ни малейшего внимания.
Валерию захотелось сказать ему что-то доброе и дружеское. И, когда Игорь предложил выпить за дружбу, он, встав, первым чокнулся с ним и поглядел ему в глаза, как бы показывая, что думает сейчас обо всем том хорошем, чего оба они ждут от будущего. Игорь кивнул, подмигнул и на миг скосил глаза на Лену, точно удивляясь, что Валерий не проявляет инициативы.
