Людмила Матвеева - Мы в пятом классе
Медленный внушительный голос говорил, что уберечься от гриппа можно, если часто проветривать квартиру и много гулять по улице.
Вовка доел щи, отодвинул тарелку и сказал:
— Ха-ха! Если часто гулять, то скорее простудишься.
Серёжа подумал, что Вовка очень умный человек, но и врач, который ведёт по радио «Беседы врача», тоже, наверное, умный и зря не скажет. Но спорить с Вовкой Серёжа не стал.
«В случае заболевания больного надо изолировать от здоровых, — настойчиво твердил врач, — если у больного нет отдельной комнаты, его надо отделить ширмой».
— Видал? — Вовка даже захохотал. — Больному и так скучно оттого, что он болеет. А тут ещё все от него отшатнутся.
Серёжа согласился. Наверное, о медицине врач знает больше. Зато в дружбе Вовка лучше разбирается, здесь с ним спорить не приходится. В самом деле: тут ты лежишь, болеешь, плохо тебе и тоска берёт, а тут тебя ширмой загораживают, никого к тебе не пускают, и пропадай один как хочешь.
Вовка редко приходит к Серёже. Серёжина мама не любит, когда Серёжа приводит гостей. Лак на полу снашивается, мебель полированную могут поцарапать. Ещё возиться начнут, телевизор опрокинут. Пусть дружат на улице. И Серёжа с Вовкой чаще встречаются на улице, то есть во дворе. И конечно, в школе. Но когда пропала Звёздочка и Серёже очень грустно, Вовка вот он — сидит, ест сырники, никуда не спешит. Вот какой человек Вовка. Серёжа смотрит на Вовку и кладёт ему на тарелку ещё два сырника.
Вдруг Вовка поднимает вверх вилку и говорит:
— Тихо! Да тихо же!
Что такое услышал Вовка? Серёжа тоже прислушивается.
На улице кричат ребята. Наверное, опять играют в царя горы.
— Жухаешь! Жухаешь! — надрывается громкий голос. — А пусть не жухает! Ногами толкаться нельзя!
Ещё Серёжа слышит, как недалеко тарахтит строительная машина — это строят новую поликлинику.
— Тихо! — повторяет Вовка. — Слышишь?
Серёжа выключил радио, вскочил. Теперь и он расслышал: из глубины квартиры донёсся еле слышный звук. Жалобный, тихий писк. Показалось? Нет. Нет! Не показалось! Опять и опять пищит.
Серёжа кинулся из кухни. Вовка — за ним. Остановились в комнате, прислушались — тишина. Подождали, замерев, боясь шевельнуться. Тихо, тихо. И вдруг опять — жалобное, еле слышное попискивание.
Серёжа никак не мог понять — откуда оно. Открыл шкаф — висят платья, пальто, мамин костюм из блестящих серебряных ниток. Нет, пищит не в шкафу. Кинулся к тумбочке, выдвинул ящик — лежат стопкой полотенца. А тоненький голосок всё слышнее.
— В этом ящике смотри, — шепчет за спиной Вовка и дышит в Серёжину шею.
Выдвинул Серёжа самый нижний ящик. А там — вот чудо! — на белых глаженых простынях лежит, ну конечно, Звёздочка! Смотрит на Серёжу живая, невредимая кошка с голубыми глазами. И никуда она не уходила, и не пропадала — здесь всё время была, удивительно прекрасная кошка Звёздочка. Самая лучшая кошка на свете.
— Звёздочка! — выдохнул Серёжа и засмеялся счастливым смехом.
— Я же говорил — найдётся, — солидно сказал Вовка. Но и он был очень рад.
Серёжа и Вовка так обрадовались, что не сразу заметили крошечного, похожего на мышку, котёнка. Он прижимался к Звёздочкиному животу и тихо пищал.
— Котёнок! — заорал Серёжа.
— Тише ты! Разбудишь!
— Он не спит, он слепой.
— Хорошо, что один. Кошки иногда по пять котят родят, я читал.
Звёздочка ласково лизала котёнка — не то купала, не то причёсывала его языком. А он пищал — что-то хотел сказать.
Серёжа гладил свою кошку. Она нашлась, и он был ей благодарен за это. Ни к каким чужим людям она не ушла, она предана Серёже, она понимает, что Серёжа её любит, свою кошку Звёздочку. Потом Серёжа стал бегать по комнате — надо что-то сделать. Но что? Выбежал в кухню, схватил пакет с молоком, налил в блюдце, поставил блюдце перед Звёздочкой, наплескал на белый пододеяльник. Но разве сейчас можно было обращать внимание на такие мелочи. Нашлась Звёздочка! У неё родился сын! Звёздочка, вот она, лежит в ящике, мурлычет, здоровается с Серёжей.
А котёнок, слепой, глупый, беспомощный — пищит тихо, еле заметно открывая крошечный рот. Чего-то требует. Чем-то недоволен, на что-то жалуется. Живой.
Ночью раздался хохот
В тот день был сильный ветер. Ветер — это хорошо. Во всяком случае, мне так кажется. Я люблю ветер. Если идти к нему спиной, он подталкивает тебя, помогает спешить. Если идёшь к ветру лицом, он кидает тебе в лицо сверкающий снег, треплет волосы — это похоже на весёлую игру. И даже если тебе грустно, то от свежего ветра, которому нет дела до твоей грусти, становится немного веселее.
Я люблю ветер. Люблю, когда летят листья — не лежат, как обычный сор, а летят, как живые птицы. Люблю, когда дым из трубы рвётся в клочья, а бельё на верёвках надувается парусами. Конечно, без ветра спокойнее, но спокойствие не всегда радость. Бывает, что радость как раз в тревоге, в беспокойстве, в действии.
В тот вечер ветер нёсся по улицам, гремел обшивками балконов, нёс целую газету впереди прохожего. Мне казалось, что Максим тоже должен любить ветер. Такой живой, быстрый мальчик. Но в тот вечер он, оказывается, хотел тихой погоды и вообще побольше спокойствия. Генриетта была привязана на чердаке.
Когда пришла ночь, ветер вдруг утих, сразу прекратился треск и вой. Неправдоподобно тихо вдруг стало, так тихо редко бывает в нашем большом беспокойном городе.
И холодные ветки не шуршали, и форточки не хлопали — ни одного звука не было слышно.
Давно погасли одна за другой все лампы в окнах, уснул дом. Убаюкал его ветер, а тишина сделала сон глубоким и безмятежным.
Спали ученики пятого класса. Спали совсем маленькие дети, и взрослые спали. И молодые и пенсионеры. Отступили заботы, пришли тихие сны. Как хорошо. Даже машины не ездили по улице. Только впустую меняли бесшумно огни светофоры. Когда нет машин и прохожих, эти огни никому не нужны. Но светофорами управляет автоматика, а она никогда не спит…
И вдруг во дворе раздался страшный громкий хохот. Он разнёсся по всем квартирам сразу. Он влетел в открытые форточки. И пробился сквозь закрытые. Он отразился от стены высокого дома-башни и полетел к дому напротив. Громкие зловещие звуки в полной ночной тишине.
Первым вскочил с постели пенсионер Каныкин. Он протёр глаза. Хохот продолжался. Каныкин накинул пальто прямо на ночную пижаму, смех во дворе нагло продолжался. Каныкин выбежал на свой балкон и зычным голосом крикнул в темноту:
— Хамство! Опять пэтэушник Берзин хулиганит!
От этого крика проснулись остальные жители дома. Стали зажигаться огни в окнах. Некоторые возмущались про себя: Берзин ещё летом замучил весь дом своей гитарой. Теперь, наконец, зима. Зимой гитар не бывает. Но этот смех и бандитский вой во дворе хуже всякой гитары.
Самые энергичные соседи выскакивали на балконы. Одни хотели поддержать пенсионера Каныкина. Они кричали:
— Берзин! Прекрати сейчас же!
Другие кричали ещё громче:
— Милицию вызвать надо!
Третьих разбудили первые и вторые.
Глубокая ночь. Свет в окнах. Сердитые громкие голоса. Тёмные встрёпанные фигуры на балконах. Зарвался пэтэушник Берзин, пора призвать его, наконец, к порядку.
Общественник Каныкин говорил об этом со своего балкона громко и внятно. Он давно привык выступать на разных собраниях в ЖЭКе.
Крепко спали в своих квартирах и ничего не слышали только два человека — Максим из пятого класса «В» и учащийся ПТУ номер девять Берзин.
Генриетта затосковала на чердаке. Незнакомое место. Там, в клетке, она не была привязана, и можно было метаться. К тому же в клетке рядом жил лисёнок, его было слышно и видно. Он тоже бегал по клетке, ел мясо, пил воду. Здесь Генриетта была совсем одна, привязанная за шею. Мальчик ушёл, может быть совсем. Никаких «завтра утром приду» Генриетта не понимала. Что она могла сделать в таком положении? Только одно — завыть и захохотать так, как это умеют делать только гиены. Она выла и хохотала от тоски и одиночества. Ей не нравился чужой тёмный чердак, чужие тёмные запахи. И даже пометаться туда-сюда было нельзя — поводок тянул за шею.
— Призовём к порядку! — бушевал Каныкин.
— Мы сами распускаем подростков! — кричал со своего балкона сантехник Черепенников. — Сами распускаем, а после сами возмущаемся.
У каждого в ту ночь нашлось что сказать.
Мама Максима тоже проснулась. Она послушала дикий смех, возмущённые голоса, потом включила свет, посмотрела на часы. Зевнула и сказала сама себе:
— По-моему, люди так не смеются.
Максим сразу проснулся от этих слов. И сразу же услышал вой и дикий хохот, крики во дворе и слово «милиция» и слово «хулиганство».
Гиена выла во весь свой громкий голос. Может быть, она звала Максима. По-другому звать гиены не умеют.
