Любовь Воронкова - Старшая сестра
– Как благодарить вас, Екатерина Егоровна, не знаю…
– А и знать-то нечего! – засмеялась Екатерина Егоровна. – Ещё неизвестно, кому и кого надо благодарить. Неизвестно, что приятнее: получать подарки или дарить? Мне вот, например, дарить всегда веселее… А между прочим, – Екатерина Егоровна оглянулась на пустой стол, – соловьёв баснями не кормят. Давайте-ка Новый год встречать!
– А как же хозяин? – спросил отец.
– Сейчас и хозяин прибудет. Заедет на минутку. Встретим у тебя, а потом на банкет поедем. Что ж делать? Директор. Обязательно – банкет. А по мне, хоть бы и дома посидеть.
– Сюда приедет? – обрадовался отец. – Ах, какой же вы мне праздник устроили!
Отец засуетился. Он шепнул, чтобы Зина и Фатьма сбегали за Даримой: она была добра к ним – нельзя же не позвать её на праздник. Позвали и тётю Грушу – без тёти Груши тоже нельзя. И Анну Кузьминичну позвали: хоть и не сходила Анна Кузьминична за уборщицей, но ведь всё-таки сходить хотела же!
Скоро вокруг белоснежного стола собрался весёлый круг гостей. Приехал и «хозяин», директор завода, муж Екатерины Егоровны – Владимир Никитич. Он вошёл с шумом, с громким говором, румяный, коренастый, голубоглазый человек.
За стол вместе со взрослыми посадили и Шуру, и Фатьму, и Антона, и Изюмку, и Зину. Только Сима ушла – было уже поздно, а она жила далеко.
– С наступающим Новым годом! – Владимир Никитич поднял рюмку и чокнулся с отцом. – С наступающим! Желаю тебе, Андрей Никанорович, твёрдо стоять на земле. А пошатнёшься – протяни руку: поддержим. Не забывай, что рядом с тобой товарищи и друзья. С наступающим!
– Спасибо! – ответил отец. – Желаю вам всем счастья… Желаю того, что вам самим хочется. А говорят, когда пожелаешь людям чего от чистого сердца, обязательно сбудется! С наступающим!
Звенели рюмки и стаканы, люди говорили друг другу добрые, хорошие слова, от которых всем становилось тепло и радостно… И богато убранная ёлка празднично и торжественно сияла своими огнями.
Зина выбрала минутку, вошла в спальню. И, подойдя к портрету матери, который она повесила над постелью Изюмки, прошептала:
– С Новым годом, мамочка! Видишь, мама? Вот и у нас не хуже, чем у людей. Видишь, мамочка? Ты за нас не бойся…
ТАМАРА ТОЖЕ ВСТРЕЧАЕТ НОВЫЙ ГОД
Тамара видела, как девочки, окружив Зину и Елену Петровну, отправились покупать ёлку. Минуты две она глядела им вслед блестящими глазами: может, побежать догнать и пойти вместе с ними? Она уже сделала несколько шагов… и остановилась: а зачем? Разве они звали её?
«Звали! Вот ещё! Агатову тоже не звали, а она взяла да и пошла. Может, и мне?»
Тамара выбежала за калитку и опять остановилась.
«Даже и не оглядываются… А что, я им буду навязываться? Не буду. Стрешнева тоже хороша. То друзья на всю жизнь, а то… А может, догнать всё-таки…»
Но девочки и Елена Петровна уже скрылись за углом, и Тамара повернула домой. Ещё в прихожей Тамара услышала, что дома у них неурядица. Из столовой доносились раздражённые голоса.
– А я нахожу, что это возмутительно! – говорила Антонина Андроновна. – Я берегу девочку, чтобы никакой работы, никакой заботы, не позволяю ей носового платка выстирать! Да-да, и незачем ей это делать, у нас есть Ирина, мы ей за это деньги платим… Естественно. А тебе непременно нужно, чтобы Тамара шла к каким-то Стрешневым что-то мыть, что-то убирать!
– Ничего позорного не вижу, – холодно отвечал отец. – Моя мать сама мыла полы, обшивала и обстирывала всех своих детей, а у неё нас было пятеро. И ничего не внушала людям, кроме уважения.
– Что ты всё говоришь мне о своей матери! Вот ещё! У твоей матери отец не был главным инженером. Какое сравнение!
– Ох, не кричи так!
Отец резко отодвинул тарелку, и что-то со звоном полетело на пол.
– Как это – не кричи? – прибавила голосу Антонина Андроновна. – Я и так всё одна. Весь дом на моих плечах, а ты даже и посоветовать ничего не хочешь.
– Я тебе уже сказал, что девчонка могла бы пойти и помочь подруге в такой день, как сегодня. Ведь там матери нет! Доходит это до тебя или не доходит? А ты боишься, как бы она ручки не запачкала…
– Если твоя мамаша мыла полы, то, значит, не надо нашей дочери создавать хорошую жизнь?
– Ах, создавай, создавай, пожалуйста! Делай из неё парикмахерскую куклу без души и сердца!.. Такую же, как ты сама!
– Ну вот, ну вот! – Антонина Андроновна заплакала. – Если я люблю культуру… если ты сам отсталый… грубый…
Отец стремительно вышел из столовой и захлопнул за собой дверь кабинета.
Тамара неподвижно стояла у вешалки, наполовину расстегнув шубку. Праздничное настроение – ёлки, подарки, Новый год – сразу исчезло. Она медленно разделась и подошла к большому зеркалу. «Парикмахерская кукла»… Почему «парикмахерская кукла»? Она уже не носит клетчатого банта на голове, а форменное платье у неё такое же, как у всех девочек, только получше сшито. Почему же «парикмахерская кукла»? Может, потому, что её рыжеватые кудри копной стоят на голове? Но ведь она их приглаживает и примачивает, когда идёт в школу: ей уже не раз доставалось за эти завитки от учительницы. Так почему же «парикмахерская кукла»?
И вдруг она догадалась: «…без души и сердца!»
А-а, значит, вот почему! Но разве отец знает, почему Тамара не пошла к Зине сегодня? Разве он знает, как Зина ответила ей однажды: «Ты ко мне? А меня нет дома!»?
Горькие, противоречивые чувства кипели в сердце Тамары. Каждый раз, когда отец и мать ссорились, Тамаре казалось, что в квартиру входила тоска, наполняла все комнаты, придавая каждой вещи мрачное выражение. Так и сегодня: всё сделалось скучным и тёмным. Даже огромная ёлка, протянувшая во все стороны тяжёлые от игрушек лапы, словно скучала и томилась в углу её спальни.
Как быть Тамаре? На чью сторону стать, за кого заступаться? А ссорятся они чаще всего именно из-за неё. Как-то отец послал Тамару за хлебом (Ирина была в отпуску), но мать не пустила её и пошла за хлебом сама. Отец тогда так рассердился, что уехал без обеда. Так же рассердился он из-за дорогого шёлкового платья, которое мать сделала ей к Первому мая. Он сказал, что девчонкам, которые ещё не знают, как зарабатывать на хлеб, незачем носить дорогие платья. Ну, мать, конечно, тоже не молчала – она так кричала на отца, что он сразу убежал из дому. Они кричали и бранились, не выбирая выражений, а Тамара так и не знала: кто же из них прав? И как ей жить на свете: так, как велит мама, или как живёт отец? Её избалованным рукам нравилось безделье, шёлковые платья ей тоже нравились… Но Тамара уже начинала понимать, что отец презирает мать за её праздную жизнь, за её самомнение, за эгоизм, за то, что от неё на земле «ни пользы, ни радости людям»… Ведь она не раз слышала всё это, при ней не стеснялись высказываться. Раньше, когда Тамара была поменьше, всё было просто: мать балует её – значит, мать и права. А на отца вообще нечего обращать внимание: он отсталый, некультурный, и считаться с ним не стоит. Даже Ирина и та с ним не считается!
Но теперь, особенно после того, как Тамара увидела своего отца на заводе и почувствовала, каким уважением и симпатией он там окружён и что как раз с ним-то очень считаются, тревожные и трудные мысли стали одолевать Тамару. Так ли уж права её мать? И такой ли уж отсталый и некультурный у неё отец? И почему директор сколько раз приглашал к себе отца на совет, а потом увозил его домой и там принимал как гостя, а мать в это время сидела дома? Тамара слышала, как она горько пеняла отцу за это. И почему Екатерина Егоровна так любила Зинину мать, а прийти к Тамариной матери отказалась? И почему теперь – Тамара чувствует это – подруги всё дальше дальше отходят от неё самой?
Тамара сумерничала в своей комнате и думала. Алые отблески дня, горевшие в бусах и цветных ёлочных шарах, тускнели и гасли один за другим. Слышно было, как ходит за стеной мать, как Ирина убирает со стола, гремя посудой… Только в кабинете отца стояла тишина. Вдруг мать, шурша жёстким шёлком, вошла в комнату и включила свет.
– Ты здесь? – удивилась она, увидев Тамару. – Ты не обедала?
– Нет.
– А почему же? Какие странные фантазии! Может, потому, что у твоего отца мамаша нередко без обеда оставалась?
Тамара понимала, что это говорится для отца, и молчала.
– Иди обедай сейчас же! – приказала мать. – Что это за фокусы? Сидит одна и думает о чём-то, будто какой-нибудь Стократ.
Лукавое лицо Ирины, проходившей мимо с посудой, появилось в двери:
– Как, Антонина Андроновна? Как его звали?
– Кого? – гордо спросила Антонина Андроновна, чувствуя, что у неё краснеют уши.
– Ну, вот того, кто сидел и думал?.. Стократ? Может, Сократ?
– Делай своё дело и не лезь, где тебя не спрашивают!
Ирина тотчас скрылась, но Тамара уловила насмешливую улыбку, скользнувшую по её круглому лицу.
