На краю земли - Николай Иванович Дубов
Я прочитал свой доклад; он всем понравился, и мне хлопали, как настоящему докладчику. Потом Генька внес и расставил коллекцию, а дядя Миша долго рассказывал, что находится в наших горах и какая может быть польза от разных минералов.
А на следующий день дядя Миша уехал — по его расчетам, товарищи его уже должны были добраться до аймака. Повез дядю Мишу мой отец, у которого были свои дела в аймаке. Еще на зорьке мы собрались к Катеринкиной избе, туда же подъехал и мой отец. Вещи дяди Миши сложили на подводу, он попрощался с Марьей Осиповной и Иваном Потаповичем.
— Вы поезжайте, Иван Степанович, а мы с ребятами пройдем пешком, — сказал дядя Миша.
Мы проводили его до самых Колтубов.
Невеселая это была прогулка. Конечно, дядя Миша не мог остаться с нами навсегда, мы это хорошо понимали, но расставаться было очень грустно. Тут хочешь не хочешь, а повесишь нос и начнешь вздыхать! Дяде Мише, должно быть, надоели наши унылые вздохи:
— Вы что, граждане, хоронить меня идете, что ли? Почему такие постные физиономии?
Я объяснил начистоту все, что думал, и ребята сказали, что правильно, они тоже так думают.
— А что же вы теперь будете делать?
— Да что ж? Доучимся и уедем. Будем ездить, пока не найдем такое, чтобы было интересно.
— Та-ак! А не думаете ли вы, друзья, что это похоже на трусость?
— Почему трусость? — спросила Катеринка. — Мы ничего не боимся.
— Выходит, боитесь. Советский человек не ищет хорошего места для себя, а сам создает эти хорошие места. И когда-нибудь вам станет стыдно. Куда бы вас ни закинула судьба или собственная прихоть, рано или поздно вас потянет в те места, где вы родились и выросли. Вы приедете и будете любоваться каждым камешком и веткой. Жизнь здесь изменится, она станет лучше и легче. Но добьются этого другие, и вам станет стыдно, что вы ничего не сделали для своего края, бросили и забыли родное гнездо…
— А что же нам делать?
— Ищите, думайте. Вы же пионеры! Не прячьтесь за чужие спины, идите впереди… Экспедиция, конечно, хорошее дело, но и та была проведена плохо.
— Почему?
— Да ведь в ней только вы участвовали — четверо! А остальные ребята?.. Им ведь тоже интересно. Недаром этот Щербатый увязался за своим дядькой. Он, может, для того и пошел, чтобы доказать, что он не хуже вас.
— Все одно ничего не докажет!
— Почему же это?
— Он несознательный, только и знает что каверзы строить.
— Ну, он несознательный, а вы сознательные. Привлеките его на свою сторону, перевоспитайте.
— Перевоспитаешь его, как же! — сказал Пашка.
— Трудно? А если легко — в том и доблесть не большая.
Ну какие же вы идущие впереди, если за вами никто не идет?.. Командирам без армии грош цена… Так-то, братцы!
Катеринка всю дорогу рвала цветы, и, когда мы подошли к Колтубам, у нее собралась целая охапка. Она обложила ее листьями папоротника и отдала дяде Мише.
На прощанье Катеринка разревелась, у меня тоже как-то першило в горле и щипало глаза: очень уж мы полюбили дядю Мишу и жаль было с ним расставаться!
Он дал нам свой адрес и просил написать. Мы обещали писать часто и много, жали ему руки и потом долго смотрели вслед удаляющейся телеге. Наконец она скрылась за березовым колком[12], и мы пошли домой.
Подавленные разлукой, мы долго шли молча. Катеринка несколько раз порывалась что-то сказать и наконец не выдержала:
— Правильно!
— Что правильно?
— Дядя Миша говорил. Надо перевоспитывать!
— Кого ты будешь перевоспитывать, «диких»?
— А что?.. И раз у них Васька главный, с него и начать.
— Я с этим браконьером водиться не буду! — сердито сказал Генька.
Они заспорили, и, чтобы примирить их, Пашка сказал, что, конечно, надо как-то поладить с «дикими», но начинать не с Васьки, потому что он самый упорный, а с кого-нибудь послабее.
Неподалеку от деревни дорога идет между горбами, круто вздымающимися с обеих сторон. Когда мы поравнялись с этими горбами, сверху посыпались камни. Мы прижались к откосу, и камни перестали падать, но, как только мы поднялись, они посыпались снова. Это была работа «диких».
— Трусы! — закричал Генька, — Чего исподтишка кидаетесь?
— Бей «рябчиков»! — послышался в ответ Фимкин голос, и град камней обрушился на дорогу.
«Дикие» бросали не целясь, и нам не очень попало, только Геньке камень угодил по ноге.
— Эй ты, браконьер! — закричал Генька. — Боишься нос показать? Погоди, я тебя поймаю.
Васьки среди «диких» не было, или он не захотел ответить, только никто не отозвался.
— Вот! — сказал Генька. — А ты еще с ними мириться хотела!..
— Ну и что? — возразила Катеринка. — Они же не знают, что мы хотим мириться. И раз мы сознательные, должны показать пример.
— Если теперь к ним пойти, они подумают, что мы струсили, — сказал Генька. — Вы как хотите, а я не пойду.
— Они не подумают, — рассудил я. — Разве мало мы дрались? По-моему, тоже — надо это дело кончать. И не к Ваське итти, и не искать, кто послабее, а сразу ко всем. Притти и сказать: «Подрались — хватит, теперь давайте по-хорошему». И итти вот сейчас, сразу.
Генька хмуро молчал, а Пашка, помявшись, сказал:
— Да, п-пойдешь, а они к-как дадут жизни…
— Боишься, так не ходи, мы вон с Колькой пойдем, — сказала Катеринка. — Пойдешь?
По правде сказать, итти вдвоем, да еще с ней, мне не очень хотелось — неизвестно ведь, какой оборот примет дело, — но отступить я уже не мог и кивнул.
— Ну, так нечего и сидеть. Пошли!
Она решительно поднялась и побежала к Васькиному двору.
Я двинулся следом.
— Постой, Катеринка, — сказал я, поравнявшись с ней. — Надо решить, что будем говорить.
— А чего решать? Придем и скажем все, как есть.
Васька укладывал в поленницу сваленные в беспорядке дрова. Тут же сидели его неразлучные дружки — Фимка и Сенька. Они еще издали увидели нас, но сделали вид, будто не замечают. Только, когда мы подошли вплотную, Фимка дурашливо скривился и произнес:
— «Рябчики». Пришли.
— Пришли. «Рябчики», — так же дурашливо подтвердил Сенька.
— Сколько их идет на фунт? На левую руку?
— Бросьте, ребята! — сказала Катеринка. — Мы пришли…
