Наталия Лойко - Ася находит семью
Сегодня Сил Моих Нету принесла в дортуар свою порцию мяса, не торопясь, очень ловко разобрала его на отдельные лоскуты, вернее, на нитки, сложила в кучку. Вот она взяла в рот одну дольку, сосет, как леденец. Сейчас, при дневном свете, особенно заметно, до чего эта девочка похожа на старушку. Кожа на лице серая, дряблая, щеки ввалились так, словно у нее и зубов-то нет. Ася знает, что Нюша выросла в подвале, что она прачкина дочь, что Люся за это пренебрегает ею, хотя и любит послушать ее россказни.
Стоило Асе присесть на край Нюшиной кровати, та потянулась и давай выдумывать:
— Нынче в баньке парилась… Пару… Воды… Сколько хошь. — Похоже, она принимала свой сон за действительность.
Напоминание о бане бередит Асино сердце. Когда они всем детдомом ходили туда, Татьяна Филипповна сквозь тесноту и густой пар высмотрели Асю на дальней скамье, протолкалась к ней, отругала, что мочит больной локоть, и стала сама тереть ей мочалкой спину. И очень расстелилась, что у Аси можно все ребрышки пересчитать. Люся говорит, что Дедусенко притворяется заботливой, но Ася знает, что не притворяется.
— Ты не пойдешь в мастерскую? — спрашивает Ася у Нюши.
— Где мне, дохлятине… — отвечает та и, подумав, великодушно протягивает Асе ниточку мяса: — Что-то ты не в себе? Ешь!
— Вот еще! — отказывается Ася. — Твой паек.
Ей понятно: такая щедрость связана с тем, что, стирая чулочки маленькой Наташи, Ася взяла и простирнула чулки Сил Моих Нету. Не потому простирнула, что та мала и нуждается в помощи старших (как было сказано в решении), а потому, что сил-то у нее действительно нету.
Ася встает, проверяет, высохли ли чулки, висящие по обе стороны подаренной Люсей иконки. Высохли, слава богу (на третий день), эти белые детские чулки. Белые потому, что институтки иных не носили. Отмылись они плохо — стирались без мыла прямо под краном такой ледяной водой, что у Асиных пальцев долго ломило каждый суставчик. На всех четырех пятках зияют дыры.
Асю вдруг осеняет счастливая мысль: здесь же требуется починка, штопка, заплаты! Схватив чулки, она бежит в мастерскую, бежит так, словно за ней гонится Люся или сам святой Серафим.
Близ входа в мастерскую Ася замедляет шаг, у дверей замирает. Доносится шутка Егорки Филимончикова:
— Федя, для чего бог ножницы сотворил?
Федя там, со всеми… Ему весело. Неужели и он усмехнется, когда войдет Ася?
Ася не входит. За дверью уже поют:
Топор, рукавицы,рукавицы да топор…
Надо же было Татьяне Филипповне назначить именно Катю Аристову в заведующие чулочным хозяйством! Та и не взглянет на Асю, когда услышит просьбу о штопке. Она не откажет, она тут же разрежет пару белых чулок, нижнюю половину, ставшую мальчишескими носками, спрячет, а верхнюю протянет Асе, чтобы она часть распустила на штопку, часть оставила на заплаты. Но Катя может скривить свои толстенные губы, может даже назвать при всем народе Асю саботажницей, как назвала вчера Люсю…
Ася до тех пор топчется на месте, пока из-за поворота гулкого, темного коридора не показывается незнакомый седобородый человек в пенсне. Шея укутана шарфом, идет он медленно, шаркая глубокими галошами. Ася догадывается: Нистратов! Строгий Яков Абрамович разрешил заведующему домом встать с постели.
На днях, вечером, когда Ксения пришла посидеть в дортуаре у печки, был разговор, что надо уважать таких стариков, как Нистратов. Пусть он в чем-то и отсталый (Ксения не объяснила в чем), но, когда другие учителя бастовали, не признавали новую школу, он не только сам не оставил гимназию, где преподавал естествознание, но и других убеждал работать.
Хотя это и не очень вежливо, Ася таращит глаза на заведующего. Такой смирный старичок, а, говорят, по своей охоте воюет с богом, собирает ребят и спорит, доказывает, что религия — обман. Асю давно мучит мысль: почему Андрей, почему столько хороших людей вдруг оказались безбожниками?
— Может быть, поздороваемся? — спрашивает Нистратов.
Заметив в руках Аси чулки с зияющими дырками, он укоризненно мотает седой бородкой. Ася оправдывается:
— Это не мои. Я их только хочу починить.
Она сбивчиво объясняет, зачем и откуда у нее эти чулки.
— Что же, — говорит Нистратов. — О слабых заботиться благородно. Знаешь, что сказал Бетховен ровно сто лет назад? Ровно сто! В феврале тысяча восемьсот девятнадцатого года. — Громко высморкавшись в большой носовой платок, он повторяет слова Бетховена: — «Кто поступает достойно и благородно, тот обретает в себе силу переносить несчастья».
Ася понимающе кивает, а глава детского дома распахивает перед нею дверь мастерской:
— Входи, умница. Трудись…
Первым Асю заметил Панька Длинный: он сидел ближе всех к двери. «Закрывай! Тепло выпустишь, балда». Затем ее подозвала к себе Татьяна Филипповна. Не слушая Асиного бормотания насчет штопки, усадила рядом с собой, показала, как быстрей распускать шов. Асе показалось, что Дедусенко подала другим знак не приставать к Асе, никто и не приставал, даже Шурка. Федя же уступил ей свой ножичек.
Татьяна Филипповна стала рассказывать сказку про красавицу и двух ее женихов. Отец обещал выдать дочь за того из них, кто быстрее сошьет себе кафтан. Женихи шили, а невеста сидела рядом и вдевала им нитки в иголки. Одному вдевала длинные-длинные нитки, другому коротенькие.
— Отгадайте, кто из них был любимым? — спросила Татьяна Филипповна.
Угадала Катя: короткой ниткой сошьешь быстрее.
Татьяна Филипповна сказала:
— В каждом деле нужна смекалка.
И начался разговор о том, как умно люди станут работать в будущем. И даже Аделаида Антоновна, которую Татьяна Филипповна уговорила помочь ей в День Великой Порки, приняла участие в общей беседе, сказала, что труд должен быть разумным и нельзя в работе быть дикарями.
И вдруг в мастерскую вошла Варя и, хотя сразу заметила Асю, не бросилась к ней, а объявила:
— Я ко всем. К детскому дому.
Следом вошла Ксения, тоже в пальто, тоже с мороза. Она указала на желтую фанерную коробку в руках Вари и сказала:
— Подарки от фабрики бывшей Герлах.
Катя Аристова широким жестом освободила от груды пальто центральный стол, и Варя поставила на него коробку, когда-то милостиво подаренную ей мадам Пепельницкой.
— Носите на здоровье, порвите на здоровье, — произнесла она слова, которыми в мастерской, где она проходила учение, было принято сопровождать сдачу заказа. Сказала и рассмеялась: — Нет, рвать не смейте!
Под желтой фанерной крышкой оказался ворох изделий из белого шелка. Здесь лежали платочки, стаченные из нескольких обрезков, узкие воротнички, заботливо подрубленные полоски лент.
Отвыкшие от носовых платков (кое-кто и вовсе не умел ими пользоваться), от воротничков, от лент, детдомовцы дружно крикнули:
— Это нам?!
Тут же раздалось на все лады:
— Не хватайте, дураки!
— Запачкаете!
— Изомнете!
За общим оживлением Варя все же почувствовала разочарование. Особенно явно сквозило оно в округлившихся глазах Ксении.
— Другое не работали… Тифозный заказ, — пробормотала Варя.
— Вот и спасибо, — встала из-за стола Татьяна Филипповна. — Всем нашим передай: еще как пригодится! Что у нас в доме, праздников не будет?
— Мы и для будней найдем, — энергично отозвалась Варя. — Теперь пойдет солдатский товар, крепкий. — Варя только сейчас кивнула Асе и тут же по неведению вогнала девочку в краску: — Довольны моей помощницей? Знаю, не подведет…
Варя ушла. Ксения взялась было за иглу, да тщетно: пальто, нуждающееся в переделке, само собой сползло с ее колен. Не терпелось Ксении поделиться новостями.
Спозаранку она забежала в Наркомпрос, где раздавали билеты на Всероссийский съезд охраны детства. Она столько наслушалась о предстоящем съезде, что ей самой казалось, будто она уже побывала на его заседаниях. Великие дела предстоят. Да, да… Великое дело — работать с детьми!
Оглядев собравшихся, Ксения вынуждена была отдать должное Татьяне Филипповне. Умеет подойти к людям. Вон сколько бывшего персонала привлекла к делу… Ладно, раз уж они все тут, пусть послушают.
— На первый план (помните, что я говорила?!) выдвинуты вопросы социального воспитания.
Татьяне Филипповне пришлось, не мешкая, забрать из рук оратора иглу. Как бы эта игла не пронзила насквозь кого-либо из несогласных.
— Самоуправление в повестке дня. Самообслуживание. В основе всего — трудовой принцип!
Ксения метнула строгий взгляд на Аделаиду Антоновну, но та лишь выпрямилась и стала разглядывать на свет швы, которые предстояло распустить.
— Труд прежде всего! — Ксения уже улыбалась, уже хотела, чтобы улыбнулись все остальные. — Вот и обеспечим расцвет детской личности.
