Радий Погодин - Красные лошади (сборник)

— Злодей! — закричали от Сережкиной будки. — Злодей, сюда! — Но тот под дождь не пошел, забрался к самой стене под растворник, сунул голову между вытянутых передних лап и тоскливо завыл.

Сережка включил электричество. Тамарка, собравшаяся наотмашь стряхнуть дождь с волос, замерла — стены Сережкиной будки были увешаны неокантованными листами. По ним, словно переходя из картинки в картинку, шли лошади, сбиваясь в табуны у ручьев, и снова куда-то шли чередой, полупрозрачные, как разноцветный туман.

— Волосы-то чем вытереть? — спросила Тамарка.

Сережка подал ей полотенце.

Надя и начальник лагеря сели на раскладушку. Боцман уселся напротив, на топчан, и уставился в ту дальнюю точку своего полного штормов и тайфунов плавания. «Красивая, — подумал он про Надю. — Ничего, в Сингапуре еще покрасивее девушки есть». Тамарка тоже про Надю думала: «Красивая, и глаза умные. Наверно, за ней кандидаты наук ухаживают…»

За стеной послышался плач. Один тоненький голосок, за ним другой, третий… Кто-то плакал и звал, превозмогая своей печалью шум ливня.

Надя спросила:

— Кто это?

— Диогены, — ответил Сережка. — Сильвины дети. Они в бочке за будкой сидят. Сильва сама где-то бегает, диогены голодные, орут.

Плачущие голоски примолкли, зато возник другой звук — кто-то скулил с хрипом, кашляя затяжно и снова скулил. В этих странных звуках были боль и терпение.

— Сильва, — сказал Сережка.

Надя вышла из будки. Ливень уже прекратился, но воздух, перенасыщенный влагой, лип к лицу, как лесная старая паутина. По тропинке катился поток. Против течения, освещенная желтым светом фонаря, шла невысокая рыжеватая собака, ее мокрая длинная шерсть была словно расчесана на пробор от носа до кисточки на хвосте. Она шла, скуля и вздрагивая, Три щенка висели у нее под брюхом как чудовищно взбухшие клещи. Они волочились по лужам и недовольно урчали. Иногда вода окатывала их с головой.

Надя присела возле собаки, взяла одного щенка и потянула. Сильва болезненно вскрикнула. Надя потянула сильнее. Щенок оторвался от материнского брюха, извернулся и цапнул ее за палец.

— Ах ты лютый! — сказала из-за Надиной спины Тамарка. — У него уже зубы.

Щенки висели, вцепившись в сосцы зубами. Они волочились по разбухшей от дождя земле, проваливались в выбоинах, застревали в спутанной мокрой траве, дергали и рвали нежное тело. Сильва шла, пошатываясь, немощная и искусанная, понимающая только одно: кормить их.

Когда Надя и Тамарка взяли на руки остальных щенят, Сильва ушла в картошку, остановилась в борозде и, широко расставив ноги, принялась кашлять. Она кашляла сипло, с присвистом, с трудом засасывая воздух в легкие, и снова кашляла, сотрясаясь всем телом.

— Астма у нее, — объяснил Сережка.

Начальник лагеря сказал:

— Молока бы. — Он стоял в освещенных дверях, черный и словно из фанеры.

Сережка пришел с молоком.

Потеснив Сережку, в дверь пролез Злодей, проворчал, обводя всех конфузливым взглядом, и улегся у Надиных ног. Лапы его были лишь слегка перепачканы глиной — неизвестно, как он так аккуратно прошел по земле, превращенной в сплошную лужу. Тамарка встретила его словами:

— Явился — лапок не замочил. Какой джентльмен. — Она посмотрела на боцмана, хмыкнула себе под нос.

Надя налила молоко в тарелку, поставила на пол. Она брала щенков одного за другим и тыкала их в молоко носами. Щенки фыркали.

— Ишь воеводы. Ишь с носов слизывают. Ишь фырчат. А мы поднесем вас аккуратненько к самому молоку поближе. Близенько поднесем и подержим.

Щенки пыхтели, залезали в молоко лапами, огрызались и, как все неразумные малые существа, помогали себе в этих действиях языком. И вдруг один за другим принялись лакать.

— Поехали, — сказала Тамарка.

Щенки толкались, брызгались и наконец погнали тарелку из угла в угол. Наевшись, они напустили луж и, волоча вздутые животы, заковыляли к Злодею. Урча, повозились возле его брюха и уснули.

— Нужно их утопить, — сказал молчавший все время боцман. — Пустозвонят только и на людей лают. — Уловив затвердевшими от гордыни ушами неодобрительную тишину, боцман насупился. — И чего это у людей такая симпатия к собакам? От них антисанитария. Вот дельфины — это приматы.

Сережка фыркнул было, но, перехватив поскучневшие взгляды Нади и начальника, уставился в дверь, в лужу перед порогом.

Тамарка присела на корточки и, ничуть не страшась Злодея, взяла щенят на руки.

— Мне один студент, между прочим второкурсник, объяснил, что собаки — это последнее звено, связывающее бескорыстно человека с природой. Все остальные связи — чистое потребительство… Не сомневайтесь, щенят я хорошим девчонкам раздам. — Проходя мимо боцмана, она выпалила ему в лицо: — Еще с поцелуями лезешь, авантюрист.

Боцман стал как бы хлипче, как бы ушастее.

— Я без умысла…

Тамарка, попрощавшись, ушла. Боцман за ней поплелся.

Начальник тоже пошел. Остановился в дверях и вдруг засмеялся — наверное, освободился от груза своих временных тягот. Кадык его двигался вверх-вниз, как поршень машины, набирающей ход.

— Спите. Ночью опять ливень будет.

Девушка шла вдоль берега. Сумку с туфлями и другим дорожным припасом тащил Сережка. Начальник шагал налегке. Впереди, оборачиваясь и торопя остальных лаем, бежал Злодей.

Ноги оскальзывались на размытой ночными дождями глине. Тысячи красных русел и руслиц змеились между трав и кустарника; по ним еще бежала вода, она звенела со всех сторон, порождая в Сережкином воображении картину: голубые и зеленые лошади холодных тонов, красные глиняные горшки, пестрые усатенькие свистульки и девушка, которая куда-то уходит. «Еще мужика нужно темного», — подумал Сережка. Но темный мужик никак не влезал в композицию.

Сбежав с откоса, тропинка пошла к котловинке, заросшей осокой. Вчера котловинка была сухой, сейчас здесь разлилось озерцо, его питал шумный ручей, собирающий воду со всей покатой к этому месту земли.

Злодей топтался у края озерка. Девушка почесала ему за ухом, попрощалась с начальником и Сережкой, перекинула сумку через плечо и пошла по тропинке вброд. Вода едва доходила ей до икр. Злодей заметался по берегу, он скулил, нюхал воду, но ступить в нее не решался.

— Злодей, ко мне! — позвала девушка.

Злодей побежал вдоль ручья, пытаясь отыскать место, где перепрыгнуть можно, вернулся и снова забегал, дрожа и крутя хвостом. Наконец он шагнул в озерцо двумя лапами. Вода, сверкавшая, как сгущенный свет, сквозь который видны были девушкины следы, и трава, и столбики подорожника, почернела в его зрении, завилась, грохоча, потянула его в глухую, разрывающую грудь пучину. Злодей завыл.

Девушка взошла на противоположный бугор и, перед тем как скрыться, уйти насовсем, крикнула:

— Злодей, ко мне!

Злодей нырнул в черную пучину и летел сквозь нее, ничего не видя и не дыша. Вот-вот Злодеева грудь разорвалась бы, но он выскочил на тот берег, хватил воздуха судорожно, с хрипом и побежал на вершину бугра. И пропал за кустами, всхлипывая и скуля от радости.

Начальник вздохнул и сказал накатистым, бодрым от тоски голосом:

— Ну, Ван-Гог, о чем задумался, брат?

— Темный мужик в картину не помещается, — искренне сокрушаясь, сказал Сережка. — И я тоже…

— Ты поместишься. — Начальник положил ладонь на Сережкину голову и вдруг почувствовал, что с его глаз сошла пелена, образовавшаяся от неестественности его положения, что снова зажглись светофоры на его пути, пропахшем огнем и железом. — Я тоже сегодня уйду, — сказал он. — Я уже по металлу соскучился… Не знаю, гений ты или нахал, но ты ко мне в кузницу приходи, вот там действительно красные лошади обитают…

Кирпичные острова

Как я с ним познакомился

Есть у меня друг — замечательный человек и хороший геолог. Работает он на Севере, в Ленинград приезжает редко, писем совсем не пишет — не любит. От людей я слышал, что семья моего приятеля переехала на другую квартиру. Я поспешил по новому адресу: авось узнаю что-нибудь о товарище, а повезет, так и его самого повидаю.

Дверь мне открыл мальчишка лет восьми-девяти. Он показался мне немного странным, все время поеживался, на меня не глядел, прятал глаза. Мальчишка сказал, что друг мой ушел утром и еще не приходил. Говорил он не разжимая рта, сквозь зубы, и очень торопился. Наверное, я оторвал его от интересной игры. Ну, а мне торопиться некуда. Я вошел в комнату, сел на диван и стал читать книгу. Прочитал страничку, прочитал другую, слышу, за стенкой кто-то запел.

Шли лихие эскадроныприамурских партизан…

Поет человек и пусть себе поет, если ему весело. Я сам люблю петь. Только я это подумал, как за стеной снова раздалось: