Валентина Чаплина - Голубая ниточка на карте

Шур поднял голову. Бездонная сажная чернота неба была в таких огромных звёздах, что, казалось, влезь на капитанский мостик, руку с него протяни и Большую Медведицу можно за хвост ухватить. То бишь, за ручку ковша.

Это ж от них, от звёзд, по Волге дорожки! Вот это да-а… Настоящее его, Шурово, открытие. Ну кто б мог подумать, что звёзды, до которых немыслимые расстояния (Шур и представить эти расстояния не в силах), а от них, от этих чужих миров, бегут светлые дорожки по нашей родной Волге. Вот по ней… Вот они… Необыкновенно… Удивительно… Рассказать в Чебоксарах — не поверят. А может, все про это знают? Один я… такой незнайка? Надо спросить у всех в классе.

Шур и раньше любил глядеть на звезды. Когда он засматривался в ту бездонную глубину, где они жили, то чувствовал себя не только песчинкой, а… молекулой. И как-то раз, глядя вверх, подумал: когда человеку плохо, горько, когда у него горе великое, то надо на звёзды смотреть. И тогда, наверно, это горе станет маленьким-маленьким. Как молекула.

Сейчас он вспомнил про эти мысли. Усмехнулся. Здесь, около Астрахани, когда на звёзды смотришь, то уж не такой крохой себя чувствуешь как дома. Ишь как сверкают! Какие близкие!

Мысли перескакивали с одного на другое.

Жалко Фанеру. Как смущённо она просила у деда прощения за мать. И глаза потухли. Дед тоже от этого расстроился.

Вот и снова Волгоград. Только теперь они подошли к нему снизу, а не сверху.

Туристы отправились на экскурсию в планетарий. Говорят, там очень интересно. А потом пойдут на Площадь павших борцов, будут у Вечного огня возлагать венок от Чувашии.

Радио торопит всех оставшихся, чтоб скорей выходили.

— Твоя бабуля гулёна. Наверно, только к отходу прибудет. На пристани её нету, я глядела, — говорит Магазина.

Лилия молча надевает новый голубой костюм. Пусть придёт и увидит, что она и без бааб прекрасно выглядит. Лилия думает, как ей вести себя с бабушкой? То ли совсем не разговаривать, будто её, бааб, нет рядом? То ли, наоборот, вылепить ей всё, прямо в глаза, из которых, конечно, потекут слёзы. Она представила себе бабушкины глаза. Они до сих пор были такими ярко-синими, что, казалось, слёзы, катящиеся из них, — голубые. Да, надо ей всё высказать, решила Лилия.

— А сейчас универмаг, наверно, ещё закрыт? Рано ведь, — отводит она разговор от бабушки.

— А мне без разницы, — отрезает Магазина. — Ты куда хочешь, а я на базар. Мне пуд семечек привезти надо.

— Пу-уд?

— Пуд. На всю бригаду. Обещала. Они встречать будут.

— А что в Чебоксарах семечек нет?

— Сразу видно — не щёлкаешь. В Чебоксарах что за семечки? Плюёшься-плюёшься, а жевать нечего. А тут не семечки — золото. Жирненькие. У нас все, кто тут ни бывает, привозят. На всю бригаду.

В дверь каюты постучали. Лилия в незастёгнутой кофточке спряталась за штору, где стояли кровати.

Вошёл незнакомый юноша в военной форме.

— Здрасьте, — весело прищёлкнул каблуками. — Здесь живёт Лилия Нильская?

— Да, здесь.

— Я от её бабушки. Я внук её фронтового друга. Елена Иванна просила меня привезти Лилию с собой. С ней ничего не случилось?

— А чего с ней будет?

— Где же она?

Лилия из-за шторки жестами показала Магазине, что якобы её нет в каюте.

— А… она… это… ушла в планетарий с туристами.

— Разве? — внук поскучнел. — Елена Иванна говорила, что Лилия на экскурсии не ходит.

— А вот нынче как раз ушла.

— Жалко. Эх, опоздал я к швартовке. Чуть раньше надо было. Извините, всего доброго.

По-военному чётко повернулся через левое плечо и аккуратно прикрыл дверь каюты со стороны коридора.

— Ну, Лилька, ты дура набитая. Беги вдогонку! Это ж не парень — красавец! Военный!

— А в какой форме? — Лилия бросилась к окошку.

— Да почём я знаю? Не разбираюсь я в формах-то. Одно слово — военный. С погонами. Да вон он! Уже по пристани вышагивает! Ишь как честь-то красиво отдал. Залюбуешься! Эх ты, пропустила!

Лилия ничего не сказала.

Магазина, действительно, купила на базаре пуд семечек. И припёрла на пристань. А тут уже другой теплоход стоит. Оказалось, что их родимый, вон он, среди Волги на волнах покачивается. Магазина на всю пристань обругала волжские порядки. Что это за безобразие, люди на пристани с грузом маются, а теплоход среди Волги болтается! Ей ответили, что теплоход туристический, что туристы сейчас на экскурсии. К двенадцати дня экскурсия кончится, и теплоход пришвартуется к причалу.

Но Магазина же на это не рассчитывала. Ещё только девять утра. Что же ей теперь, три часа с семечками в обнимку тут торчать? Сесть и то не на что, ни одной лавочки. Не двинешься же с этим пудом назад в город?

Лилия в своём новом голубом костюме всё это время уныло следовала за Магазиной в надежде, что, оставив семечки в каюте, они как в прошлый раз обегают все близлежащие промтоварные.

Что делать? Куда теперь девать этот окаянный пуд?

— Ладно, ничего не поделаешь. Ты стой, карауль, а я опять на базар. Тут недалеко. Там синенькие — жирные такие! И перчиков отхвачу. А то в Астрахани не успела.

— Зина Вольтовна, я не хочу, не могу, я не буду… караулить.

Но та только рукой махнула, дескать, слушать не желаю. И уже далеко. Не догонишь. Вон только широкая спина меж других спин мелькает.

Лилия разозлилась не на шутку. Стоит она в своём шикарном голубом костюме, а рядом у ног — мешок с семечками. Самый натуральный мешок. Из мешковины. И даже заплатка на нём. Чёрная.

Магазина рассуждала так: кто меня в чужом городе знает? Ничего особенного, если я с базара до пристани на спине залатанный мешок притащу. И притащила.

Люди идут с чужого теплохода, смотрят на Лилию выразительно: может, что-нибудь дефицитное продаёт? Лилия отходит от мешка, прохаживается по пристани, потом опять к нему возвращается. Хочется бросить его и уйти! А где она возьмёт тридцать два рубля, чтобы потом расплатиться с Магазиной? Не два ведь, а тридцать два. Здесь семечки в той же цене, что и дома. Два рубля кило. У отца опять просить? Так ещё за этот голубой костюм просить надо. Да Магазина скандал на весь теплоход ей устроит.

У Лилии в глазах злые слёзы. Она, такая красивая, такая талантливая, такая умная, тонкая, изящная и… этот мешок. Из-за любви к ней люди даже в Волгу кидаются. Хоть бы этот очкарик тут был, она бы его оставила около мешка. Он за неё на всё согласен. Но нет даже его. Сидит себе в планетарии, на звёзды смотрит. Они все там — и Фанера, и Ромка, и Ким, и Никнитич. Им хорошо, а она, несчастная, торчи с мешком. Уж лучше б она с тем военным к бааб ушла.

Когда она была вдали от мешка, вдруг подошёл третий помощник капитана. С чёрными усиками. Тот самый, за которым бегала Лия. Оглядел её с головы до ног. Оценил.

— Может, пройдёмся в город? Поболтаем?

А сам усики поглаживает. Молодой. Красивый. В форме.

Ах, как Лилии хочется пройти с ним по городу. Но… она отказывается, говоря, что у неё свои дела, свои планы и свиданья.

Когда третий помощник скрылся, подошла к мешку и ка-ак пнёт его ногой в бок!

— Я там за дешёвыми арбузами очередь заняла, — начала объяснять Магазина, вернувшись нагруженная синенькими и перчиками.

Но Лилия только взмахнула летней сумочкой и бегом в сторону от мешка. Но догнать усатого помощника ей уже не удалось.

Глава 23. Тревожный голос Юрия Левитана

Какой ужас! Какой кошмар! Лилия возмутилась до глубины души. Её бабушка, её родная бааб на пристани целуется и обнимается с каким-то инвалидом-оборвышем. Не совсем оборвышем, конечно, но так плохо одет, на локте дыра, да ещё на костылях, да ещё нос красный. Пьяница, наверно. Неужели это и есть её фронтовой друг? Какой стыд!

Лилия пришла из города к самому отплытию, когда радист уже объявил, чтобы гости покинули теплоход.

Все туристы со всех трёх палуб и весь народ на пристани смотрели, как бабушка прощается с этим человеком на костылях.

Чужие люди в толпе Лилии объяснили, что эта симпатичная старушка на Мамаевом кургане фронтового товарища встретила, которого не видела с войны. Вон тот седой, высокий, в очках. А что этот, на костылях, только-только подковылял. Он тоже воевал вместе с ними. Его еле разыскали в городе. Но… всё-таки успел.

Бабушка гладила по лицу, по лысой голове этого красноносого и приговаривала:

— Какой же ты, Павлик, стал. Да и я тоже… глянь на меня… Может, вместе с Юрочкой в Чебоксары приедешь? А?

А потом обняла его, голову к себе прижала и тихонько в ухо:

— Не пей, Павлик. Не надо. Не пей.

А он вот-вот всхлипнет:

— Да я… это… ради встречи с тобой… Я приеду. Спасибо. Приеду…

А люди смотрят и улыбаются. Они не слышали, что бабушка ему сказала, но догадываются.

— А ведь я… это… был в тебя влюблён тогда… Только сказать боялся…

Это он говорит уже громче. И те, кто рядом, слышат эти слова. И ещё сильней улыбаются.