Эдмондо Де Амичис - Сердце
На некотором расстоянии от нас, тоже в первом ряду, сидел бедный Робетти, тот самый, который спас мальчика; он поставил костыли между колен и прижимался к своему отцу, артиллерийскому капитану, а тот обнимал его за плечи.
Представление началось. Маленький клоун проделывал чудеса ловкости на спине бегущей лошади, на трапеции и на канате, и каждый раз, когда он спрыгивал на землю, все ему аплодировали.
Потом и другие актеры — акробаты, фокусники, наездники, одетые в пестрые, сверкающие серебром костюмы, — стали показывать свои номера. Но когда маленького клоуна не было на арене, то казалось, что публике становится скучно.
Вдруг я увидел, как учитель гимнастики, стоявший около выхода из конюшни, сказал что-то на ухо хозяину цирка, и тот стал обводить зрителей глазами, как бы ища кого-то. Наконец его взгляд остановился на нас. Мой отец заметил это, понял, что учитель открыл хозяину, кто автор статьи, и чтобы не выслушивать благодарности, поспешил незаметно уйти, шепнув мне:
— Оставайся, Энрико, я буду ждать тебя на улице.
Маленький клоун, обменявшись несколькими словами со своим отцом, показал еще следующие номера: скакал галопом на лошади, четыре раза переодевался — пилигримом,[29] моряком солдатом и акробатом, и каждый раз, проходя мимо меня, пристально на меня взглядывал. Потом он стал обходить арену держа в руках свою клоунскую шапку, и все бросали ему деньги и конфеты. Я держал наготове два сольдо, но когда он оказался передо мной, то вместо того, чтобы протянуть свою шляпу, спрятал ее за спину, посмотрел на меня и прошел мимо, словно был обижен. За что он так обошелся со мной?
Когда представление окончилось, хозяин поблагодарил публику, все встали и бросились к выходу. Я смешался с толпой и был уже у самых дверей, когда кто-то тронул меня за руку. Я обернулся и узнал смуглое личико и черные локоны маленького клоуна; он улыбался мне, и руки его были полны конфет. Тогда мне всё стало ясно.
— Пожалуйста, — сказал он мне, — возьми эти конфеты от маленького клоуна.
Я взял три или четыре конфетки.
— Тогда, — прибавил он, — вот тебе еще поцелуй.
— Дай мне два, — ответил я и подставил ему щеку. Он вытер рукавом свое напудренное мукой лицо, обнял меня за шею и поцеловал в обе щеки, приговаривая:
— Это тебе, а этот отнеси своему папе.
Слепые дети
Четверг, 24 февраля
Наш учитель серьезно заболел, и вместо него к нам пришел учитель из четвертого класса, который прежде преподавал в институте для слепых. Это самый старый учитель в нашей школе, волосы у него такие белые, что кажутся париком, сделанным из ваты, и говорит он особенным образом, как будто поет какую-то грустную песню. Но он добрый и знает много интересных вещей.
Как только он вошел в наш класс, так сразу же обратил внимание на мальчика с завязанным глазом, подошел к его парте и спросил, что у него такое.
— Береги глаза, мальчик, — сказал он ему. Тогда встал Деросси:
— Правда ли, синьор учитель, что вы учили слепых?
— Да, в течение многих лет, — ответил тот, и тогда Деросси негромко прибавил:
— Расскажите нам о них что-нибудь.
Учитель пошел и сел за свой стол. Тут Коретти громко заявил:
— Институт для слепых находится на улице Ниццы.
— Вот вы говорите «слепые», «слепые», — начал учитель, — точно так же, как вы говорите «больные» и «бедные» или еще что-нибудь в этом роде. Но понимаете ли вы как следует значение этого слова — «слепые»? Задумайтесь над этим. Не видеть ничего, никогда. Не отличать света от мрака, не видеть ни неба, ни солнца, ни собственных родителей, ничего из того, что вас окружает и чего можно коснуться. Быть погруженным в вечный мрак, как бы похороненным в земле!
Попробуйте закрыть глаза и подумать, что вам навсегда придется остаться в таком состоянии, и вас сразу же охватит страх, ужас, вам покажется это таким непереносимым, что вы готовы будете кричать, пожелаете лучше сойти с ума или умереть… а они… бедные дети!
Когда я первый раз вошел в институт для слепых, как раз во время перемены, и услышал, что со всех сторон несутся звуки скрипок и флейт, всюду раздаются громкие голоса и смех увидел, что дети быстрыми шагами спускаются и поднимаются по лестницам, свободно ходят по коридорам и спальням, — я никак не мог представить себе, что они слепые. Для этого надо хорошенько присмотреться к ним.
Среди них есть юноши шестнадцати или восемнадцати лет, сильные, здоровые и веселые, которые переносят свою слепоту с какой-то непринужденностью, даже почти с какой-то гордостью. Но вглядевшись в серьезное и несколько надменное выражение их лиц, начинаешь понимать, какие ужасные страдания они должны были пережить, прежде чем покорились обстоятельствам. У других лица бледные и кроткие, на них написана покорность своей участи, но такие дети печальны и, должно; быть, иногда, потихоньку еще плачут.
Ах, мальчики, подумайте о том, что некоторые из них потеряли зрение в течение нескольких дней, другие — после долгих лет болезни и многих страшных хирургических операций, а многие так и родились, во мраке ночи, которая для них никогда не засияет зарей, вошли в мир, как в огромное подземелье не знают даже, как выглядит человеческое лицо! Представьте себе, как они должны были страдать и как страдают, когда смутно стараются понять страшную разницу между ними и теми, кто видит, и как они спрашивают себя: «Откуда же взялась эта разница? Ведь мы ни в чем не виноваты». Я много лет провел среди них, и когда вспоминаю их классы, их глаза, навсегда запечатанные печатью мрака, зрачки без взгляда и без жизни, а потом смотрю на вас… Я не могу себе представить, чтобы вы не были счастливы. Подумайте: в Италии около двадцати шести тысяч слепых, двадцать шесть тысяч человек не видят света. Это целое войско, и ему понадобилось бы четыре часа, для того чтобы пройти мимо наших окон!
Учитель умолк. В классе не слышно было ни звука. Деросси спросил, правда ли, что у слепых осязание тоньше, чем у нас.
— Это правда, — ответил учитель. — Все остальные чувства у них обострены, так как они, все вместе, должны восполнить недостаток зрения; все эти чувства у слепых гораздо больше упражняются, чем у зрячих. Утром, в спальне, один спрашивает другого: «Сегодня солнце?» — и тот, кто быстрее всех оделся, скорее бежит во двор, водит руками по воздуху, чтобы ощутить солнечную теплоту, и бежит назад с радостной вестью: «Да, сегодня солнце!» По голосу человека они составляют себе представление о его внешности. Мы судим о характере человека по его глазам, они — по голосу. Они годами помнят оттенки и выражение разных голосов. Они знают, что в комнате находится несколько человек, даже если говорит из них только один, а остальные стоят неподвижно. Дети различают крашеную шерсть от некрашеной. Когда они в парах проходят по улице, они узнают почти все лавки по запаху, даже те, в которых мы не чувствуем никакого запаха. Они запускают волчки и, прислушиваясь к шуму от их вращения, без ошибки идут и находят их. Они гоняют обручи, играют в кегли, прыгают через веревочку, строят домики из камешков, собирают фиалки так, как будто их видят, быстро и ловко делают рогожи и корзинки, вплетая в них разноцветную солому, так развито у них осязание. Осязание — это их глаза.
Трогать вещи, сжимать их, ощупывать, чтобы узнать их форму, — для них величайшее удовольствие. Когда их водят в промышленный музей, то позволяют трогать там всё, что они захотят, и нельзя без волнения смотреть, с каким восторгом он бросаются к моделям геометрических фигур, к макетам домов, к различным инструментам, с какой радостью ощупывают, трут, вертят в руках все вещи, чтобы увидеть, как они сделаны. Он употребляют слово «видеть»…
Тут Гароффи прервал учителя, чтобы спросить, правда ли, что слепые считают лучше, чем зрячие дети?
— Да, это верно, — ответил учитель. — Они научаются считать и читать. Специально для них делают книги с выпуклыми буквами. Они водят по ним пальцами, узнают буквы и произносят слова. Они научаются бегло читать. И они также пишут, но только не чернилами. Они пишут на толстой твердой бумага металлическим острием, с помощью которого прокалывают точки — отверстия, располагая их по специально составленному алфавиту; эти наколы рельефно выступают на оборотной стороне бумаги, и таким образом, перевернув лист и проводя пальцам по выступающим наколам, слепые могут читать то, что написали сами, а также написанное другими. Так они составляют целые сочинения и пишу друг другу письма. Таким же образом они пишут цифры и делают вычисления. В уме они считают с невероятной легкостью, так как их не отвлекает вид окружающих предметов, как нас. А как они любят слушать чтение вслух, как они внимательны, как всё запоминают, как потом обсуждают между собой, даже самые младшие, разные случаи из истории и всё, что они слышали.
