Лидия Чарская - Люда Влассовская
— Господи! Свадьба немецкая, никак! Карет-то, карет! Батюшки мои!.. Ишь, нехристи! Не нашли другого времени венчаться, ведь пост, родимые, теперь! — разохалась какая-то бабенка с подозрительно красным носом, заглядываясь на нас.
— Дура, — огрызнулся на нее торговец с воздушными шарами, — чего ты? Не видишь разве… Анституток на променаж вывезли!
Мы так и покатились со смеху. Нам было радостно и весело на душе… Несмотря на середину марта, весна уже смело заявляла свои права… Снег почернел и размяк… Солнышко смеялось весело и ярко… А голубые небеса говорили уже о пышном, зеленом мае и близкой-близкой свободе…
— Mademoiselle Бельская здесь? — послышался молодой басок под окном кареты, и хорошенький кавалерийский юнкер с усиками в стрелочку и гладкой, как конфетка, физиономией, детски-наивной и веселой, заглянул в окно.
— Ah! Cousin Michel! Как я рада! — И Бельская протянула в окно пухленькую лапку, которую кузен небрежно мазнул своими тщательно прилизанными усиками.
— Ah, mesdemoiselles, — закивал он нам, — enchante de vous voir toutes!..[24] Et les «живые мощи», ou sont ils?[25]
— «Живые мощи» в первой и второй карете везут, — поторопилась ответить Дергунова, отлично поняв, кого окрестил этим именем юноша.
— Ну-с, прекрасно! Извольте получить… Две коробки шоколаду от Крафта, тянушки от Рабон. — И cousin Michel, двоюродный брат Белки, которого все мы, старшеклассницы, отлично знали по институтским приемам и балам, бросил в карету три коробки, изящно перевязанные цветными лентами.
— А вот и я! — послышалось с другой стороны, и в противоположное окно просунулось веселое, румяное, так и сиявшее молодостью и задором лицо пажа Мухина, родного брата Мушки. — А где же сестра?
— Она с «мощами» в первой карете! Ведь Катиш «мовешка»! — ответила Бельская.
— А вы, Сонечка, давно ли в «парфетки» записались, и вы, Персик? С каких это пор? — расхохотался пажик, окидывая Киру и Белку добродушно-насмешливым взглядом.
— Ах, несносный, — вспыхнула ярким румянцем Кира, — еще смеет издеваться! А кто в прошлую среду без отпуска был оставлен? Нам Катя говорила.
— Ну Бог с вами, если вы «парфетка», то заслуживаете шоколаду, — рассмеялся юнкер и положил на колени Киры новую коробку.
— Опять шоколад, — сокрушенно подхватила Белка. — Что вы, умнее ничего не могли придумать?.. Фи!.. конфеты… Мы их едим сколько угодно, а вот этой прелести, — указала она через окно на лоток с черными рожками, — не пробовали никогда!
Шедшие у окна кареты, шаг за шагом с нею, молодые люди так и залились веселым смехом.
— Да вы знаете ли, что это, Белочка?
— То-то что не знаю, оттого и прошу!
— Да может быть, это и не съедобное даже, — подхватил Michel.
— А вот я попробую и решу: съедобное или нет! Купите только!
Молодежь бросилась исполнять желание девочки, и через минуту мы с аппетитом уничтожали приторные на вкус, жесткие черные рожки, предпочитая их кондитерским конфетам и шоколаду от Крафта.
— А теперь бы выпить! — мечтательно произнесла Белка, доедая последний стручок.
— Comment? — не понял ее Michel. — Как «выпить»?
— Пить хочу! — протянула она тоном избалованного ребенка.
— И я также! — вторила ей Кира.
— Чего прикажете? Лимонаду, сельтерской, ланинской воды? — засуетился быстрый и живой как ртуть брат Мушки.
— Ах, нет! Мне кислых щей хочется… Голубчик Michel, купите мне кислых щей.
— Sapristi,[26] где же я их достану? Ведь это суп, кажется? — удивился юнкер.
— Вовсе не суп, — звонко рассмеялась Кира, — какой вы необразованный, право! Это питье вроде кваса; нам его институтский сторож Гаврилыч покупает…
— И приносит за голенищем! — подхватил пажик.
— Да, ужасно вкусно! Божественно, пять копеек бутылка, — восторженно произнесла Бельская.
— Недорого! — улыбнулся Мухин и со всех ног бросился исполнять новое поручение шалуньи.
— Ах, весело как! — захлопала в ладоши Белка. — И балаганы, и стручки, и щи! Божественно, mesdam'очки, правда?
Но мы не разделяли ее мнения. Мы, как «парфетки», пытались даже отговорить Бельскую от ее выдумки. Но Белка и слушать не хотела. Она чуть не вырвала из рук Коти Мухина поданную им в окно бутылку, вся сияя от счастья.
— Tenez… а как же раскупорить? Ведь это убежит… — недоумевал тот.
— Ничего, мы в институте раскупорим и выпьем за ваше здоровье! — со смехом заявила Кира, блестя своими цыганскими глазами.
— Ба! Что это такое? Остановка? Ну, Michel, спасайся, «мощи» выползают! — неожиданно крикнул Мухин и, подхватив под руку товарища, как ни в чем не бывало зашагал в противоположную сторону от нашего экипажа.
Действительно, кареты остановились, и через две минуты у окна появилось нежданно-негаданно встревоженное и разгневанное лицо инспектрисы.
Белка быстрым движением сунула бутылку под себя и как ни в чем не бывало обдернула «клеку».
— Mesdames, — задребезжал неприятный голос Елениной, — я видела, как молодые люди передали вам что-то в окно. Лучше признайтесь сами, а то вы будете наказаны.
— Вот, mademoiselle, мы и не думали скрывать. Наши братья передали нам конфеты. — И, глядя самым невинным взором в лицо инспектрисы, Кира указала ей на коробки, лежащие у нее на коленях.
Инспектриса сомнительно покачала головою, однако не верить не было причин, и потому она ограничилась только следующим замечанием:
— Mademoiselle Вольская, идите на мое место в первую карету, а я останусь здесь.
Анна покорно, с помощью выездного, вылезла из экипажа, и ее место заняла Еленина.
Мы разом притихли и подтянулись, но ненадолго. Солнышко сияло так ласково с голубого неба, воробьи так весело чирикали, предвещая скорую весну, и жизнь кипела в нас неудержимым потоком, сдержать который не могли бы никакие земные силы. Мы восторгались всем — и игрушками, и сластями, и каруселями, и толпою.
М-lle Еленина сама точно смягчилась немного, потому что уже не с прежним сухим величием слушала нашу болтовню. Ей, должно быть, вспомнилось также ее светлое прошлое, когда она такой же молоденькой жизнерадостной институткой ездила на балаганы в экипаже, присланном от Двора.
И вдруг…
Нет, я никогда не забуду этой минуты… Вдруг оглушительный выстрел раздался в карете, и Белка как подстреленная упала ничком к нашим ногам.
— Взрыв! — отчаянно завопила Еленина и, схватив Бельскую за руку, простонала, сама чуть живая от страха: — Вы ранены? Убиты? Боже мой!
Но Белка была отнюдь не ранена; по крайней мере, то, что текло по ее рукам и «клеке», нельзя было назвать кровью, сочившейся из раны.
Это были… щи, кислые щи, пригретые под зимним платьем сидевшей на них девочки, разорвавшие бутылку и вылившиеся из нее.
К сожалению, мы поняли это слишком поздно… С Бельской сделалась форменная истерика и по приезде в институт ее отвели в лазарет.
Этот испуг и спас девочку… Maman ничего не узнала о случае с кислыми щами, и Еленина ограничилась собственным «домашним» наказанием, оставив виновницу взрыва без передника на целый день.
Радостное, так весело начавшееся вербное воскресенье могло бы окончиться очень плохо для неисправимой шалуньи Бельской.
ГЛАВА XVIII
Страстная неделя. Заутреня. Шелковый мячик
Наступила страстная неделя, на которой говели три старшие класса. Во время нее мы ходили особенно тщательно причесанные, говорили шепотом, стараясь не ссориться и не «задирать друг друга».
Отец Филимон часто заходил к нам в класс и вел с нами «духовные беседы». Уроков не было, и мы бродили по всему обширному зданию института с божественными книгами в руках. В «певчей» комнате под регентством Анны Вольской разучивались пасхальные тропари.
В воздухе, вместе со звоном колоколов и запахом постного масла, чувствовалось уже легкое и чистое веяние весны.
Краснушка, получившая письмо от отца, где тот сообщал дочери о назначенном ему, по личному приказу Государя, крупном пособии, ходила как помешанная от счастья и вся словно светилась каким-то радостным светом.
— Пойми, Люда, — восторженно повторяла она, — ведь это Он, сам Он сделал! Господи, за что мне такое счастье?
— За то, что ты прелесть, — хотелось сказать ей, этой милой, восторженной девочке, — за то, что душа у тебя чистая как кристалл и что вся ты неподкупная, своеобразная, как никто!
В страстную пятницу мы исповедовались у отца Филимона.
Как ни добр и кроток был наш милый батюшка, мы все-таки шли к нему на исповедь с замиранием сердца.
За зелеными ширмочками на правом клиросе поставили аналой с крестом и Евангелием. Мы чувствовали, что там присутствовало что-то таинственное и великое, и нас охватывал религиозный трепет и заполнял собою сильно бьющиеся сердца девочек.
