Пауло Коэльо - НА БЕРЕГУ РИО-ПЬЕДРА СЕЛА Я И ЗАПЛАКАЛА
– Что ты задумала? Разве ты не понимаешь – ты единственная, кто может спасти его?! Разве не видишь – он любит тебя и бросит ради тебя все?!
Я прибавляла и прибавляла шагу, и ему все труднее было поспевать за мной. Тем не менее он держался рядом.
– В этот самый миг он делает выбор. Он может принять решение оставить тебя! Борись за то, что любишь!
Но я не останавливалась. Я спешила как могла, оставляя позади эту гору, священника, необходимость выбора. Знаю – человек, вприпрыжку бегущий следом, читает мои мысли и знает, что все попытки вернуть меня – бесполезны. И все-таки он не отставал, настаивал, приводил новые доводы – боролся до конца.
И вот мы оказались у того камня, где полчаса назад остановились передохнуть, В изнеможении я опустилась на землю.
Я ни о чем не думала. Мне хотелось только сбежать отсюда, остаться одной, спокойно и не торопясь обо всем подумать.
Спустя несколько минут подошел, с трудом переводя дух, и священник.
– Видишь эти горы вокруг? – спросил он. – Им не надо молиться, ибо они сами – Божья молитва, потому что обрели в мире свое место и пребывают на нем. Они стояли здесь еще до того, как человек впервые взглянул на небо, услышал гром и спросил, кто сотворил все это. Мы рождаемся, страдаем, умираем, а они стоят неколебимо.
Приходит минута, когда мы обязаны задуматься – а нужны ли такие усилия? Почему бы не уподобиться этим горам – мудрым, древним, нашедшим себе подходящее место? Стоит ли рисковать всем ради того, чтобы преобразить полдесятка людей, которые мгновенно забывают все, что усвоили, и тотчас ввязываются в новую авантюру? Почему бы не подождать, пока определенное количество обезьян-людей научится тому, чему нужно, после чего эта наука нечувствительно и безболезненно распространится по всем остальным островам?
– Вы и вправду так думаете, отец мой?
На несколько мгновений он замолчал, а потом спросил:
– Ты читаешь мысли?
– Нет. Просто если бы вы так думали, то вряд ли избрали бы себе путь священнослужителя.
– Я часто пытаюсь осознать свою судьбу. И не могу. Я избрал себе удел воина Божьей рати, а все, что я сделал в жизни, сводится к попытке объяснить людям, почему существуют на свете нищета, страдание, несправедливость. Я прошу их быть добрыми христианами, а они меня спрашивают: «Как могу я веровать в Бога, если в мире столько горя и муки?»
И я тогда принимаюсь объяснять то, чего объяснить нельзя. Произношу какие-то слова о Божьем замысле, о войнах, которые ведут ангелы, и о том, что все мы вовлечены в эту борьбу. Пытаюсь сказать, что, когда в мире у определенного числа людей появится достаточно веры для того, чтобы изменить этот сценарий, все прочие люди, где бы, в каком бы уголке нашей планеты ни жиля они, будут этой переменой облагодетельствованы. Но мне не верят. И ничего не делают.
– Они – точно такие, как горы, – сказала я. – Горы прекрасны. Тот, кто приблизится к ним, не сможет отделаться от мысли о величии Творца. Горы – живое свидетельство той любви, которую питает к нам Господь, но удел этих гор – всего лишь свидетельствовать о ней.
В отличие от рек, которые движутся и преобразуют пейзаж.
– Да, это так. Но отчего бы нам не стать такими, как они?
– Потому, должно быть, что горам сужден ужас ный удел, – ответила я. – Они обречены вечно созерцатъ один и тот же пейзаж.
Священник промолчал.
– Я училась для того, чтобы стать горой, – продолжала я. – Всему было предназначено и определено свое место. Я собиралась поступить на службу, выйти замуж, внушать религиозную доктрину моих предков моим детям, пусть даже я в нее больше не верю.
А сегодня я решила все бросить и следовать за человеком, которого люблю. И хорошо, что я вовремя отказалась от участи горы – долго бы все равно не выдержала.
– Ты говоришь мудро.
– И сама этому удивляюсь. Раньше я могла только вспоминать детские годы.
Я встала и двинулась дальше. Священник не пытался нарушить молчание и не заговаривал со мной до тех пор, пока мы не дошли до шоссе.
Я поцеловала ему руки.
– Я прощаюсь с вами, и на прощанье говорю, что понимаю вас и понимаю вашу любовь к нему.
Он улыбнулся, благословил меня и сказал:
– И я понимаю твою любовь к нему.
Весь остальной день я шла по долине. Играла в снежки, побывала в соседнем городке, съела в кафе сэндвич с гусиным паштетом, долго глядела на мальчишек, гонявших по снегу мяч.
Потом зашла в церковь, зажгла свечу. Закрыла глаза и стала повторять молитвы, которые выучила накануне. Потом, устремив неподвижный сосредоточенный взгляд на распятие перед алтарем, начала произносить лишенные смысла слова. Мало-помалу дар языков снизошел ко мне – это оказалось легче, чем мне думалось вначале.
Все это могло показаться глупостями – бормотать что-то бессвязное, произносить слова, ничего не говорящие нашему разуму. Но Святой Дух вступил в беседу с моей душой, и она слышала то, что должна была услышать.
Когда же я почувствовала, что очистилась достаточно, то закрыла глаза и прочла молитву:
"Пресвятая Дева, верни мне веру. Сделай так, чтобы и я сумела стать орудием Твоего труда. Дай мне возможность обрести постижение через любовь. Ибо любовь никого не отдаляет от своих мечтаний.
Сделай так, чтобы я стала союзницей и товарищем того, кого люблю. Помоги ему сделать все, что надлежит ему сделать, и при этом – рядом со мной".
Уже вечерело, когда я вернулась в Сент-Савен. Автомобиль стоял возле дома, где мы сняли комнату.
– Где ты была? – спросил он, едва завидев меня.
– Ходила, бродила, молилась, – ответила я. Он крепко обнял меня.
– Был момент, когда на меня напал страх – мне показалось, что ты ушла насовсем. На этом свете у меня нет ничего дороже, чем ты.
– А для меня – чем ты.
Мы остановились в каком-то городке, немного не доехав до Сан-Мартин-де-Ункса. Из-за того, что вчера шел снег с дождем, путь через Пиренеи занял больше времени, чем мы предполагали.
– Нам бы найти какую-нибудь харчевню, – сказал он, выскакивая из машины. – Умираю с голоду.
Я не шевельнулась.
– Ну что же ты? – он распахнул дверцу.
– Я хочу задать тебе один вопрос. Я не спрашивала тебя об этом со дня нашей встречи.
Он мигом перестал улыбаться, и меня рассмешила его внезапная встревоженность.
– Что-нибудь важное?
– Чрезвычайно важное, – ответила я, стараясь быть серьезной. – Итак, вопрос формулируется следующим образом: «Куда мы направляемся?»
И оба мы расхохотались.
– В Сарагосу, – не скрывая облегчения, ответил он.
Я выскочила из машины, и мы пошли на поиски ресторана, который был бы открыт в этот поздний ночной час. Казалось, что это дело безнадежное.
«А вот и не безнадежное. Другой со мной больше нет. Чудеса случаются», – сказала я себе, а вслух произнесла:
– Когда ты должен быть в Барселоне?
Он ничего не ответил, и лицо его оставалось сосредоточенным. «Надо избегать подобных вопросов, – подумала я. – А то он может подумать, будто я хочу влезть в его жизнь».
Мы в молчании прошли еще немного, и на площади этого крохотного городка увидели неоновую вывеску "Ресторан «Эль Соль».
– Открыто, давай зайдем, – вот и все, что он сказал.
Окруженные красными перцами анчоусы уложены на блюде в форме стрелы, а рядом – полупрозрачные ломтики овечьего сыра.
На середине стола стоят зажженная свеча и бутылка «Риохи».
– Средневековый погребок, – пояснил паренек-официант.
В этот поздний час в баре никого не было. Он поднялся, подошел к телефону, а потом вернулся за стол. Мне ужасно хотелось спросить, кому он звонил, но на этот раз я сумела сдержаться.
– Мы работаем до половины третьего утра, – продолжал официант. – Но, если вам угодно продолжить после закрытия, можем подать еще ветчины, сыра, вина, и вы посидите на площади. Вино не даст продрогнуть.
– Да нет, засиживаться мы не можем, – ответил он. – Нам надо к рассвету быть в Сарагосе.
Паренек вернулся за прилавок. Мы снова наполнили бокалы. Как тогда, в Бильбао, я почувствовала легкость: это «Риоха» начала оказывать свое мягкое действие, помогая нам в трудные минуты разговора.
Я сделала еще глоток и сказала:
– Ты устал вести машину, и мы пьем. Лучше бы нам заночевать где-нибудь здесь. По дороге я видела парадор «Старинные замки или памятники истории, превращенные испанским правительством в гостиницы. – Прим. авт.».
Он кивнул в знак согласия и сказал:
– Погляди-ка вон на тот столик. Японцы называют это шибуми – истинная сложность простых вещей. Люди запасаются деньгами, приезжают в дорогие рестораны и считают, что приобщаются к изысканности.
Я выпила еще.
Парадор. Еще одна ночь рядом с ним.
Таинственным образом восстановившаяся девственность.
– Забавно слышать, как семинарист рассуждает об изысканности, – сказала я, пытаясь отделаться от своих мыслей.
– Отчего же? В семинарии-то я и понял, что чем ближе мы благодаря нашей вере подходим к Богу, тем проще Он становится. А чем проще Он становится, тем сильнее Его присутствие.
