Огонёшка - Маргарита Константиновна Агашина
А над входом в зал висела вывеска: «Кафе «Огонёшка», и пели песни про «Огонёшку», и про мушкетеров, и играли по очереди на пианино, и танцевали. Время прошло так быстро, что никто и не вспомнил о том, как Талка предсказывала, что у нас будет скучно, что мы всё съедим и больше делать будет нечего.
Съели-то мы, правда, всё. И было так весело-весело.
Да, я, кажется, поняла. Всегда будет весело и всем захочется жить дружно, если всё время выдумывать небывалые дела. И я теперь знаю, почему в других классах скучно. Потому что всё-таки это очень трудно — набрать столько интересных дел, чтобы их хватило на все классы и на всю жизнь! И потом — а кто же будет делать неинтересные дела?
А жалко, что так быстро прошла наша «Огонёшка». Почему это всё хорошее так быстро проходит? И правда, как огонек: вспыхнет и погаснет. Мне сейчас даже кажется, что теперь нам уже ничего хорошего не придумать и нет больше никаких огоньков…
А впереди столько огней! Костры геологов. Вспышки электросварки. И ярче зарниц полыхают над степью ночные зарева урожайной страды. Голубые прожекторы торжественных салютов. Добрые, верные огни семафоров. Светлое окно человека, который не спит до утра. И самый главный, и самый высокий огонь — Вечный огонь солдатской славы на земле твоего города.
Много огней зажигают на земле люди. Они и живут ради этого. Они живут и знают, — что без этих огней на земле было бы темно и холодно, как бы жарко и яростно ни пылало над ней далёкое неустанное солнце.
ИЗ ДНЕВНИКА ИННЫ ВОСТРИКОВОЙ
9 января
Вот и кончаются каникулы! Через день — в школу.
Таких весёлых каникул у нас, по-моему, еще и не было! Ничего особенного в эти дни не произошло, но всем было очень весело. Наверно, когда у людей получается дружба, то и самые простые дела кажутся небывалыми. И их хочется делать и делать.
И каток мы на спортплощадке залили. И на ёлку в Дом союзов все вместе ходили — все в своих костюмах. Наши семнадцать мушкетеров получили за костюмы первый приз. И Толька тоже приз получил за свой «Урожай». На этот раз он пришёл весь в баранках: полпуда, наверно, купил. И всех угощал, даже Деда-Мороза.
Но больше всего нам понравился спектакль «Гибель эскадры»[1]. В театр ходили всем классом, с Александрой Викторовной. Сидели в ложах — четыре ложи наши были! Правда, мы немного опозорились. Сели в свои ложи, погас свет, и вдруг как начал наш шестой «А» хрустеть вафлями от мороженого! Александра Викторовна только руки на груди сжала и прошептала:
— Господи, ведь это театр, а не столовая!
Все начали поскорее есть, давиться, Катя платье мороженым закапала, Суханчик весь свой пломбир в рот засунул, чтоб не хрустеть. Так и сидел всю первую картину с полным ртом. И смех, и грех.
А потом он охрип из-за этого и даже болел. И из-за этого наши мальчишки бешкам в хоккей проиграли: Тольку с больным горлом мама на каток не пустила, а он у нас главный нападающий.
А Талка на каникулы уехала в Москву, к какой-то родне в гости. Вчера она прислала письмо Наташе. Пишет, что была на ёлке в Кремле и что там было так весело, так весело — почти как у нас на «Огонёшке».
* * *
Девятиклассника Костю Лазарева все в школе узнавали по голосу. Любой первоклашка, закрыв глаза, мог точно сказать, что это говорит не кто-нибудь, а именно Лазарев. Костя выступал у школьного микрофона не каждый день. Его приберегали для особо торжественных случаев, как Юрия Левитана для сообщений ТАСС. Когда по школьному радио раздавался почти левитановский Костин голос, все знали: случилось что-нибудь необычное…
В этот день Костин бас многозначительно гремел на каждой перемене: «Внимание! Всем мальчишкам шестых, седьмых, восьмых, девятых и десятых классов собраться после уроков в актовом зале. Всем мальчишкам! Собраться в актовом зале после уроков».
В школе творилось что-то невероятное. Все бегали от пионерской комнаты к учительской, от завуча к старшей вожатой и спрашивали, что случилось. Костя Лазарев от звонка и до звонка отсиживался в закутке, называемом радиорубкой. Дверь рубки открыть было невозможно: возле неё бушевала толпа мальчишек-пятиклассников.
— Почему пятые классы не собирают? — кричали пятиклассники.
— А мы что, не люди? — раздавались девчачьи голоса.
— Отвечай, Лазарев, а то не выпустим!
— Отстаньте вы от меня! — гудел из-за двери знаменитый голос. — Я вам русским языком говорю: я ничего не знаю. Идите в комитет.
Толпа отхлынула от двери, все бросились в комитет комсомола. Возле радиорубки остался один Толька Суханов. Он подождал, пока в конце коридора скроется последний, самый нерасторопный пятиклассник, и приоткрыл дверь Костиной рубки.
— Слушай, Лазарев, ты не оговорился насчёт шестых классов?
— Я, брат, третий год на этой должности сижу. Я не оговариваюсь. Что сказано — то и сказано. Иди отсюда!
— А не с седьмых классов, а? — не уходил Толька. — Ну посмотри там в своей бумажке…
— Ты уйдешь? — спросил Костя злым шёпотом и шагнул к Тольке.
Толька пробкой вылетел из рубки и побежал и класс.
В классе было шумно. На парте стояла Катя Саранская и, как всегда загибая пальцы, терпеливо объясняла:
— Так вот и сказали: разговор будет мужской. Это во-первых. Во-вторых, никакой военной тайны нет. Так секретарь комитета сказал. И третье: девочек не приглашают только потому, что вся школа в актовом зале просто не уместится. А уж полшколы-то как-нибудь влезет!..
По классу ходили догадки и домыслы. Кто-то сказал, что это идёт набор на какое-то подготовительное отделение знаменитого Качинс кого училища, чтоб люди к космосу с детства привыкали. Потом заговорили о том, что это все из-за их «Огонёшки», прошумевшей на всю школу: вот теперь и зовут одних мальчишек, чтобы, как у нас, в шестом «А», всех сделать начальниками. Думать так было приятно, но верилось в это не очень. К концу третьего урока появилась версия Талы Стрепетовой, которая уверяла, что это просто-напросто требуются новые голоса для городского хора мальчиков. Вова Марков сбегал в шестой «Б» и проконсультировался с ведущим солистом хора мальчиков Лёней Котиковым.
— Додумались! — усмехнулся ведущий
