Владимир Свирский - Спрси у марки
Комната, в которую он попал, напоминала камеру хранения на вокзале, только поменьше. У деревянного барьера сидела за конторкой старушка в синем халате и ела халву, запивая ее прямо из бутылки кефиром.
— Зачем пожаловал? — добродушно спросила она, поставив бутылку. — Потерял чего?
— Нашел! — глядя в сторону, ответил Юраня. — Вот.
И положил перед ней кляссер.
— Нашел?
Теперь в ее голосе слышалось недоверие. Она убрала под конторку еду и, не дотрагиваясь до «находки», спросила:
— Где ж нашел-то?
— На заднем сиденье… В троллейбусе…
— Прямо так и лежало? Может, еще что было? Ну, сумка, кошелек?
— Больше ничего не было, — покраснев, ответил Юраня.
— У нас, парень, всяко случается, — миролюбиво сказала она. — А что в нем есть? Смотрел?
— Ага. Марки! Вот.
Он сам раскрыл обложки кляссера.
— Кто ж это такой благопристойный? Партизан?
— Нет! — улыбнулся Юраня. — Почему вы решили, что партизан?
— А они в кино все с бородами. На ученого вроде бы не смахивает, на космонавта тем паче. Кто ж тогда еще, как не партизан?
— Долгожитель это! Понимаете? Эйвазов его фамилия. Больше ста пятидесяти лет прожил. Понимаете? Он родился, когда еще Пушкин жил!
— Да что ты! — женщина даже руками всплеснула. — Вот намаялся, сердечный! Это правильно, что его на марке пропечатали.
Но тут в ее глазах вновь мелькнуло подозрение.
— Откуда ж ты про него все знаешь, если только сейчас нашел? Нет, парень, хитришь ты что-то! А ну, не вертай головы, гляди прямо!
— Хитрю, — подчиняясь ее приказу, покорно согласился Юраня.
И рассказал этой незнакомой старой женщине все. Та слушала внимательно, не перебивая, а, когда он замолчал, тяжело вздохнула:
— Что совесть-то с человеком делает, а? Скажи на милость!
Она вышла из-за перегородки, положила маленькую, теплую руку на его опущенную голову, зашептала:
— Не терзайся, слышь, парень! Да если б каждый за свои грехи так убивался, грехов бы давным-давно не было! Я седьмой десяток живу, всякого насмотрелась, да и самой крутиться приходилось. Ах, приходилось… Помню, в сорок шестом, сразу после войны…
Но рассказывать о своих послевоенных грехах не стала, протянула ему раскрытый кляссер:
— Я тебе, парень, вот что скажу, а ты меня, старую, послушай! Нет за тобой больше греха, понял? Искупил ты его! Снял со своей души, понял? И старик тебе о том же говорит, он с моими словами согласный! Вишь, как по-доброму смотрит!
Юраня поглядел на мудрое лицо Эйвазова. Тот улыбался в свою седеющую столетнюю бороду и одобрительно кивал ему головой.
