Лидия Чарская - Том 24. Мой принц
Нам видно при слабом свете фонарей, гирляндой оцепивших дорогу, как наш возница поворачивает голову к нам.
— Выходите! — говорит он кратко.
— То есть как это выходите, — возмущаемся мы, — среди ночи и на полдороге?
— Выходите, а то провалимся!
С панной Вандой дурно. Дашковская в истерике. Кондырева жалобно плачет, по-детски кулачками вытирая себе глаза. Я переживаю не меньший ужас, сознавая, что мне нельзя умирать, пока не поставлен на ноги маленький принц.
Чахов, Беков, Ростовский и Кремлев успокаивают дам. Витя Толин бросается к панне Ванде и заботливо выводит ее из нашего злополучного "Ноева ковчега".
Выходят и все остальные. Лед продолжает отчаянно трещать. Оказывается, наш возница спросонок свернул в сторону и попал на участок, где берут лед и где он значительно тоньше, нежели на проезжей дороге.
— Благодарите Бога, — говорит доктор Чахов, — что вовремя остановились. Впереди такая прорубь, что…
Он не договаривает, потому что женщины заливаются плачем.
— Да плакать-то уж не стоит, опасность прошла, — прибавляет доктор.
Пока чухонец выбирается на проезжую дорогу, мы чинно шествуем в тишине, подавленные мыслью о том, что были на волосок от гибели. Потом снова занимаем свои места и едем. Но уже сна ни у кого нет. Чахов с Толиным снова развлекают компанию.
Когда Евгения Львовна Дашковская со своей сестрою подъезжают к дому в Кузнечном, где я живу, я неожиданно получаю приглашение от антрепренерши участвовать у нее на Пороховых еженедельно, а летом поехать с ее труппой играть в ее театре, в дачной местности на станции Сиверской.
Я, разумеется, радуюсь такому приглашению и даю свое согласие.
"Какой славный заработок впереди и сколько практики в одно и то же время! — размышляю я. — Милая Брундегильда, вы родились положительно под счастливой звездой!"
* * *У нас на курсах событие. Боб Денисов оказался настоящим прорицателем: Маруся Алсуфьева и Борис Коршунов — невеста и жених.
Их дружба укрепилась за последнее время и перешла в тихую привязанность. Они преследовали одну и ту же цель, горели одной и той же любовью к искусству. Милая, веселая, как птичка, всем всегда довольная Маруся, обладающая таким легким характером, сумела успокоить всегда угрюмого, раздражительного, общего баловня Борю. Его талант и ум так захватили душу девушки, что тяжелый характер и раздражительность юноши не пугали ее.
Сказали «маэстро» об этой свадьбе.
Тот скептически покачал головою.
— Учились бы лучше, курсы кончили, а то свадьбы затеваете. Вот по окончании школы поженились бы — это другое дело. Впрочем, — прибавил он, — давай вам Бог счастья. Только разрешит ли начальство!
Ходили к управляющему школой — тот разрешил.
Свадьбу назначили на самое ближайшее время, чтобы не задерживать подготовки к экзаменам. Это была очень оригинальная свадьба. У жениха и невесты, кроме курсовых стипендий, ничего нет. Придется жить на пятьдесят рублей в двух маленьких, точно игрушечных, комнатках на одной из самых отдаленных улиц Васильевского Острова. Но эти игрушечные комнатки мать Маруси и родители Бориса убрали, как бонбоньерки.
Накануне свадьбы Боб Денисов и Костя Береговой метались в поисках фраков, так как были приглашены держать венцы в качестве шаферов над головами жениха и невесты.
Султана, воспользовавшаяся танцевальными туфлями Лили, приставала к Ольге, чтобы та принесла ей свое белое платье.
— Нэ бойся ты, ради Бога: отдам, как толку Маруса женытся на Борысе, так и отдам, — убеждала она, то и дело ударяя себя в грудь рукою.
В день свадьбы, после лекции, Костя и Боб торжественно облачились в раздобытые фраки, причем Костя утонул в своем новом одеянии с головой, а Бобу его костюм доходил чуть ли не до колен. Они долго щеголяли в таком виде по «музыкальной», пока счастливый жених, осмотревший их критическим оком, не взъерошил свою красивую густую шевелюру и не произнес трагическим голосом:
— Невероятно мерзко. Вы не шафера, а оборванцы какие-то! — И, неожиданно хлопнув себя ладонью по лбу, прибавил:
— Придумал! Придумал! Обменяйтесь вашими фраками.
— То есть как это обменяться? — недоумевает Береговой.
— Ах, что за бестолковщина, право… Ну, фраками обменяйтесь, — раздражается Боря.
Обмен совершается в курильне к общему удовольствию. Теперь фраки пригнаны отлично, и никто не скажет, что они с чужого плеча.
После занятий с «маэстро» едем одевать невесту. Ровно в шесть назначено венчание.
Я, Ольга, Саня и Лили с Ксенией сразу наполнили своим говором уютную небольшую квартиру Марусиной матери.
Маруся совсем не похожа на взрослую барышню-невесту. Тот же милый ребенок выглядывает из-под белой фаты и флердоранжевого венца.
В церкви Бобу непременно хочется надеть ей венец на голову.
— Это к счастью. Примета такая, — шепчет он, когда юная невеста в знак протеста отчаянно мотает головой.
Маленькому Береговому ужасно трудно держать венец над высоким Борисом. И рукав у фрака зловеще трещит, когда он силится выше поднять руку.
Но кто себя чувствует убийственно — так это Султана. В белом платье Ольги, которое ей неимоверно узко, красная и расстроенная, потому что туфли с крошечных ножек Лили страшно жмут ей ноги, она то и дело дергает меня за платье.
— Скоры кончать будут? Скоры? А то сапогы лопнут, что хорошаго! — шепчет она так громко, что кругом немногие приглашенные оглядываются и улыбаются.
А венчанье идет торжественно, несмотря на скромную группу гостей и на полупустую церковь. Все свечи горят у икон. Все светильники зажжены. Небольшая церковь сияет огнями и блеском образов и паникадил.
И как хороша эта юная брачующаяся пара, с такой надеждой и радостью, так бесстрашно глядящая в свое будущее! Он — умный и благородный, с печатью одухотворенности и бесспорно недюженного, крупного дарования на лице, она — такая юная, светлая, горячо верующая в свои силы и духовную силу своего избранника, — как они счастливы!
Смотрю на них, внимательно прислушиваясь к молитвам, и вспоминаю свое собственное венчание…
* * *В двух комнатах-бонбоньерках настоящий пир. «Молодые» точно играют в хозяев. У них и хозяйство точно игрушечное: крошечная посуда, миниатюрные кукольные чашечки и мебель точно для ребят. Но у «молодого» смелые планы в жизни. У него "орлиные крылья", как выразился Боб. Это видно из его речи, которую он произнес, вскочив на высокий табурет.
Он поведет свою избранницу Марусю в чудесный храм искусства, где горят неугасимые огни и стелется к небу голубой фимиам славы, где цветы и радость, где нет ни горестей, ни печали.
О, он красиво говорил в тот вечер, этот талантливый Борис!
Султана сильнее, чем когда-либо, ударяла себя в грудь и вскрикивала от восторга:
— Эты хорошо! Эты хорошо! Очень хорошо эты! — И в результате, от прилива восторга, разбила крошечную и хрупкую тарелочку для фруктов.
Мы поздно разошлись в тот вечер.
Уходя и толкаясь в маленькой прихожей, мы все обратили внимание на более чем легкий костюм Султаны: тоненькая осенняя драповая кофточка в такую стужу!
— Ведь этак немудрено воспаление схватить! — возмущается Вася Рудольф. — Подписку нам, что ли, сделать на покупку для нее теплого пальто.
— Подписку! А разве она деньги возьмет? — шепчет «молодая», пользуясь случаем, когда болгарка скрылась за дверью.
— А сапоги чужие ведь она носит и ест чужие обеды без спросу, — замечает Береговой.
— И картошки тоже, — добавляет Крымов лукаво. Вася Рудольф мгновенно краснеет.
— Нет, подписку сделать необходимо. Собрать денег и, чтобы она не знала от кого, послать ей, — говорит он тоном, не допускающим возражения.
— Ладно. У меня два рубля на восемь дней. Все равно не дожить до отцовской присылки. Жертвую один, — машет рукою Боб.
— За мной рупь — целковый считайте, — вставляет Федя.
— Собственно говоря… собственно говоря, я не прочь… но… — и, после усиленного копошения на дне своего кармана, Костя вытаскивает какую-то мелочь и, отсчитав на ладони, передает ее Рудольфу.
Мы все даем, сколько можем. Рудольф лезет в кошелек. Чувствуем все, что он даст много, гораздо больше, чем все мы.
"Молодые" сговариваются между собою и исчезают куда-то, а через минуту Маруся приносит белый конвертик и вручает Васе.
— От нас, — говорит она просто и улыбается.
Выходим на улицу по обыкновению гурьбою. Впереди, далеко перед нами, при свете фонарей, маячит высокая фигура в белом Ольгином платье и драповой кофточке.
— Вася, — говорю я, обращаясь к Рудольфу, — если она когда-нибудь узнает, что ты участвовал в складчине, да еще, кроме того, явился главным зачинщиком этого дела, ее самолюбие будет страдать. Тебе необходимо помириться с нею.
