Лев Рубинштейн - Чёрный ураган
— Ну, в Кембридж? — завистливо сказал Билл. — Там все ходят в башмаках и галстуках, и у каждого есть зонтик. Уж больно шикарное место этот Кембридж!.. Кстати, видел я вчера Большого Бена.
— При чём тут Большой Бен?
— А вот при чём: его позвал сам док и стал допрашивать, не видел ли он свою дочь Хэт.
— А он?
— Бен сказал, что не видел. Он и в самом деле не видел её с тех пор, как она убежала. Док очень рассердился и закричал, что Хэт преступница и что ей не уйти от тюрьмы. Прошедшей ночью от Стюартов бежало одиннадцать негров! Говорят, что их увёл Мойсей. Нынче овчарки лают на всё графство. А Бену пригрозили, что его продадут с торгов в Кембридже.
— Одни бегут, других продают, — иронически заметил Книжник. — Этак скоро в Мэриленде некому будет растить табак и маис. Так вот, Билл, я так и написал: «Один большой, один средний и два маленьких готовы к отправке. Прошу передать привет стройному молодому джентльмену».
— Кто это?
Твоя дочь Джейн. Кухарки из большого дома клянутся, что видели её в мужском костюме в тот вечер, когда она исчезла.
Книжник отправился домой, очень довольный результатами путешествия в Кембридж. Возле своей хижины он наткнулся на двух лошадей, привязанных к дереву.
Вдали щипала кусты ещё одна лошадь, которую Сэм хорошо знал, — это была кобыла Данкена Стюарта с новым английским седлом.
Внутри хижины был разгром. Хопкинс и один из надсмотрщиков Стюарта шарили по всем углам. Кровать была опрокинута, сломанная скрипка валялась в золе очага.
Данкен направил на Сэма дуло своей винтовки.
— Брось то, что у тебя в руках, учёная обезьяна! — скомандовал он. — Ты, конечно, всё знаешь. Ты агент аболиционистов!
— Масса Данкен, — воскликнул Сэм, — да кто же поверит в такую небылицу?!
— Говори, видел ты Гарриет Табмен?
— Убей меня бог на этом месте, масса Данкен, если я видел её с тех пор, как она исчезла!
— Но ты знаешь, кто агенты среди моих негров?
— Не имею никакого понятия, масса Данкен.
— Ты видел Пинча?
— Нет, масса Данкен, я и Пинча не видал с тех пор, как сгорел его дом.
— Смотри, Сэм, как бы твои лживые слова не отпечатались у тебя на лбу! Не воображай себя свободным. Тебя ничего не стоит продать.
— Все знают, масса, что я никогда не лгу. Мы с Большим Беном никогда не оскверним себя ложью. Мы уже оба старики.
— Я дал бы двадцать долларов тому, кто укажет, кто из чёрных помогает Гарриет Табмен!
— Двадцать ударов доской с гвоздями надо ему дать! — проворчал Хопкинс. — Это гораздо лучше подействует, чем деньги. Смотри, любезный, в каком виде у тебя библия. На ней паутина! Ты не раскрывал её уже месяца три, а ещё проповедник!
— Гм, я многое знаю наизусть, — смущённо сказал Сэм.
— «Наизусть»! — свирепо крикнул Стюарт. — А ещё что ты знаешь наизусть?! Адреса подпольных станций? Что за дрянь ты притащил из Кембриджа?
Книжник прижал было к себе свой пакет, но Стюарт вырвал его из рук. В тряпке оказалась книжечка в зелёном переплёте.
— «Хижина дяди Тома, или Жизнь среди обездоленных», — громко прочитал Стюарт. — «Сочинение Гарриет Бичер-Стоу»… Так вот зачем ты ездил в Кембридж, негодяй!
Сэма Грина судили в Кембридже по обвинению в хранении «возмутительных, лживых, лицемерных и предательских сочинений, распространяемых аболиционистами, с целью посеять вольнодумство, преступные мысли и склонность к мятежу среди населения южных штатов». В своём последнем слове подсудимый утверждал, что в сочинении миссис Бичер-Стоу говорится о боге больше, чем в библии, но его замечание вызвало смех среди присяжных. «Цветной проповедник пытался доказать, что дядя чуть ли не христианский мученик, что возбудило законное возмущение присутствовавшей на суде публики», — писала местная газета.
Сэм Грин был присуждён к восьми годам тюрьмы.
Жёлтый и голубой
При следующей «большой продаже» доктор Томпсон решил продать жену и детей Устричного Билла.
Его убедил в этом полковник Стюарт:
— Вы разрушаете основы нашего процветания, доктор, именно тем, что не содержите своих работников в страхе и повиновении, — объявил полковник. — Дочь этого негра бежала — пусть же вся семья ответит! Следующий любитель свободы десять раз подумает о своих близких, прежде чем пересечёт линию Мэсона и Диксона!
Торги начались в Кембридже в здании суда в десять часов утра, но, несмотря на все старания аукциониста, никто не покупал женщину и детей.
— Ужасно упал спрос на этот товар, сэр, — сказал аукционист Томпсону, опуская молоток. — Как видите, взрослых негров раскупают, но мелочь нынче не в цене. Вдобавок эта пожилая тётка Баули не кухарка и ни к чему не годна, кроме починки сетей, а уж о детях и говорить не приходится. Я советую вам продать их негроторговцам поштучно и не спорить из-за цены. Впрочем, после обеда попробуем ещё раз.
Аукционист отправился в харчевню, где его ждали большие дельцы, знатоки спроса и предложения, которые привыкли обсуждать хозяйственные дела за большим стаканом бурбонского виски. Доктор поехал в ресторан, а непроданных чёрных отвели в арестантскую.
Сторож уже собирался запереть камеру, когда перед ним появился немолодой, солидного вида негр и, низко поклонившись, вручил письмо.
— Пошёл к чёрту! — лениво протянул сторож, звеня ключами. — Что это за письмо и чей ты негр?
— Письмо от массы Хэндерби, аукциониста, — отвечал пришедший, — я его негр.
Сторож зевнул и проглядел письмо. В нём было написано, что аукционист нашёл покупателя в харчевне и чтобы «старая Баули с детьми была немедленно доставлена моим слугой Минго на место продажи». Подпись мистера Хэндерби была обозначена не слишком разборчиво, но сторож спешил домой к обеду, и у него не было времени разглядывать письмо. Он равнодушно кивнул головой и крикнул в камеру:
— Эй, тётка Баули с отродьем! Выходите, вас продали!
Заплаканная тётя Баули с двумя девочками проплыла мимо сторожа, с ужасом взглянула на Минго и последовала за ним на улицу.
— Билл, — воскликнула она, прикладывая ладони ко лбу, — как ты сюда попал? Что это такое?
— Молчите! — сердито произнёс Устричный Билл, высоко поднимая над головой конверт. — Молчите и идите за мной!
Городок Кембридж был пуст. В полдень все обедали, и даже в гавани шум становился меньше.
Тётя Баули следовала за мужем, который шёл неторопливыми шагами, торжественно держа в руке конверт.
— Неужели ты хочешь продать нас, Билл? — стонала тётя Баули, но Билл не отвечал.
Путешествие неожиданно закончилось возле белой калитки в заборе, куда Билл провалился, как в яму, таща за собой жену и детей.
— За мной, на чердак! — прошептал он. — Это дом преподобного Мак-Аллана. Это он писал письмо.
— Да благословит его господь! — вздохнула тётя Баули.
— И его и Мойсея… Мойсей написал ему из Филадельфии и объяснил всё, что надо делать. Быстрее, старуха, нам нельзя оставаться на дворе. Преподобный Мак-Аллан — мулат, и сюда могут прийти…
Преподобный Мак-Аллан не был агентом подземной дороги Несмотря на своё полунегритянское происхождение, он пользовался некоторым почтением в городе. Плантаторы считали его цветным, и дом его не был застрахован от обысков и налётов, но шкиперы, капитаны, рыбаки и механики, из которых состояло большинство населения Кембриджа, относились к нему как «честному попу». Иногда Мак-Аллан втайне помогал своим цветным сородичам, но всегда старался, чтобы они не задерживались у него в доме. Поэтому он сам не вышел к беглецам.
Старый работник-негр, похожий на негатив своим чёрным лицом и белыми волосами, принёс еду и питьё.
— Вечером поедете в фургоне, — объяснил он. — Запомни, дядя Билл, что тебе надо искать два огня — жёлтый и голубой — и разговаривать только с теми людьми, которые скажут тебе: «Друг среди друзей». Ты едешь в Балтимор.
— А дальше? — боязливо спросил Билл.
— Дальше не знаю. Тебя повезут. Если бог поможет, всё будет в порядке.
Он ушёл. Тётя Баули зарыдала:
— Билл, куда мы едем? Мы простые, неграмотные негры, нас ничего не стоит обмануть и продать…
— Жёлтый и голубой… — задумчиво сказал Билл. — Лопни мои глаза, если это не в бухте! На суше не зажигают цветных огней. Где вода — там я у себя дома. «Друг среди друзей»! Жёлтый и голубой!
Вечером тот же негр проводил их огородами на другой двор, где стоял фургон. Возчик был белый. Он рассеянно посмотрел на семью Баули и полез на облучок. Беглецы расположились на полу фургона и закрылись одеялами. Фургон заколыхался.
Билл слышал голоса прохожих и скрип колёс других повозок. Чей-то голос спросил:
— Едешь домой, Гил?
— Да, и будь проклят этот Кембридж! — отвечал возчик. — Ни пива выпить, ни лошадей покормить.
