Андрей Некрасов - Завидная биография
И хотя всюду попрежнему горели яркие лампы, в цехе сразу стало темно. Только огненными пятнами расползались во все стороны полные чашки…
Вот одна наклонилась над каруселью, и тонкая струйка огня побежала через край, прямо в дырочку на кирпиче. Кирпич задымился со всех сторон и укатился на карусели. На его место подъехал другой, третий…
Иван Ильич тронул кирпич рукой.
— Вот, гляди: это формы, сюда наливают металл, — сказал он.
Но Алешка не слушал. Он стоял, как зачарованный, и не мог оторвать глаз от огня. Он подумал, что огонь тут и есть самое главное, и, наверное, долго простоял бы здесь, но Иван Ильич взял его за руку, провел по узкому коридору, и минуту спустя они оказались уже в другом цехе.
Тут повсюду грудами лежали еще горячие формы и, точно кузнечики в степи, во всех концах стрекотали звонкие молотки. Черные формы под их ударами рассыпались горячей землей и оттуда, из земли, как зерна из ореха, выпадали серые сосульки, вроде козьих рогов. Их тут были тысячи, этих серых сосулек. А работницы с молотками в руках все били и били формы, все новые и новые сосульки очищали от земли и кидали с кучи.
И вдруг Алешка понял: да ведь это же пальцы с гребня косилки! Ему вспомнилось, как тогда, в Сухой Лощине, в душистой траве он собирал исковерканные пальцы от разбитой машины.
Потом он увидел, как, прямо из-под земли, на железной площадке поднялась большая, как сундук, форма, окованная железными обручами. Двое рабочих в фартуках подхватили ее крючками, волоком затащили на станок, сбили обручи, и форма запрыгала, загремела, потом железная лапа подхватила крышку, форма рассыпалась, и во все стороны поползла сухая земля, и там, в земле, красным светом засветилась огромная корявая головешка… Зацепив крючком, рабочий дернул ее, головешка скользнула, въехала на железную ленту и поползла куда-то, медленно остывая на ходу. А на станке уже прыгала новая форма, рассыпаясь горячей землей.
— Узнаешь? — крикнул Иван Ильич прямо в ухо Алешке.
— Не! — крикнул Алешка в ответ, но тут вдруг узнал в остывшей головешке главную раму косилки…
— А теперь пойдем в механический, — сказал Иван Ильич и повел Алешку куда-то наверх по крутой лестнице. Там, на втором этаже, Алешка видел, как машина легко, точно бумагу, режет толстую сталь. На другой машине мальчик-ремесленник будто семечки щелкал — вырубал ножи для косилки, а девушка, чуть постарше, клала ножи в точилку. Точилка с ревом сыпала белые искры, а оттуда, прямо из-под камня, блестящие отточенные ножички ловко выхватывала железная магнитная рука: притянет, вынесет ножичек и отпустит. И один за другим со звоном падают ножички на ленту и едут куда-то еще дальше.
Иван Ильич взял один ножичек и дал Алешке попробовать острие.
— Руками не скоро так выточишь, — сказал он.
— Не скоро, — согласился Алешка и подумал: «Машины тут главное, вот что».
В другом месте, опять из-под пола, поднялась главная рама, но уже холодная и чистая.
Рабочий зацепил ее крючком, свисавшим с потолка, потянул какую-то веревочку, и вдруг тяжелая рама поднялась на воздух, закачалась, отъехала в сторону и плавно опустилась на стол большого станка. Сразу схватили ее железные лапы, с четырех сторон надвинулись разные сверла, что-то захрустело, заскрежетало: серебряными змеями расползлись во все стороны стружки. Рабочий, стоявший у станка, покрутил какое-то колесико, и сверла сразу отъехали, лапы разжались, тот же крючок подхватил раму и опустил на железную ленту.
— А вот это конвейер, — сказал Иван Ильич, — слыхал, небось, а теперь посмотри сам.
Сюда, к конвейеру, на вагонетках и на лентах-транспортерах из всех цехов неторопливыми потоками, как ручейки к берегам реки, стекались готовые пружины, педали, шестерни, болты. А по главному руслу, по ленте, одна за другой, важно, как серые гуси, плыли главные рамы.
У конвейера Алешка пробыл долго. И сначала ему показалось, что люди, стоявшие по сторонам ленты, ничего почти не делают: один положит на ленту деталь, другой наденет пружину, третий вставит болт, четвертый кладет рядом гайку. Уж мог бы, кажется, и навернуть-то ее сам? Нет, навертывает другой, да и то не до конца. И только третий затягивает ключом до места.
Но потом Алешка понял, что тут и нельзя по-другому: провозишься с одной гайкой, возьмешься за чужое дело, так тут сразу столько накопится своей работы, что и не справишься, не поспеешь. А так-то лучше: каждый свою маленькую долю работы делает во-время, а зато ни секунды не пропадает, и вот так, незаметно, чугунная рама обрастает шатунами, рычагами, тягами, и с другого конца конвейера, на своих колесах, ловко съезжает на пол готовая косилка, только еще некрашеная и без ножей.
«Может, конвейер самое главное?» — подумал было Алешка, но тут вспомнил сотни внимательных лиц в литейном и в механическом, вспомнил сотни уверенных рук, превративших чугун и сталь в части этой сложной машины, и совсем растерялся: пойди-ка найди тут самое главное!
В это время загудел гудок, конвейер остановился, замолчали станки, и, вытирая на ходу руки, рабочие двинулись к воротам цеха: один из них — тот, что затягивал гайки, — подошел к Алешке, остановился.
— Из колхоза, что ли, приехал? — спросил он.
Алешка кивнул.
— А чего загрустил? Или думаешь, тихо работаем? Ничего, поспеем, браток, у нас все секунды рассчитаны. Так и скажи землякам: заводские, мол, не подкачают, — сказал рабочий и, показав рукой на кумачовый плакат, бегом побежал за другим.
«Стахановским трудом обеспечим досрочное выполнение плана», — прочитал Алешка и тут только опомнился: Иван Ильич куда-то пропал.
Алешка обернулся туда, сюда, выглянул во двор. По двору со всех сторон шли и шли мужчины, женщины и подростки-ремесленники, все о чем-то говорили, о чем-то горячо спорили, чему-то радовались и улыбались.
Алешка целый час один ходил по опустевшим корпусам, с опаской поглядывая на неподвижные станки. Они молча стояли в цехах, холодные и непонятные, и только в одном месте продолжалась работа: подвешенные на цепях, одна за другой, медленно двигались собранные готовые косилки, окунались с головкой в огромный чан, наполненный пахучей краской, и снова, поднявшись, двигались дальше, оплывая тяжелыми каплями и блестя голубой эмалью. И за всем этим делом, прохаживаясь по галлерее, следил маленький старичок с острой бородкой, в затвердевшем от краски фартуке.
— Интересуешься? — спросил он добродушно. — Посмотри, посмотри, ничего…
Когда снова прогудел гудок и цехи, промолчавшие час, ожили, Алешка заблудился вконец. По витой лесенке он спустился в огромную кузницу. Тут все дрожало, звенело, грохотало. Повсюду с ревом пылали форсунки горнов, и кузнецы, выхватив из огня добела раскаленные куски металла, и так и этак вертели их, подставляя под удары тяжелых механических молотое, и, повертев сколько надо, бросали в сторону еще горячие, но уже готовые части будущих машин. Тут же парень в матросской тельняшке и в огромных брезентовых рукавицах запросто гнул руками толстые железные прутья, раскаленные посредине, и, прикинув по мерке, складывал ровной стопкой.
Алешка постоял, подивился силе и ловкости кузнецов, побрел дальше и попал в упаковочный цех. Здесь уже совсем готовые косилки и жатки стояли ровными рядами, и девушки в серых халатах упаковывали какие-то части…
Без всякого разбора они подносили их на носилках, высыпали в длинные ящики и забивали гвоздями.
«Этак и напутать недолго, — чего надо, забудут, а лишнего наложат», — по-хозяйски подумал Алешка, но сейчас же понял, что напутать здесь невозможно: на серой деревянной стенке красным были нарисованы все нужные части. Тут на гвоздочках вешали детали из разных ящиков, и красные пятна на стенках, закрываясь одно за другим, пропадали. А когда пропало последнее пятнышко, как раз поднесли носилки, подставили, сложили туда все части и стенка опять запестрела красными пятнами.
«Да, уж так ничего не затеряется!» — подумал Алешка и размечтался о том, как на таком вот ящике напишут: «Колхоз «Красный луч», бригадиру Петру Кузьмичу Пронину», но тут какой-то мужчина подошел к нему и спросил:
— Голованов не вы будете?
— Я, — удивился Алешка, — а что?
— Ну вот и добре, а то директор беспокоится. Сейчас вас проводим.
И тот самый сторож, который утром так непочтительно тащил Алешку за шиворот, появился откуда-то и мирно зашагал рядом.
— Обыскались тебя, Голованов, — добродушно ворчал он, — да и то сказать, разве можно здесь в первый раз одному? Тут по двадцать лет люди работают, да и то другой заблудится. Вот прямо теперь, на второй этаж. А я уж с тобой не пойду.
— Нашелся? Ну, садись, — сказал директор, когда Алешка вошел в кабинет. — Садись, побеседуем, Алексей Николаевич.
Алешке стало вдруг не по себе.
