Катарина Киери - Никто не спит
— Не трогай мою девчонку.
Андреас цедит слова сквозь зубы, а глаза прищурены так, что зрачков почти не видно. Он похож на плохого актера, который пришел на кастинг для боевика. Мне его почти жаль. И в то же время я чувствую силу.
Делаю шаг вперед, теперь между нами двадцать сантиметров, не больше. Набираю воздуху в легкие и пристально смотрю на Андреаса.
— Я ненавижу ветер!!!
Андреас отшатывается, изумленно распахнув глаза, злобного прищура как не бывало.
Я вытираю грязные ладони о его рукава, поворачиваюсь спиной и ухожу в раздевалку.
Терес была права. Сразу стало лучше. Намного лучше.
Я откашливаюсь и поднимаю голову. Тоббе с ошарашенным видом смотрит на меня, остановившись на полпути к раздевалке. Рядом с ним Густав, в руках у которого, как обычно, футляр с каким-то инструментом. Он шел к парковке, чтобы поехать на следующий урок, в другую школу. Ветер раздувает волосы, как седое облако. Я останавливаюсь перед ними.
— Какого черта… — только и произносит Тоббе.
Густав хитро улыбается, прищурив глаз.
— Слышь, парень, — говорит он. — Вот это, я понимаю, соло.
Я и сам доволен. Правда. Да еще и два зрителя: Тоббе и Густав. Вполне достаточно.
24
Я захожу домой, закрываю за собой дверь и вдруг понимаю, что светленькая малявка сидит в подъезде и это как-то странно. Мы просто поздоровались, она посмотрела на меня своим обычным, затаенно-вопросительным взглядом. Вид у нее был не то чтобы грустный, но какой-то потерянный. К тому же я никогда раньше не видел, чтобы она там сидела. Месяц назад мне было бы все равно, я бы и думать о ней не стал. А теперь думаю. И снова открываю дверь:
— Что-то случилось?
Кажется, она так и сидела, глядя на дверь нашей квартиры.
— Ключ забыла, — отвечает она со вздохом. — А мамы дома нет.
Губы подрагивают, как будто она сдерживает растущий плач. Под носом след засохшей крови.
— А когда она вернется?
Малявка пожимает плечами.
— Не знаю, — отвечает она, чуть выпятив губы. — Может, через час.
— Хочешь к нам зайти? — спрашиваю я, глядя, как она покачивается и елозит на месте.
Малявка серьезно кивает, светлые пряди падают на лоб. Медленно встает:
— Можно в туалет сходить?
— Конечно.
Она чуть не подскакивает, вбегает в прихожую, сбрасывает ботинки и несется в туалет. У меня сжимается сердце: хорошо, что все это случилось не месяц назад, а сейчас. Видно, она долго терпела. Нелегко, наверное. Особенно если ты девчонка. Особенно если рядом только дома и дворы.
Я иду на кухню, открываю кран, гремлю посудой. Пусть не думает, что я подслушиваю. Хорошо бы все так поступали, когда бываешь в туалете в гостях. Хотя я почти не бываю в гостях.
Малявка выходит из туалета, вид у нее уже более спокойный, губы не дрожат, только взгляд немного растерянный. Смывая следы крови под носом, она чуть забрызгала куртку. Я не хочу, чтобы она стояла столбом, и оглядываюсь по сторонам, думая, чем бы ее занять. Форма с кексом, который вчера принесла Юлия, так и стоит на разделочном столе. Даже нож лежит там, где она его оставила.
— Хочешь кекса?
— Да… спасибо.
Малявка садится за обеденный стол. Она здесь — и это так естественно, так просто. Она не шумит и даже почти не двигается, она просто есть. Чувствуется в ней какая-то мудрость, что ли.
Я набираю воды, чтобы заварить себе чаю, и спрашиваю, чего хочет она.
— Молоко, если у вас есть.
Я отрезаю несколько кусков кекса ножом, который Юлия вчера достала, но так и не использовала. Потому что у меня внутри был камень, осколок гранита. Неприятное чувство напоминает о себе, встрепенувшись внутри.
— Я видела, как она шла к тебе с кексом.
— Что? — переспрашиваю я, хотя прекрасно все слышал.
— Я видела, как Юлия несла тебе кекс. Вчера.
Она смотрит мне в глаза, не отводя взгляда ни на мгновение, как и всегда. Самый четкий в мире человек. Она знает, что Юлию зовут Юлия.
Я накрываю на стол и сажусь. Светленькая малявка берет кусок кекса, с наслаждением жует и запивает молоком.
До чего же странные вещи происходят последнее время. Вчера дважды приходила Юлия, утром я шел в школу с Терес, на физкультуре забил гол, потом орал на Андреаса — исполнил «соло», как сказал Густав. А теперь за нашим столом сидит светленькая малявка. Я чувствую себя скорее зрителем, чем участником этих событий. Как будто смотрю кино или реалити-шоу о собственной жизни. Словно все это сон, в котором я вижу себя со стороны.
— Почему вы не съели кекс?
Наверное, я должен рассердиться. Странно, что этого не происходит. Наоборот, ее вопрос кажется мне совершенно нормальным. И то, что я собираюсь на него ответить, — тоже в порядке вещей.
— Потому что я недотепа, — говорю я, отпив чаю. — Поступил глупо.
Она жует кекс и чешет указательным пальцем под носом. Она не знает, что ее мама очень похожа на мою.
— Ты попросил прощения?
Нет, не попросил. Ни за вчерашнее поведение, ни за сломанный палец. Я не умею себя вести. И вовсе не горжусь этим, наоборот — мне стыдно. Я смотрю в чашку и мотаю головой.
— А попросишь?
Я делаю глубокий вдох, но не могу удержаться от смеха. Она отвечает удивленным взглядом.
— Просто… я не знаю…
Встаю, иду к раковине, наливаю холодной воды в чашку, делаю глоток и сажусь на место.
— Сколько тебе лет? — спрашиваю я.
— Восемь, — отвечает она, моргая.
— Просто я сижу здесь с восьмилетней девочкой… То есть ничего такого, конечно, ты не думай… просто…
Вот-вот снова глупость скажу. Не знаю, как выразиться, — да и что хочу сказать, тоже толком не знаю.
— Просто ты такая… крутая, что ли.
Какое-то безумие. Как будто человек, совершенно не способный выражать чувства, пытается признаться в любви. Может быть, так оно и есть. Я снова смеюсь — на этот раз над собой. Светленькая смотрит на меня совершенно пустым, равнодушным взглядом — и правильно делает. Она мне нравится: смелая, но в то же время сердце сжимается при взгляде на нее. Как будто на ее плечах груз, слишком большой для этого маленького тельца, этих тонких пальчиков, этих светлых прядок.
Мы сидим за кухонным столом, друг напротив друга, и думаем каждый о своем. О чем думает она, понять невозможно. Мне нравится так сидеть. Малявка берет еще кусок кекса, тщательно пережевывает. Я не собираюсь рассказывать ей, что ее мама похожа на мою. Я хочу спросить о другом:
— Почему ты сказала, что тебя зовут Эсмеральда?
Малявка краснеет и часто моргает, глядя в стол, потом откусывает маленький кусочек кекса, пережевывает, глотает. Она явно смутилась, а я ведь совсем не хотел ее смущать.
— Я так сказала, потому что…
Отхлебывает молока.
— Потому что…
Оглядывается по сторонам, как будто ответ на вопрос находится где-то здесь, на кухне.
— Просто потому что сказала, — подсказываю я голосом умного и понимающего папы. Или дедушки.
Светленькая внимательно смотрит на меня. Потом кивает.
— Да, — выдыхает она.
— Все иногда так делают, — говорю я. — Скажешь что-нибудь, а зачем сказал — и сам не знаешь.
Мне это по собственному опыту известно. А говорю я все тем же родительским голосом.
— Мама, наверное, уже пришла, — спохватывается светленькая малявка.
Как только она оказывается в прихожей, дверь открывается и входит отец. Он, наверное, уже привык сталкиваться на пороге с уходящими гостями. На этот раз я решаю представить соседку.
— Это Анна. Она живет в квартире напротив, — говорю я отцу и тут же добавляю, обращаясь к ней: — А это мой от… папа. Зовут его Эрик.
Они кивают друг другу. Отец с улыбкой протягивает руку. Светленькая быстро пожимает ее и тут же отпускает.
— Пока, Элиас, — говорит она уже на пороге. — Спасибо за угощение.
Как только дверь закрывается, воцаряется полная тишина. Мы с отцом стоим в прихожей и смотрим друг на друга.
— Да-а, — медленно произносит отец, прерывая молчание. — У тебя что ни день, то гости.
— Да уж, — отвечаю я.
25
— Ну так что? — спросила Анна. — Попросишь прощения у Юлии?
— Да, попрошу.
Вчера, угощая кексом Анну, которая сидела за нашим столом и чесала под носом тоненьким пальчиком, я решился. Пойду домой к Юлии сразу после школы и попрошу прощения — за сломанный мизинец, за глупые слова, за…
Я нашел ее имя и номер телефона на сайте клуба джиу-джитсу. Потом позвонил в справочную и узнал адрес по номеру телефона. Я вдохнул полной грудью, почувствовал, как легкие наполнились кислородом и силой.
Весь день шел дождь, вода струилась серым занавесом по стеклам. Но когда мы вышли из школы, дождь перестал. Тоббе смотрит в небо, я следую за его взглядом: тонкие полоски рваных облаков быстро бегут, растворяясь в синеве.
