Людмила Матвеева - Ступеньки, нагретые солнцем
Она говорит ровно, без всяких интонаций, от этого Тимке кажется, что она гудит. Вадик молча слушает, кивает. Он, наверное, согласен, что хорошо, когда у человека есть своё увлечение. И плохо, когда у человека нет никакого увлечения. Тимке стало жалко этого Вадика, он подмигнул ему: ничего, мол, не тушуйся. Подумаешь, увлечение. Нет — значит, будет. Но Вадик виновато смотрит на свою маму. А она гудит и гудит.
Тимка закрыл кинокамеру, убрал её в футляр. Снимать больше не хотелось. На днях в кружке он проявит плёнку и, если получится хорошо, покажет в классе фильм. Он назовёт его: «Весёлые звери». Галина Ивановна уже напоминала ему:
— Тима, когда же ты покажешь нам свой фильм? Поторопись, а то скоро кончится учебный год.
Тимка сказал:
— Хорошо, Галина Ивановна, я потороплюсь.
Тимка не мог ей сказать, что у него почти нет готовых фильмов. Потому что он любит снимать, но когда снимет, положит куда-нибудь в дальний угол ящика непроявленную плёнку и снимает следующий сюжет. Проявлять Тимка не умеет. Ван Ливаныч говорит:
«Только сам. Настоящий кинолюбитель всё делает сам. Пижоны отдают проявлять плёнку в лабораторию».
Тимка не пижон, он не отдаст. Но и сам не проявляет. Скучная работа возиться с проявителями и закрепителями. Выбирать сюжеты для съёмок, интересно строить кадр — совсем другое дело. Это Тимка мог бы делать с утра до вечера. И ещё иногда смотреть на Катю, без этого жизнь теперь казалась ему тоскливой, даже если в ней были киносъёмки.
Один раз он сидел дома и вдруг увидел, как во двор вышла Катя. Она шла по двору, размахивала хозяйственной сумкой. Потом он видел, как она стояла и смотрела на дворничиху, кормившую голубей. И Тимка взял кинокамеру и стал снимать Катю. Сначала снял, как она идёт, размахивая сумкой. Потом — как смотрит на дворничиху и на своих любимых голубей. Потом — как она возвращается из магазина, из сумки торчит батон и бутылка кефира. И Катя отламывает кусок хлеба и бросает голубям. А они жадно хватают его, и Катя кидает ещё…
Получилась съёмка скрытой камерой: Тимка снимал, а Катя не знала. И вела себя очень естественно. У неё было очень красивое лицо — улыбающееся, беззаботное. Особенно когда она кормила голубей. Светило солнце, на Кате была красная курточка и синие брюки. На цветной плёнке это должно получиться красиво: голубое небо, серые голуби, красная куртка, синие брюки.
Ван Ливаныч подёргал усами и сказал, что у Тимки есть художественное чутьё.
— Смотрите, ребята. Тима всегда умеет взять красивый кадр. Жаль, что он не любит чёрной работы. А то бы из него получился прекрасный кинолюбитель.
Не любит чёрной работы. Как будто есть такие люди, которые любят чёрную работу. Приходится, вот и делают. И Тимка тоже делает. Он в последнее время сам проявил несколько пленок. И сам сделал монтаж: склеил кадры в таком порядке, что получился не просто набор кадров, а фильм. И даже сложил всё аккуратно по коробкам. Ван Ливаныч увидел это, ничего не сказал, но одобрительно кивнул Тимке: молодец, мол, давно бы так.
На другой день Тимка сказал Галине Ивановне:
— Я могу показать кино, если интересно.
— Конечно, интересно, — ответила Галина Ивановна. — Мы с удовольствием посмотрим.
И вот они собрались в кабинете физики, потому что там есть затемнение. Опустили шторы, в кабинете темно. Золотцев, конечно, тут же пополз в темноте под столами. Но Света сказала:
— Золотцев, перестань ползать под столами. Все прекрасно знают, что это ты.
— Ябеда и подлиза, — отозвался Золотцев и сел на место.
Галина Ивановна сидела сзади; она сказала, что нехорошо мешать, когда твой товарищ хочет показать свою работу.
И тогда все стали кричать:
— Тише! Как не стыдно!
— Тише!
Громче всех кричал Золотцев. Но Тимка услышал за этим криком и Катин голос.
— Тихо! — громко кричала Катя. — Сейчас будет кино!
Тимке стало сразу легко и как-то тепло.
Когда все накричались и затихли, Тимка сказал:
— Сейчас будет кино.
— Знаем! — крикнул Золотцев.
— Опять? — раздался в темноте строгий голос Галины Ивановны. — Золотцев!
— Как что, так сразу Золотцев, — сказал Золотцев и успокоился.
На экран, который висел там, где обычно бывает классная доска, лёг яркий квадрат света. Тимка сказал:
— Этот фильм я снял в Зоопарке Он из жизни животных.
Затрещал тихо проектор, и все увидели, как из подъезда вышла девочка с хозяйственной сумкой в руке. Она весело шагала по двору, солнце освещало красную куртку.
— Да это же Катя! — закричал в восторге Золотцев.
Все стали хохотать, толкаться и кричать:
— Вот это да! Из жизни животных! Ну, Тимка, ты даешь!
А Серёжа сказал непонятное слово:
— Казус.
Галина Ивановна безуспешно просила:
— Тише! Тише!
Приоткрылась дверь, и заглянул директор Вячеслав Александрович.
— У вас кино? А я думал, землетрясение.
Только после этого стало тихо. И все услышали, как Тимка бормочет:
— Перепутал плёнку. Скрытой камерой. Даже сам не знаю…
Человек не виноват, что иногда с ним происходят несуразные случаи. Тимка не хотел ничего плохого. Но Катя этого не знала. Она вскочила, чуть не плача, и сказала на весь класс:
— Никогда тебе не прощу! Так и знай! Ни за что на свете!
— Я знаю, — печально отозвался он.
Только Галина Ивановна сказала мягко:
— Ну вот видите, ребята, это случайность. Тима нам объяснил — он перепутал плёнку. А нам и про Катю интересно, правда? Показывай, Тима, дальше.
Тимка в нерешительности стоял около проектора. Аппарат молчал.
— Ну, Тима, ты же всех задерживаешь.
И по экрану снова пошла Катя. Она несла свой кефир и батон. Она остановилась и стала кидать кусочки хлеба птицам.
— Охрана природы, — сказал Серёжа.
— Какая курточка красивая! — вздохнула Света.
— Курточка красивая, — как всегда повторила за Светой Эля.
— Цветное кино-то, — с уважением произнёс Золотцев. — Тимка молодец у нас.
— Фильм называется: «Девочка из нашего дома», — сказал Тимка. А на экране львёнок и щенок качались на качелях, обезьяна чистила апельсин маленькими коричневыми ручками. Плавно плыл по тихой воде белый лебедь, похожий на цифру «два».
Все смотрели на экран и смеялись, только Катя прикрыла лицо руками. Она не хотела смотреть не только на самого Тимку, но даже на экран, на котором шёл его фильм.
Тимка стоял сзади всех, у проектора. Он видел, что Катя закрыла глаза ладонями. Он даже подумал, что она плачет. Но ему не было видно, что Катя сквозь щёлочку в пальцах смотрит на экран. И не знал, что ей нравятся львёнок, собака, ослик и лебеди. И очень нравятся смешные мартышки.
Тимка знал, что Катя человек обидчивый. Но он не знал, что у нее есть чувство юмора. А оно у Кати было. И поэтому Катя там, под ладонями, улыбалась. Она думала: «Какой нелепый, странный и хороший мальчик Тимка».
А Тимка закончил показ кинофильма, включили свет. У Тимки в ушах звучал голос: «Никогда тебе не прощу! Ни за что!»
Он забыл, что Катя говорила это уже не в первый раз. А потом всё-таки прощала.
Славка! Скажи им!
Неужели Люба так и не узнала, что было в Славкиной записке? Ведь ей так важно было это узнать…
После того как узнала, что записка пропала, прошло несколько дней. Вдруг потеплело, и снег стал таять, с крыш закапало. И тут все во дворе спохватились и опять полюбили снег, который за зиму всем успел надоесть.
— В снежки! — крикнул Славка.
— В снежки! — крикнул Перс.
И Коляня молча залепил снежком в Любку, а Любка в Коляню, да так ловко, что сшибла шапку.
Смешно!
— Ах, ты шапки сшибать! — кричит Коляня.
Красный, мокрый, несется по двору. А Люба от него. А Славка где-то рядом. Хорошо убегать! Хорошо догонять! Снег пахнет стираным бельём чистым и холодным, он пахнет ветром и почему-то свежим огурцом. Бах! — снежок в спину. Раз! — и повалили Перса в сугроб.
Какая война? Какие бомбёжки? Кто всегда хочет есть? У кого продранные валенки? Всё забыто! Они самозабвенно играют в снежки! Это сейчас самое главное и самое прекрасное и поглотившее всех занятие. Самое великолепное занятие на свете!
И тут выходит Валя Каинова. Она идёт по длинному двору, у неё такое лицо, как будто здесь никто не носится и не орёт и, уж конечно, не играет в снежки.
Валя останавливается в стороне и смотрит, слегка наклонив набок свою красивую голову. И косы перекинуты на грудь, длинные, светлые. Подумаешь!
Валя всегда умела сделать так, что все обращали на неё внимание. Даже если не хотели, всё равно обращали. Стояла она всегда на том самом месте, где её лучше всего было видно. Говорила таким голосом, который лучше всего слышно. И с такой интонацией, которая делала её слова значительными, хотя они и не были значительными. Но это Люба понимала потом, когда Вали не было рядом. А пока Валя была здесь, Люба вместе со всеми мальчишками и девочками поддавалась Валиному обаянию и ничего не могла с этим поделать. И за это не могла терпеть Валю Каинову.
