Раиса Торбан - Заколдованная палата
Фредика трясло. Одна мысль прогоняла другую. Что теперь с этими шкурками делать? Бежать домой с ними? Сразу догадаются, что украл. И тогда — первый привод, тюрьма. Нет, он не вор! Какой бес его попутал?
По коридору кто-то спешил к палате, Фредик заметался. «Куда, куда же их девать?!» Шаги приближались.
Он торопливо затолкал шкурки в Митину наволочку. Поправил подушку.
Вот хорошо! Пусть знают, как связываться с Улыбиным. Шкурки дорогие, их обязательно станут искать. И найдут у Митьки. Вот тебе и знатный свинарь, художник, принц! Доказывай, что ты не верблюд, а заяц. Будет знать, как такому парню, как я, — наступать на ногу! Чужих девочек отбивать! Подумаешь… Лялька будет меня помнить!
Совершив свое черное дело, Фредик направился к дверям и выглянул. Захотелось посмотреть, как сейчас выглядят Митька и Лялька. Он тихонько прокрался по коридору, спустился с крыльца и пошел в парк.
Глава тридцать третья. Кража
— Девочки — на процедуры, теплей одевайтесь. Сегодня последние ванны, грязи, души… Собирайтесь живо, живо, — торопила детей процедурная сестра, заглядывая в палаты.
— Идем, идем! — слышалось по коридору, и девочки, захватив полотенца, сбегали вниз в раздевалку.
Вот пробежала Ляля. Фредик хорошо знал ее воздушные шаги. Он стоял лицом к окну и ждал…
Вдруг крик на весь санаторий, затем — плач… Это — Ляля. Все, взрослые и дети, поспешили в раздевалку:
— Что, что случилось?!
— Кража… Кто-то варварски срезал с Лялиного пальто дорогие шкурки. От горжетки болтался только пушистый хвостик…
Ляля рыдала.
— Успокойся, не плачь… мы тебе купим такие точно, — обязательно купим, утешала ее Светлана Ивановна.
Вечером в пионерской открылось экстренное собрание, на которое были приглашены взрослые и дети.
— Мы, сотрудники, конечно, уплатим Ляле стоимость ее меха, хотя это и большая сумма — 300 рублей. Особенно для нянь, которые получают совсем немного. Но не это главное. Кража — позорное пятно для всего коллектива, — строго, со сдержанным негодованием говорила Надежда Сергеевна. И все же она не допускала мысли, что люди, с которыми она проработала не один год, способны на такое. Все молчали. Всем было неприятно. Надежда Сергеевна пристально вглядывалась в лица детей. Хорошие, открытые ребячьи лица…
Фредик не опустил глаз и смотрел на Надежду Сергеевну не мигая, в упор, пытаясь «переглядеть» ее.
Надежде Сергеевне стало неприятно, и она перевела свой взор на Митю:
— Если тот, кто взял эти норки, наберется мужества и принесет их мне, я не назову коллективу его имени, никто не будет знать, кто вор… Нам будет вполне достаточно искреннего раскаяния. Каждый может ошибаться, и взрослый и малый, — говорила Надежда Сергеевна. При мысли, что кого-то из них подозревают в краже, Мите стало стыдно. Он покраснел и опустил глаза. Светлана Ивановна похолодела. «Неужели Митя? Не может быть!»
Заметила это и Надежда Сергеевна и поделилась своими наблюдениями со Светланой Ивановной и Минной Эриковной.
— Нет, я никогда не поверю, чтобы Трубин был способен на кражу, — горячо защищала Светлана Ивановна Митю.
— Он же совсем… нищий… Ну, бедный, — поправилась Минна Эриковна. — Не ручайтесь.
— Ручаюсь, чем хотите, хоть головой! — стояла на своем Светлана Ивановна.
— Да, я тоже не хочу поверить в то, что это сделал Митя, — сказала Надежда Сергеевна. — Тогда кто же?
— Может быть, Фредик? — заметила Светлана Ивановна.
— Во всяком случае мы должны шкурки найти, — закончила это напряженное совещание Надежда Сергеевна.
Ляля с видом жертвы сидела в пионерской комнате. Вокруг нее собрались старшие ребята. Все думали и гадали о том, кто мог украсть шкурки и зачем?
— Эти шкурки стоят триста рублей, — объясняла всем Ляля, — Я не представляю, что будет с мамой, когда она узнает о пропаже, она не переживет…
— Ну, что ты, — поспешил утешить ее Митя, — переживет… Она такая здоровая на вид, покрепче будет нашей свинарки Настасьи Федоровны.
Ляля возмутилась и хотела сказать Мите колкость. Но в это время вошла в пионерскую няня Маша, необычно строгая, официальная, и, не глядя на Митю, пригласила его в кабинет к Надежде Сергеевне.
Марксида почувствовала что-то неладное и незаметно исчезла из пионерской.
Подслушивать у двери — она не смогла: «Не хорошо!», но ей хотелось знать, для чего позвали Митю к главному врачу. И Марксида, встревоженная, осталась терпеливо ждать у перил лестницы.
Когда Митя, наконец, вышел, на нем, как говорится, лица не было…
— Что, что случилось? — бросилась к нему Ида.
У Мити дрожали губы.
— Они нашли шкурки у меня в подушке. Но я их не брал, понимаешь, не брал! Ты-то хоть веришь мне?
Марксида ответила, не задумываясь, убежденно:
— Верю!..
— Они теперь в колхоз напишут. В деревне все знают друг про друга… Станут теперь говорить, что вот, мол, у такого отца-героя, сын — вор… И, наверное, если старший такой, так и все остальные такие же будут, а у меня их трое. — Митя в отчаянии схватился за голову и кое-как поднялся по лестнице к себе наверх. Марксида проводила его долгим взглядом.
В этот миг она позавидовала Мите. У него сестра, два брата. А у нее никого… И никому не придется за нее отвечать.
Ида решительно постучала в дверь кабинета и вошла. Остановилась, прямая и строгая.
На нее удивленно посмотрели сидящие за столом.
— Это сделала я, — четко и раздельно сказала Марксида, указав на пушистые шкурки в руках Минны Эриковны.
— Час от часу не легче, — охнула Надежда Сергеевна.
— Не может быть, невозможно, я ни за что в это не поверю, ни за что! — заволновалась Светлана Ивановна.
— Опять — «не поверю!» — взвизгнула с досадой Минна Эриковна. — Вы просто удивительная девушка. Раз Ида сама признается — это факт, фактам надо верить! Я начинаю глубоко сомневаться в ваших способностях воспитательницы. Вы все время ошибаетесь и так грубо.
— Зачем ты это сделала? — строго спросила Иду Надежда Сергеевна.
— Из-за Ляльки, — глядя перед собой, ответила Ида.
— Но ты же опозорила таким поступком свою пионерскую честь, честь своего детского дома…
Марксида слушала ее с каменным лицом.
— Эти детдомовские на все способны! На все! — негодовала Минна Эриковна.
— Что подумает о тебе Митя, когда он узнает о твоем поступке? — со слезами на глазах спросила вконец расстроенная Светлана Ивановна. Марксида дрогнула.
— Неужели вы, наша дорогая Светлана Ивановна, ему об этом скажете?
…В тихий час Митя, сияющий, потихоньку вызвал Марксиду из палаты.
Она вышла, набросив халатик. Что-то в ней изменилось. Митя не мог понять, не то она похудела, не то выросла… Но он был так счастлив, что сейчас же забыл об этом.
Ида грустно смотрела на него своими большими черными глазами.
— Ну, что?
— Ида! Друг! — хлопнул ее по плечу Митя, — ты знаешь, вор-то нашелся!
Ида побледнела.
— Кто, не говорят. Но не я, значит! — ликовал Митя! Он схватил Иду за плечи, тряс ее. — Слышишь, не я! — В полном восторге обнял ее и неловко чмокнул в нос.
Она вырвалась и убежала в палату.
Митя удивился. И вдруг вспомнил, что Марксида — девчонка…
Глава тридцать четвертая. Мать и сын
Вечером, когда все ребята ушли на уроки, Фредик поболтался «для виду» у всех на глазах и отправился в свою палату.
Еще из коридора он услышал в палате незнакомый голос. Фредик подкрался к самой двери и заглянул. Возле Саши сидела незнакомая женщина в белом халате.
— Сыночек мой дорогой, счастье мое, — шептала она, сжимая его руки.
Фредик понял, что к Саше приехала мать. Он не вошел в палату. И не мог уйти совсем. Стоял и слушал материнскую бессвязную, но такую нежную речь…
— Тебе было очень больно при осмотре? Ты, говорят, стонал.
— Нет, мама. Это они, наверное, с кем-нибудь спутали, — успокаивал ее сын.
— Профессора говорят, что тебе необходимо сделать операцию, я боюсь…
— Пусть сделают — две, три операции, я все вытерплю, все, лишь бы встать на ноги!..
— Нам придется поехать в Евпаторию.
— Ну что ж, ехать, так ехать, сказал попугай, когда его кошка тащила за хвост из клетки, — сказал Саша и рассмеялся. Ему хотелось подбодрить мать. Она понимала это и смеялась тоже.
— Как ты живешь, мой дорогой сыночек, не обижает ли кто тебя?
Фредик сжался. А что, если Саша назовет его имя? Саша вздохнул легонько и сказал:
— Нет, никто меня не обижает…
Фредику стало легче. Он даже хотел уйти, но вдруг услышал:
— Ты помнишь, я писал тебе про одну девочку из детского дома.
— Да… Припоминаю…
— Если бы ты знала, какая она необыкновенная.
— Как ее зовут?
