Ольга Заровнятных - Портрет синей бабочки
Вы вот сейчас можете мне не поверить. Ваше дело, конечно… После всех волнений, которые я испытала из-за этого бального платья, из-за Дрозда и Дины, из-за приближающегося бала и прошлых, неудачно для меня завершившихся, балов – после всего этого набора как-то странно было ощущать себя счастливой. А я ощущала, честное слово.
В своем синем платье я представляла себя той самой синей бабочкой, которую Дрозд днем, провожая меня после школы, заметил у меня на волосах. Такую неземную легкость во всем теле я испытывала, такую уверенность в каждом своем шаге!
И я вот сейчас, может быть, глупость скажу, но мне кажется, эти мои ощущения были напрямую связаны с Дроздом. С тем, что он идет рядом со мной, что он именно со мной, а не с Диной сел сегодня за одну парту. Что он нарисовал – уже дважды! – мой портрет и даже намекнул, что будет рисовать еще… Словом, он не просто вселил в меня уверенность, присутствие рядом Дрозда придало мне сил. К тому же руки наши время от времени – точнее, шаг от шагу – соприкасались. Мы шли, почти взявшись за руки. Но даже это «почти» меня не смущало. Хотя я была бы еще счастливее, если бы Дрозд взял меня за руку, чего уж там.
Я не раз видела в фильмах, как влюбленные ходят, взявшись за ручки. Однако когда в детстве меня пытались взять за руку, я ее гневно вырывала, даже если эти попытки совершал в детском саду по велению воспитательницы мой «партнер по паре». Ну, знаете, в детских садах и начальных классах школы взрослые требуют, чтобы дети встали по парам и взяли друг друга за ручки – так вот я терпеть этого не могла. Мне постоянно казалось, что рука моего партнера липкая или потная. Такая вот я была недотрога, да.
Но в этот день, когда мы с Дроздом направлялись в школу на Весенний бал, многие мои взгляды резко поменялись. Мне хотелось, чтобы Дрозд взял меня за руку. Каждый раз, когда наши руки случайно соприкасались, по мне словно электрический ток пробегал, и силы от этого все прибавлялись.
Вы, конечно, сейчас сделали соответствующие выводы: и что я влюбилась в Дрозда, и что размечталась выйти за него замуж и нарожать ему кучу детишек, что у меня в животе бабочки порхали – синие, да, что я словно на крыльях летела и прочее, прочее… Да думайте что хотите. Ни перед кем больше не хочу оправдываться. Мне было хорошо рядом с Дроздом, я чувствовала себя счастливой – и какая разница, какими конкретно словами все это назвать? Вот сказал же один умный человек: «Мысль изреченная есть ложь» – мне казалось, что если я заключу свои чувства в какие-то рамки, что-нибудь от этого нарушится. Это как лесную птицу посадить в клетку. К примеру, дрозда. Она заскучает, она может даже погибнуть. И вряд ли будет петь в неволе.
В общем, шли мы, шли и почти уже дошли до школы, как вдруг Дрозд взял меня за руку, сердце мое при этом едва не пробило грудную клетку и не выпорхнуло на волю от волнения, а Дрозд между тем повернул в сторону от школы и спокойненько, будто так и надо или мы так и договаривались, повел меня совсем в другую сторону.
Я летела за ним, как шарик на ниточке. Примерно так, да. Потому что боялась сделать даже одно неловкое движение и выпустить его руку. Я пролетала над зеленой травкой, низенькой и частой, как зубочистки в упаковке, над стаей цветов мать-и-мачехи, тянущихся к небу, будто и они собирались взлететь, вообразив себя канарейками.
Мимо нас пролетали бабочки. И обычные, оранжевые с черными пятнышками крапивницы, желтые лимонницы, белые, точно подснежники, капустницы, и те самые, синие, одну из которых заметил на мне Дрозд. Среди этих бабочек я чувствовала себя словно на оживленной трассе, где бабочки были легковыми автомобилями, а Дрозд – тягачом с прицепом. Роль прицепа исполняла я.
Дрозд привел меня в парк. Это был старенький, совсем заброшенный парк, расположенный недалеко от школы. В конце весны нас всегда приводили сюда на субботники, и мы бродили среди уже позеленевших зарослей кустарников, собирая нанесенные сюда за год пакеты и бумагу.
В отличие от оживленных улиц, по которым уже вовсю шагала весна, в парке кое-где под деревьями и в ложбинках все еще лежал снег. Серый, с мелкими черными ноздрями, он медленно изнывал под подкрадывающимся к нему солнцем. Дрозд вывел меня на круглую полянку и остановился, оглядываясь.
– Потанцуем? – Дрозд положил мне руки на талию и сделал шаг, так что мне пришлось поддаться и отступить.
Тогда Дрозд не мешкая сделал следующий шаг, слегка развернув меня руками, чтобы направить, и я снова отступила. Таким, слегка нелепым, оказался мой первый в жизни танец. Я чувствовала себя неуклюжей, словно медведица, но вырваться из рук Дрозда не могла себе позволить. Шаг постепенно ускорялся, и в какой-то миг мы закружились, как мотыльки у ночного светильника.
Дрозд резко остановился, прижал меня к себе и прерывающимся тоненьким голоском произнес:
– Ой! У меня голова закружилась!
Очевидно, делать голос таким тонким ему давалось с трудом, так что он не выдержал и первым засмеялся своей шутке, потом ослабил объятия – и совершенно зря, потому что если у кого и закружилась голова, так это у меня, я вывалилась из его рук и на ватных ногах сделала шаг влево… шаг вправо…
– Эй-эй, ты чего?! – Дрозд подхватил меня. – Не падать!
– Все плывет, – слабо улыбнулась я, пытаясь стоять на ногах крепко, но все равно слегка оседая – может быть, еще и потому, что было так приятно обвиснуть на крепких руках Дрозда.
– Это ты плывешь, – засмеялся Дрозд и снова стал раскачивать меня из стороны в сторону, но не кружа при этом на месте. – Ты синий парусник, ты мчишься, рассекая волны…
– Я синяя бабочка! – прервала я Дрозда, возражая.
– Точно! – Дрозд аж остановился. – Конечно, бабочка! Та самая синяя бабочка! Ты в курсе, что она так и называется – Парусник? – Он внимательно посмотрел мне в глаза, а затем неожиданно, без спросу, прикоснулся губами к моим губам.
И вновь у меня закружилась голова. В голове вспыхнула и навсегда погасла картинка: целующиеся герои кинофильма, на которых мама запретила мне смотреть. «Опять лижутся!» – воскликнул глухо, словно из глубины пещеры, бабушкин голос и затих, будто звук выключили. Где-то над моей головой настойчиво стучал дятел, и какие-то птицы звонко перекрикивались, обсуждая замерших на полянке, точно сложенные крылья бабочки, влюбленных.
