Николай Печерский - Масштабные ребята
— Пал Палыч, мы никуда не поедем. Они тут работают, а мы будем там… Я не хочу…
Где-то рядом со мной всхлипнула Ира-маленькая, украдкой вытирала глаза Ира-большая. Строй дрогнул и глухо загудел.
— Тише, ребята, — негромко, но очень внятно и твердо сказал Пал Палыч. — Я этого вопроса один решить не могу. Напишите домой. Если родные согласятся, мы останемся еще на полмесяца или на месяц. А в Якутск поедем потом. Правда?
— Правда! — донеслось со всех сторон. — Потом поедем!
Пал Палыч подождал, пока стихнет шум, подошел к Маничу и тем же негромким спокойным голосом сказал:
— А тебе, Маниченко, я разрешаю ехать. Я не задерживаю.
По линейке с одного конца в другой прокатился гул. Мы не желали позорить свою школу и свой боевой седьмой класс. Если оставаться, значит, оставаться всем. До одного человека!
Ленька поднял руку, призвал всех к тишине и сказал:
— Пал Палыч, пускай Маниченко остается. Мы его перевоспитаем. Мы берем Маниченко на поруки.
— Леня, я думаю, об этом должен прежде всего сказать сам Маниченко. Правильно я говорю или нет?
Пал Палыч был прав на все сто процентов. Мы прекратили шум и стали ждать, что скажет в эту критическую, а может быть, даже роковую для себя минуту сам Манич.
Манич долго пыхтел, топтался на месте, как привязанный медведь, а потом набрался, наконец, духу и глухо сказал:
— Пал Палыч, я остаюсь…
Манич напрасно думал, что ему все так легко сойдет с рук. Никто не хлопал в ладоши и не кричал Маничу «ура». Все молчали. Мы хотели, чтобы Манич посмотрел в лицо своим недостаткам и полностью перестроился.
Манич понял это. Он поднял голову, жалобно посмотрел на Пал Палыча и сказал:
— Пал Палыч, я перевоспитаюсь. Я буду хороший…
Такого шума и такого гама не было ни на одной линейке в мире. Мы — сильные и гуманные люди. Мы перевоспитаем Манича. Мы сделаем из него человека, черт возьми!
Беседа без слов
Прошло три дня тревог и ожиданий. Все мальчишки и девчонки получили ответы на свои письма. Только мне не было ничего — ни письма, ни телеграммы, ни открытки. Я ходил сам не свой. Неужели придется уезжать?
В мыслях у меня уже рисовалась картина мрачной, одинокой жизни. Все подумают, что я малодушный человек, не выдержал трудностей и дал деру со стройки. Даже в библиотеку сходить не рискнешь. Днем появляться на улице стыдно, а ночной библиотеки у нас нет. Придется сидеть целый день дома, изобретать мышеловку и читать старые, читанные-перечитанные книжки.
Все строители знали про мою беду. Успокаивать меня приходил и Пал Палыч, и Ваня, и плотник Василий Григорьевич, и Ленька Курин, и две Иры.
— Чудак ты, — сказал мне Ленька. — Ты не уезжай и все. Если отец отлупит, у нас на чердаке будешь жить.
Манич тоже давал мне всякие советы и вился возле меня почему-то больше других. Я думаю, что все дело тут было в пиропе. На следующий день после линейки, где перевоспитывался Манич, я полез в карман комбинезона и вдруг нащупал там пироп. Комбинезон я уже стирал и сто раз вывертывал наизнанку. Никакими пиропами там даже и не пахло.
Но сейчас я не радовался даже пиропу, который подложил мне Манич. Завтра утром в ПГТ пойдет грузовая машина. Пал Палыч не посмотрит, конечно, на меня и отправит домой. Я Пал Палыча знаю. Он слов на ветер не бросал никогда.
Был обеденный перерыв. Я лежал на койке и страдал.
В палатку протиснулся дневальный с красной повязкой на рукаве. Он повертел головой, убедился, что все спят, и приложил, как в лесу, ладони ко рту.
— Квасни-и-цкий, — зашипел он. — Иди скорее, отец приехал.
Не понимая, я поднял с подушки голову.
— Чего тебе надо?
— Иди-и, отец приехал. Точно тебе говорю. Он возле прорабской ждет.
Я вскочил с кровати, как ошпаренный. Натянул дрожащими руками комбинезон, всунул ноги в свои премиальные сапоги и помчался в прорабскую.
Возле низенькой дощатой будки стояла грузовая машина. Подняв серый ребристый капот, в моторе копался шофер. Отец сидел на скамеечке возле прорабской, курил и ждал меня.
Я хотел подбежать к отцу и поцеловать его в щеку. Но подумал мгновенье и сдержал свои чувства. Мужчины должны встречаться, как мужчины. Я подошел к отцу и протянул руку.
— Здравствуй, папа!
Отец поздоровался и усадил меня рядом на скамейку.
— Ну, как ты тут живешь, Коля? — спросил отец, разглядывая мой поблекший от стирки комбинезон и премиальные сапоги.
И он еще спрашивает, как я живу!
— Почему ты не ответил на мое письмо? — спросил я.
Отец обнял меня за плечи, притянул к себе.
— А зачем писать? Я сам приехал вместо письма. Ты не доволен?
Судьба моя, все, о чем я думал три последних ужасных дня, должны были решиться сейчас, в эту минуту.
— Значит, ты разрешаешь, папа?
— Конечно, разрешаю, — твердо и, по-моему, даже с какой-то радостью сказал отец. — Мы с мамой обсудили. Профессия штукатура очень хорошая. Это тебе не то что какой-то король джаза…
— Я, папа, про короля не говорил. Это Ленька Курин. Ты ж знаешь, какой Ленька человек…
Отец отпустил мое плечо и посмотрел в глаза, будто проверял — в самом деле говорил про короля джаза Ленька Курин или я хитрю и сваливаю свою вину на других.
Взгляд мой был тверд и ясен.
Отец закурил новую папиросу, отряхнул серый ноздреватый пепел и, продолжая начатый разговор, сказал:
— Все вы хороши — и ты и Ленька. От стыда сгоришь за ваши сочинения…
Первый раз в жизни отец так обстоятельно разговаривал со мной на моральные темы. Я не хочу вмешиваться в дела взрослых, но я думаю, что мужской разговор с выводами и моралью иногда тоже полезен. Я слушал отца, наматывал все на ус и перевоспитывался.
Когда отец закончил, я спросил про геолога, которого он отправил на озеро. Оказалось, отец схитрил и написал мне в письме совсем не то, что было на самом деле. Отец сам поехал в тайгу и разыскал возле озера в небольшом ручейке красные камни пиропы.
…Я начал разматывать клубочек с пиропом, а отец закончит и доведет до победного конца. Это очень приятно, когда нужное и полезное дело делают и сын, и отец, и вообще вся семья. Я не сомневался, что нас с отцом ждет впереди удача. Отец отправился по красной тропе пиропов и найдет кимберлитовую трубку. И тогда только надо вбить рядом колышек, чтобы не потерять заветное место и дать новому месторождению алмазов название.
Я намекнул отцу про колышек и чернильный карандаш.
Отец посмотрел на меня своими черными хитроватыми глазами и сказал:
— Ты знаешь, Коля, я совсем упустил это из виду. У тебя есть какое-нибудь предложение?
— Покамест нет, папа…
Отец нахмурил брови, подумал минутку и сказал:
— Давай назовем месторождение Егоркиным. Как ты думаешь?
— Ну конечно, папа, какие могут быть разговоры!
Отец разговаривал со мной ровно полчаса. Он приехал вместо письма, а письмо, даже самое интересное и приятное, не бывает без конца. Отец торопился. Впереди у него были важные дела. Он уезжал разыскивать Егоркино месторождение алмазов.
— До свидания, сын!
— До свидания, папа!
Машина заревела, покачалась из стороны в сторону и, подпрыгивая на ухабах, помчалась вперед. Я вспомнил про свой пироп на толстой суровой нитке. Но было уже поздно.
Ну, ничего. Счастливой тебе удачи, папа! Я оставлю красный камень пироп на память о маленьком якутском мальчике Егорке, отважном солдате и настоящем человеке.
Добрые вести не лежат на месте. Через десять минут седьмой-а и седьмой-б знали, что ко мне приезжал по специальным делам отец и разрешил мне остаться на стройке. Поздравляли меня и Ленька Курин, и Ира-большая, и Манич. Только Ира-маленькая не разделяла почему-то общего ликования и восторга. Она грустно смотрела на меня издали и временами вытирала ладонью заплаканные покрасневшие глаза.
Я подошел к Ире-маленькой и спросил, что с ней случилось. Ира ждала этого вопроса. Она тяжело вздохнула и голосом, в котором дрожали и перекатывались, будто серебряные горошины, невыплаканные слезы, сказала:
— Коля, Леня Курин сказал, что сегодня Пал Палыч будет проводить с нами беседу на тему «Кем ты хочешь быть»?
Ну и чудачка же эта Ира. Нашла о чем говорить! Если меня растолкают ночью и зададут такой вопрос, я отвечу немедленно, без всякой запинки. Теперь меня уже никто не собьет с толку. Даже Ленька Курин!
Мои слова и мой бодрый тон не успокоили Иру-маленькую. Она оглянулась по сторонам и, снизив голос до шепота, сказала:
— Коля, можно сказать Пал Палычу, что я хочу быть балериной?
Только тут я понял, какие сомнения терзали Ирину душу. Я потер для виду пальцем висок, подумал минутку и разрешил Ире-маленькой говорить с Пал Палычем и быть балериной. В конце концов, если хорошенько разобраться, балерины тоже масштабные люди…