Сергей Иванов - Ольга Яковлева
— Не упирается! — она сказала.
— Ну тогда давай лапу!.. Навсегда? Ольга ответила:
— Навсегда! И заплакала.
* * *А в понедельник снег полетел — снег, снег, снег!..
От снега всегда как-то страшно бывает в первую минуту. Сердце тайно обрывается: «Вот и зима!» И тотчас поймёшь, как далеко до будущего лета. И таким оно заманчивым покажется: таким милым, зелёным, ягодным.
И озеро сразу увидишь — утреннее, солнечное… На острове — до него плыть на лодке да плыть! — нахмурился большой старый лес, ели темны, строги. Берёзкам сквозь них и не прошелестеться!
А от деревни до озера зелёный-зелёный луг, и всё под горку. Росная трава холодна, щекочет подошвы. Бежишь себе и знаешь: ничего тут нет — ни стекляшек, ни змей, никаких колючек!
Это всё вспыхнуло враз перед Ольгой и пропало. Только осталось окно серое, в которое она глядела, чуть отведя штору.
Ещё толком и не рассвело. Серый лёгкий песок падал и падал, чуть кружась и всё время отбегая вправо, вправо: видно, поддувал ветерок.
— Ну что? — тихо спросила мама. — Зима?
— Зима! — ответила Ольга и улыбнулась.
Нет, не тому она улыбалась, что зима, а тому, как мама спросила. В голосе её слышался вчерашний день. Удачный, счастливый, весёлый вчерашний день. Честное слово, такие дни редки! Даже и в самых-самых хороших семьях!
И сразу о зиме стало думаться по-иному — вспомнилось про Новый год. Да, теперь уж Новый год не за горами. Самый лучший праздник на свете!..
Ольга шла по улице в своей прекрасной козловой шубке — в прошлом году она была великовата и называлась «шуба». А теперь стала в самую пору. И Ольга сразу назвала её «шубкой». Ольга обновляла в ней первый снежок!
Козёл был светло-серый, даже ещё светлей — почти белый, и мех немного вился. Шубка сейчас- даже легче казалась, чем в прошлом году — прямо совсем лёгкая! Ольга шла и при каждом шаге чувствовала, как её козлик дышит чудесной травкой-лавандой, которая стерегла вещи от моли в их семейном шкафу.
Зима, зима! Уже все сомнения утренние забыты. Больно снежок кругом хорош. Мягкая нехоженая светлая дорога. Двор перед их домом — огромный лист бумаги. Даже ступать страшно!
И улица полна снегу. Прохожие появляются из белого живого тумана и уходят в него. А снег всё порхает, порхает. Грузовики вылетают и с весёлым рёвом уносятся невесть куда. А за ними струится от красного огня на заднем борту красноватый снежный ветерок.
Большое и высокое здание школы стало сейчас ещё больше и выше за развевающейся тюлевой занавеской летящего снега. Отовсюду к школе сходились тёмные ручейки ребят. Ольгу тоже несло в одном из таких ручейков. Школа была всё ближе. Теперь, казалось, она стоит по пояс в снежных деревьях школьного сада. Белые в белом снегу деревья сделались вдруг будто заметней. Сколько раз Ольга здесь пробегала за последнее время и не замечала их. А сегодня заметила.
Белые деревья на белом снегу. Или они только для неё, для Ольги, стали заметней?.. Она даже приостановилась, и кто-то сзади толкнул её. Она подумала о старике ботаники, которого не видела уже два дня. «Двое суток, — подумала Ольга. — Так всегда говорят о больных». И вздохнула.
* * *Пока она была в школе, зима всё разгуливалась и разгуливалась. Снег шёл не переставая. На переменках все толпились около окон. Мальчишки лихо кричали:
— Во даёт!
И Ольге тоже хотелось так крикнуть, но только это ведь не девчоночье слово.
Она вышла наконец на вольный воздух — после уроков и после обеда в продлённой группе, — когда день уже потихоньку начал переламываться к вечеру. И снегопад тоже будто устал. Пушинки летели редко, плавно, чуть вздрагивая в прозрачном воздухе. Тучи поднялись выше, словно избавились от лишнего груза. Стало заметно холоднее.
А на улицах шла война со снежным морем. Дворничихи и дворники свозили снег огромными лопатами с тротуара на край мостовой. А здесь уже, медленно и страшновато немного, двигалась снежная машина. Она молотила загребущими стальными лапами и жевала, жевала, жевала целые километры снежного пирога.
Но хоть и очень старались дворники и снежные машины, со всей зимой справиться им было невозможно. Потому что по улицам проносились «Волги» в белых кепках, и на карнизах, вдоль серых окон, бежали ослепительные канты, и крыши дальних домов были белым-белы. Всё-таки хорошо, когда зима наступает. Как-то веселей становится жить!..
Это, наверное, и старик ботаники почувствовал, хоть и был закупорен в своей старинной квартире. Он полулежал на высоких подушках — побритый, причёсанный, в белой рубашке и чёрной бархатной куртке, от которой слышался лёгкий ветерок духов и нафталина.
— Вот и девочка наша пришла! — сказал старик ботаники тихо и приветливо. — Леокадия Яковлевна, слышишь?
Дверь огоньковской комнаты раскрылась. На Ольгу коротко пахнуло папиросным дымом. Вышла женщина и знакомым — Лёли Познанской — голосом сказала:
— А, вот ты какая, — и протянула Ольге руку.
Была она черноглазая, черноволосая. По волосам, будто паук пробежал, мелькала то и дело проседь. И взгляд у неё был необычный: она смотрела будто и на тебя, а всё равно немного в сторону. Ольга потом поняла, в чём дело, — у неё глаза косили.
Со взрослыми сначала всегда почему-то смущаешься (да и потом чаще всего тоже), а с Лелей у них как-то сразу хорошо получилось. Может, потому, что они тут же начали делом заниматься. Когда делом вместе занимаешься — смущаться некогда. Стали Борису Платонычу обед готовить. Ольга почистила три картошины, решила: хватит. Больной разве больше съест. Но Лёля решительно сказала:
— Не-не-не! Ещё давай! Сейчас толпа набежит!
— Толпа? — удивилась Ольга. Лёля улыбнулась:
— Ну не толпа, конечно. Так просто говорится… говорилось по-нашему, по-студенческому… А Борис Платоныч был у нас преподавателем. Мы все биологи! Знаешь, кто такие биологи? Это самые, брат, главные люди. Мы жизнь изучаем, понятно?
Ольга ничего не поняла, но головой всё-таки кивнула — неудобно.
— Мы, брат, растения изучаем, животных… — Лёля задумалась, как бы это Ольге растолковать. — Ну, понимаешь: траву, деревья, зверей там разных, птиц… Ну, в общем, что растёт, дышит — живёт!
— А старик ботаники?
— Кто-кто?
— Ну, Борис Платоныч. — Ольга покраснела.
— Он про это знает больше всех на свете! Таких, как он, учёных… — Она остановилась, посмотрела на Ольгу. — Слушай, а это ты придумала его стариком ботаники звать?
— Вроде я, — сказала Ольга. — А может, и не я. У меня подруга одна была, Светлана.
— Ну и что эта Светлана?
Лёля возилась у плиты, а Ольга чистила картошку. На кухне, за делами, самое подходящее время для разговоров. Ольга и начала рассказывать. А Лёля редко-редко лишь какой-нибудь вопросик задавала, словно рукою подправляла ручеёк… Ольга про всё говорила: про Светлану, про их общие секреты, про Огонькова, про старика ботаники. Почему-то в её рассказе Огоньков лучше и добрей получился. На самом-то деле он был совсем не такой хороший. Кто-кто, а уж Ольга об этом знала!
Но оказалось, Лёля правильно всё поняла. Когда Ольга замолчала на минутку, чтобы картошку промыть, Лёля сказала вдруг:
— Вот он, значит, какой! Ну, папа номер два… Я училась с отцом его, понимаешь. Тоже характерец был — не приведи господь. А так вроде добрый. Многим даже нравился.
«И мне Огоньков тоже нравится!» — вдруг подумала Ольга и даже испугалась.
— Теперь уж чего вспоминать, — тяжело произнесла Лёля, — нет человека. И, как говорится, царство ему небесное… Ты знаешь ведь, он в экспедиции погиб. И жена его тоже — дочка Бориса Платоныча. Знаешь об этом?
— Знаю, — тихо сказала Ольга. Мне об этом говорили.
— А Геня, я думала, в мать пойдёт… Да я его видела, знаешь, вот таким клопёнышем. Лет восьми.
Ольга густо покраснела. Лёля поняла, в чём дело, покачала головой:
— Ох, ты извини! Ты меня извини! Я, честно, даже забыла, что тебе… Видишь как: восемь на восемь не приходится! Он, я помню, такой телёнок был! Ну, а ты, а с тобой…
Так она это от души произнесла, что Ольга сразу успокоилась. Она вспомнила свой класс и поняла, что Лёля сейчас чистую правду говорит, а не чтоб её успокоить. У них вот, например, и по звёздочке, и санитары, и в газете — везде девчонки. А мальчишки правда что телята! Она улыбнулась.
И как-то вдруг весело ей стало. Картошка была вся вычищена от чёрных глазков — такая ровненькая лежала, желтоватая! Ольге очень захотелось, чтобы Лёля ещё что-нибудь ей хорошее сказала. Она спросила:
— А Борис Платоныч, он… как вы думаете?.. — и тотчас поняла, что совсем не то спросила.
Лицо у Лёли спокойным осталось, только окаменело. Она пожала плечами, губы сжала. Подняла перед собой две ладони, сложила в нищенские горсточки, покачала ими — вверх-вниз, вверх-вниз, как весы:
