Николай Чебаевский - Клад-озеро
— Уж не картошку ли ты на блоке, Харламыч, наверх поднимаешь?
Старик испуганно глянул на блок, не нашел ничего лучшего, как согласиться:
— Ага, картошку!.. Силенок-то стало маловато, вот блок и приспособил…
— Автоматику, значит, завел? Раз — и мешок с картошкой наверху? Что ж, это хорошо. Покажи-ка нам в действии свое приспособление. Не мешает потом применить в колхозном овощехранилище, если удачно оно…
— Да картошки в мешках нет, долго больно насыпать, — завилял старик.
— Ничего, ребятки мешок живенько насыплют. Куль у тебя как раз на кадке валяется…
Председатель шагнул к кадке. Харламыч невольно бросился ему наперерез, но тут же остановился как вкопанный.
Ванюшка, Зиночка и Мишка с Ленькой стали дружно нагребать в мешок картошку из закрома.
— А тут… дерево… больше картошки нет, — заикаясь, сказал Ванюшка, нащупав под тонким слоем картошки какую-то доску.
— Да? Что-то маловат закром.
Картошку разгребли. Доска оказалась с ушком. Тут же валялась веревка, привязанная одним концом к этому ушку.
— А ну-ка, сейчас попробуем, проденем веревку в блок да потянем.
Веревку продели в блок, потянули. Доска приподнялась и…
Что же увидели изумленные ребята и усмехнувшийся председатель?
Внизу, под доской, оказался деревянный желоб, сколоченный из старых, потемневших плах. В желобе лежала плетеная из ивы корзина. Такая же, какие делают рыбаки для ловли рыбы на речных перекатах. Нет, немного не такая, не круглая, а четырехугольная, вытянутая в длину побольше обычной.
Когда за веревку потянули еще, в желобе вдруг забурлила вода, потекла между ивовых прутьев и ушла куда-то под землю.
— Так, так! Действительно, механизация рыбодобычи. Крупная рыба остается здесь, самая разве мелочь проскочит сквозь такую корзинку. Вот, ребята, под Скопанцем на льду и попадались вам только рыбки-монетки…
Изумленные ребята стояли, разинув рты. Харламыч дрожал, как осиновый лист.
— Ну что ж, Биркин, все ясно, — сказал Василий Павлович. — Остается лишь несколько вопросов для уточнения. Как карпо-караси появились в Кислом озере и как ты их зимой заставляешь в трубу идти? Она же, эта рыба, как и простой карась, зимой на дне озер лежит…
— Фу-у! — Харламыч тряхнул головой, будто отказываясь говорить. Но тут же, видно, сообразил, что запираться дальше бесполезно. — Как в озеро-то караси попали? А утки их, знать, на лапках принесли…
— Утки? На лапках? Что-то не слыхивал такого.
— Утки, боле некому! Ясно, не самих карасей, а икру ихнюю… Стало быть, где-то в другом месте есть такая рыба, утки там в пруду плескались, икра-то к лапкам прилипла, а здесь смылась… Вода-то в озере давно чистая, карасики и выклюнулись, а потом развелись…
— Значит, народ считал озеро мертвым, заброшенным, не заглядывал на него, а ты воспользовался этим?
— Истинно так, истинно! — ухватился Харламыч за слово, показавшееся ему спасательным. — Только попользовался. И погреб этот, и желоб я не сам мастерил. Здесь у купца водослив был потайной…
— Так, так. Купец потайной водослив для гнилой волы завел, чтоб мужики не придирались, не вопили о порче воды в речке, а ты этим водосливом для рыбодобычи воспользовался?
— Только попользовался…
— Ну, а как же ты еще не ответил, как все-таки рыбу со дна поднимаешь?
— Дело-то нехитрое. Вода-то в Кислом озере от подземных ключей теплая, даже льда местами не бывает, а так тонкий вовсе. А в теплой-то воде, знамо дело, карася в сон не так тянет, в ил он не зарывается. Бросишь комок извести — вода зафыркает, ну, рыба и замельтешит, начнет спасаться, куда вода течет…
Так вот отчего бурлила тогда вода в озере, когда сидел подо льдом Ванюшка!
— А отчего Скопанец гремит, вы не знаете? — вспомнила Зина страшный грохот, который напугал их однажды на льду.
— Гремит-то?.. — замялся старик. — Так это ж Скопанец, он завсегда на крик аукается…
— Аукается? Ну, а для того, чтоб эхо возникло, как ты этот грохот создал? Не к чему запираться, рассказывай уж все, — подбодрил старика председатель.
— Так это… само собой… Сначала я грохнул… Из ружья пальнул вон в трубу… чтоб ребятишек испугать.
Ловко было придумано! Подземная труба, усилив звук выстрела, донесла его до Скопанца, а там, вырвавшись на волю, грохот выстрела неузнаваемо изменило и умножило эхо!.. И не случись с ними учителя, ребята, и верно, могли навсегда покинуть страшное место…
— Больше секретов нет?
— Истинный крест, больше ни в чем не грешен! — перекрестился Харламыч.
— Хватит с тебя и этого греха! — сказал председатель. — Закрывай давай свой грязный погреб!
Харламыч снова перетрусил, затянул жалобно:
— Прости меня, дурака старого! Нынче ни за что не хотел ловить рыбу. Как ребят у Скопанца увидел, так и надумал отстать от греха. Ну да — куда!.. — старик покосился на люк погреба. — Катюха замуж собралась, покою не давала: то купи, это купи… Где деньги брать? А тут даровщинка… Пользовался, грешен, все равно думал, скоро и до Кислого у колхоза руки дотянутся — ускользнет доход… А карася этого в городе прямо рвут — разве утерпишь?.. Ведь кому она, Катюха-то, без нарядов да без богатого приданого нужна, хромая-то? Сам знаешь, обижена у меня дочь…
— Нет, старик, не в хромоте твоей дочери дело! — сурово сказал Василий Павлович. — Душой вы калеки. А это намного хуже!..
— А ты чего обзываешься, чего старика пугаешь! Думаешь, председатель, так все можно! — раздался сверху резкий голос.
Из люка погреба выглядывало разозленное, круглое, как сито, красное, как редиска, лицо Катерины.
Председатель удивленно приподнял брови.
— Эге, дочь на защиту явилась!
— Да, явилась! Жалко, припоздала, а то бы ни в жисть к погребу не пустила!
Харламыч, от радости ли, что ему пришла подмога, или с испугу, что дочь тоже впутается в темное дело, захлюпал носом. Катерина грубо прикрикнула на него:
— Не хнычь, старый дурень! Говорила и говорю тебе — ничего они с тобой не сделают! Руки коротки. И озеро, и рыба не председательские, а ничейные, никому ловля не запрещена.
— Вот как? — усмехнулся председатель. Усмешка эта была недобрая. — Нет, гражданочка Биркина, руки у народа нашего крепки и длинны, они на любого паразита управу найдут. И озеро — не ничейное, оно народное. Рыба в нем — тоже…
— А что я говорю? Раз народное, то, значит, и наше. Теперь не старые времена, когда и земля, и озера, и река, и рыба — все на Алтае было царским…
Василий Павлович даже рассмеялся.
— Смотри ты, как историю знает!
— Да, знаю и я кое-что, не одни вы грамотные!
Председатель вновь свел брови.
— Нет, гражданочка Биркина, все же вы — не народ и даже не частичка народная! Вы — обыкновенные хапуги, браконьеры. Верно, теперь не царские порядки. Но не для того наши лучшие товарищи кровь проливали, чтоб землю и воды наши, богатства народные, такие хапуги, как вы с папашей, прикарманивали!..
Голос Василия Павловича зазвенел, скулы затвердели. И когда он шагнул к лестнице, Катерина с плачем, с воплем шарахнулась прочь.
Ступив на первую ступеньку лестницы, Василий Павлович оглянулся, внимательно посмотрел на ребят.
— Видали, ребятки, какие уроки жизнь дает? Воевать да воевать нам еще со старым миром надо!..
Да, это был большой урок для ребят. И Ванюшка, и Зина понимали, что на глазах у них провалилась наглая попытка урвать себе кусок побольше, попользоваться тем, что не заработано честным трудом.
Даже беспечный Ленька, никогда ни над чем долго не задумывавшийся, сообразил: нельзя жить зажмурясь, надо смотреть кругом зорко, чтобы видеть все хорошее и плохое, чтоб уметь бороться за это хорошее!
А Мишка понял, что вовсе не обязательно стараться перещеголять своих товарищей. И что москвич ты или деревенский, кожинский — тоже неважно. Главное другое — надо быть всегда честным, правдивым, смелым, стараться не только для себя, но больше всего для общей пользы…
Словом, каждый понял Василия Павловича немного по-своему, но все уловили главное.
Василий Павлович стал подниматься вверх. Ребята двинулись за ним.
Навстречу им потоком шел чистый воздух, светило солнце…
