Вячеслав Сукачев - Военная
— Придет.
— Хороший мужик.
— Да ничего…
И в это время на дебаркадер поднялась Ольга. Ничем не выдав своего волнения, Серафима пошла выдать ей билет. Она долго не могла сосчитать положенную Ольге сдачу с десяти рублей, долго отрывала билет и вписывала в него номера каюты и места и, наконец, не выдержав, спросила через окошечко:
— Уезжаешь, Оля?
Ольга удивленно посмотрела на нее, потом нахмурилась, как бы припоминая что-то.
— Да, отец перед смертью просил меня поговорить с вами. Но, право, я не понимаю, о чем бы мы с вами могли поговорить?
— Оля! — Серафима ссутулилась за столиком и умоляюще смотрела на дочь. Лицо ее, за минуту до этого строгое и задумчивое, вдруг стало жалким и растерянным. Она грустно опустила голову.
— Минуточку, девочка, минуточку, — перед Ольгой встал бледный, вздрагивающий от гнева Никита. — Ты хоть знаешь, с кем ты сейчас говорила? — Голос Никиты окреп и зазвенел. — Ты знаешь, кто перед тобой в той комнатенке сидит?! Ты как с ней разговариваешь, едрена шишка! Она же мать тебе, а нам сестра, понимаешь, сестричка она моя, которой я тоже жизнью обязан… Ты хоть понимаешь эти слова или нет — Мать, Сестра? Или совсем одеревенела… Она под танки, под пули, под снаряды… она изранена, контужена, она дня не прожила там, на фронте, чтобы тебя, сопливую, не вспомнить, а ты ей чего?.. Тебе не о чем с ней разговаривать, да? — Никита задыхался. Глядя в перекошенное от страха и гнева Ольгино лицо, он, как мог, сдерживал в себе ярость, готовую выплеснуться бог знает во что…
— Никита! — выбежала из своей комнатенки перепуганная Серафима. — Не надо, Никитушка, бог с ней… Успокойся, родимый, успокойся и присядь…
Боголюбов послушно присел на скамейку, а в это время теплоход подошел к дебаркадеру, и волны от него с шумом накатились на берег. Подали трап, и Ольга первой простучала по нему высокими каблуками, с опаской косясь на мужика, возле которого хлопотала с валидолом ее мать.
— Ну, Сима, мне пора, — пришел в себя Никита и виновато попросил: — Ты уж прости меня, не сдержался, накричал я на нее, но сил не было смотреть, как она мордует тебя…
— Ничего, Никита, — ответила Серафима. — Давай, пароход сейчас отходить будет.
Краем глаза заметив, что Ольга пристально следит за ними, она обняла Никиту и троекратно расцеловала его, и только тут заплакала теми тяжелыми бабьими слезами, которые копились в ней все эти тридцать лет, все то время, что минуло с того далекого дня, когда весь мир узнал о Победе, к которой шла она долгих четыре года по фронтовым дорогам. Шла — во имя жизни на Земле, во имя каждого человека в отдельности и всех людей вместе. А понадобилась — пошла бы опять…
* * *
Еще долго стояло тепло над Амуром, и светло-желтые листья медленно кружились над землей, укрывая ее многоцветным покрывалом, мягко и ласково шуршащим под ногами. Еще долго тянули на юг птицы и бродили по лесам полусонные медведи, удивляясь теплу и той благодати, что шла на землю от каждого дерева и куста, от каждого вскрика птицы и тихого кружения листа.
1976
