Владислав Крапивин - Наследники (Путь в архипелаге)
— Ну, оружия-то у меня как раз нет, не положено. Разве что на стрельбище в руках подержу.
— Все равно! Вы — военные! А кто ваш враг?
— То есть… Ты что, считаешь, что милиция не нужна?
— Ты не вертись, — поморщился Егор. — «То есть»… Ну, ладно, преступников надо ловить, они убегают, сопротивляются. Даже стреляют иногда… А чего вы с пацанами-то воюете? Ну?
— Я воюю с пацанами? — тихо сказал Михаил.
— И ты, и другие… А разве нет? Вы за нами охотитесь как за врагами. Под конвоем возите, за решетку сажаете… А потом еще кричите на всех перекрестках: «У нас все лучшее — детям!»
— А не так? — огрызнулся Михаил. — Тебе, дитя, чего не хватает в жизни?
— А я не про себя, до меня вы еще не добрались. Я про тех, с кем вы воюете…
— А мы не… — начал Михаил.
Егор перебил:
— Ну, давай, давай! Скажи: «Мы не с ними воюем, а за них«… Слышал уже.
Михаил, который хотел сказать именно это, чертыхнулся. Но тут же зло спросил:
— Нет, это ты скажи: а что делать, если бегут?
— Нет, это все-таки ты скажи: а почему бегут?
— А откуда я знаю?! — рявкнул Михаил. И сразу обмяк. — Сто причин… От бесприютности бегут, от пьяных матерей и отцов, от страха… А кому-то возжа под хвост попала: романтики захотелось… А кто-то от безысходности: дома затюкали, в школе двойками зарос, просвета нет…
— Как ты все хорошо объяснил.
— А я не все… Вот таким, как ты, например, чего дома не сидится? Романтикой ты, вроде, не страдаешь, дома все о'кэй, полная чаша, мама с папой лелеют единственное чадо…
— Что еще? — негромко спросил Егор.
— Все, — устало выдохнул Михаил.
— Выходит, нельзя было съездить с неожиданным братцем познакомиться?
— Да я не об этом. Я про то, как ты в розовом детстве с детприемником познакомился. Оттуда и твоя философия про «войну с детьми»…
— Значит, навел уже справки, — глухо сказал Егор.
— Не наводил я справок! Директриса ваша проболталась между делом! Папаша, мол, слегка погладил мальчика против шерстки, а тот сразу в бега…
— Да? — сказал Егор каким-то стеклянным голосом.
— Что «да»?
— Так и сказала? — Егор вымученно улыбался:
— Н-ну… примерно так… А…
Егор упал головой на спинку скамьи и заколотился в злом мальчишечьем плаче.
— А ты!.. — выкрикнул он. — Знаешь, да?.. Он… погладил… Он… Ты знаешь?!
Михаил видал всякое, но сейчас такого не ожидал. Что это было? Запоздало отозвались нервы на опасную схватку с Фатером и Федюней? Или под холодной скукой и безразличием созрела и прорвалась какая-то боль?
Михаил вскочил, нагнулся над Егором — словно хотел заслонить от всех на свете. Со страхом и жалостью вспомнил, как много лет назад сам исходил такими же рвущими душу слезами. В комнате у Юрки, когда вырвалась правда о Толике и гранате…
— Егорушка… Не надо. Ты что… братишка…
— Ты!.. Он погладил!.. Вы там в милиции… умные!.. А ты!.. Что ты… про меня… знаешь?
Черный футляр
В третьем классе Егор Петров писал сочинение на тему «Мой родной город». Вот что он сочинил:
«Я родился в городе-герое Севастополе. Это очень хороший город, потому что он героический и расположен у моря. Но я его не помню, потому что уехал оттуда, когда мне было два года. Я приехал сюда. Этот город стал мой родной. В нем есть цирк, много кинотеатров и много заводов. Мой папа работает на знаменитом заводе «Электрон». Я наш город очень люблю».
Егор написал то, что полагалось. На самом деле город он не любил. Чего его любить-то? Егор поездил с родителями, повидал города получше. Конечно, привык Егор к городу, считал его своим, но иногда все вокруг казалось надоевшим.
Еще в первом классе, устав от слякотной осени, Егор спросил у матери, зачем не остались они жить у теплого моря.
Мать объяснила, что врачи запретили отцу плавать на кораблях, а на берегу хорошей работы не было. И дядя Сережа, мамин брат, который потом разбился на мотоцикле, предложил им приехать сюда. На флоте отец был специалистом по электронному оборудованию, ходил на больших грузовых судах. На крупном заводе люди с его специальностью были очень нужны. Все получилось хорошо, квартиру дали почти сразу…
— А в Севастополе, что ли, заводов нету?!
— Таких больших нет, — сказала мама. И добавила непонятно: — А главное, там не было перспективы роста.
Гораздо позже Егор кое-что узнал из услышанных краем уха разговоров, а кое о чем догадался. Дело было не во врачах. Дело было в таможне (есть такая контора, ее работники строго проверяют, не везет ли кто из-за границы что-то запретное). Отец за границу плавал часто, ну и, видать, прихватил оттуда что-то сверх дозволенного. А таможенники, конечно, в крик… Егор догадывался, что «крик» был большой, раз пришлось расстаться и с загранрейсами, и с флотской службой вообще. Судя по всему, папочка сумел развязаться с морской жизнью «по собственному желанию», но оставаться там, где знали эту историю, было нельзя. Какие уж там «перспективы роста»!
Впрочем, отец ничего не проиграл. Специалист он был, видимо, с головой, а «Электрон» расширял производство, людей ценили. И пошел Виктор Романович по служебной лестнице довольно бодро. Тем более что прекрасно знал английский язык, а завод активно налаживал контакты с иностранными фирмами. Через семь лет стал товарищ Петров одним из ведущих инженеров.
К тому времени «Электрон» взялся помогать какой-то индийской промышленной компании, и отцу предложили на год поехать в Индию. С женой. Сперва сказали, что и сына можно взять, но потом выяснилось: в школе, где учатся дети советских специалистов, нет начальных классов. И все уперлось в Егора.
Отцу очень хотелось поехать. Маме тоже. И заморские страны повидать хорошо, и вещи оттуда привозят такие, что охнешь. Причем законно, без всяких осложнений… И мать решилась.
Написали в Молдавию бабушке — маминой маме. Уговорили приехать и год пожить с Егором. До той поры Егор видел бабушку только раз, когда ездили к ней в село под Кишиневом. Тогда бабушка работала в сельской школе, а сейчас была на пенсии.
В августе мать с отцом укатили в страну, где слоны и джунгли и где жил когда-то Маугли. А Горик пошел в третий класс.
Учился он без всяких трудов. Что там, в третьем классе учить-то, если толстые книжки читал еще дошкольником, задачки решал тоже шутя. Правда, из-за корявых букв и помарок в тетрадях случались тройки, но это беда не великая…
Первые дни скучал Горик по маме, даже плакал вечерами, потом привык. Бабушка, хотя и была раньше учительницей начальных классов, воспитанием Горика не донимала. Иногда ворчала, иногда хлопала даже (он с хохотом увертывался), порой грозила написать папе-маме, но, конечно, не писала. И скоро Горик убедился, что можно читать в кровати до полуночи, можно сказать, что придет с улицы к семи часам, а явиться после девяти. Можно утром захныкать, что болит голова, и бабушка скажет: «Ох ты, чадо непутевое, ладно, не ходи на уроки…» Была бабушка суровая с виду — высокая, черноглазая, крючконосая, но решительным характером не отличалась. Наверно, и в школе ученики ее не очень слушались… В общем, Горик Петров почуял волю и даже перестал ходить к учительнице английского языка, с которой занимался уже второй год.
Эта вот неприятность с «англичанкой» особенно расстроила маму, когда она весной прилетела проведать Горика. Получился неприятный разговор (Горик даже поревел немного), но исправить ничего уже было нельзя, а долго ссориться мама не хотела, чтобы не возвращаться в Индию с тяжелым чувством. К тому же оценки у Горика были в порядке, а сам он выглядел подросшим, крепким и загорелым, несмотря на холодную погоду. Видимо, потому, что почти каждый день шастал с ребятами во дворе и соседнем парке. Кстати, там, среди уличной вольницы, все реже звучало его прежнее имя Егорушка и Егорка. Все чаще окликали: «Гошка!»
Наверно, и в самом деле подрос. И учительница говорила теперь не Горик, а Егор. И писала в дневнике: «Егор! Тебе надо быть собранней!», «Уважаемая Мария Ионовна! Проследите пожалуйста, чтобы Егор не опаздывал на первый урок».
Но все это были мелочи. Егор Петров оставался благополучным мальчиком из благополучной семьи. И третий класс закончил тоже благополучно (тройки только по музыке и природоведению).
В начале июня завком выдал сыну инженера Петрова путевку в лагерь «Электроник» на три смены. Жизнь в лагере была хорошая, и лето, которое сперва казалось Гошке бесконечным, вдруг промчалось очень лихо. В середине августа вернулись родители, прикатили в «Электроник» за Гошкой. Вот была радость-то! А когда приехали домой, радости еще добавилось. Потому что, оказывается, мама с папой привезли столько всего!
На Гошкиной кровати лежал большущий тигренок с длинной нейлоновой шерстью, пластмассовыми когтями и почти настоящими, просто живыми глазами (куда Гошка идет, туда и тигренок смотрит). А еще лучше была кожаная жилетка и такие же ковбойские штаны с бахромой и два тяжелых кольта (по сравнению с ними те алюминиевые револьверы, что в наших магазинах, — просто тьфу!). Длинные, с крутящимися барабанами, с медными узорами на рукоятках, кольты грохали специальными патронами — так, что вороны тучами подымались с окрестных тополей.
