Владимир Киселев - Любовь и картошка
Сережина мама, медсестра Вера Васильевна, только что не молилась на доктора. Сережина бабушка Галина Федоровна души в нем не чаяла. Сережин отец Григорий Иванович считал его лучшим своим другом.
Но даже лучшим друзьям заполучить Александра Михайловича к себе на обед вне установленной очереди было очень трудно, чтоб не сказать — невозможно. Этим самым была бы нанесена смертельная обида тем, кто терпеливо ждал своей очереди.
И Вера Васильевна исхитрилась. Приглашала Александра Михайловича на вечер. Попить чайку.
С доктором Польским за время его жизни и работы в селе Бульбы ни разу никто не ссорился. Но совершенно неожиданно, вдруг, вспыхнула острая ссора между ним и зоотехником. На принципиальной основе.
Зоотехник Стоколос тоже пользовался в селе большим уважением. Говорят, что все гениальное — просто. Удивительную справедливость этого выражения Сережа видел в открытии зоотехника.
Может ли один человек повысить на двадцать пять процентов количество кормов, которыми откармливают свиней на свиноводческих комплексах, на фермах и даже в индивидуальных хозяйствах на приусадебных участках?
Оказывается, может. Это осуществил Стоколос — Реаниматор.
Людей, которые неаккуратно ведут себя за столом, после их ухода оставшиеся иногда называют свиньями. Для этого имеются все основания. Свиньи, когда едят, разбрасывают и затаптывают более четверти полученного корма. Это известно всякому, кто хоть раз видел свинью в свинарнике, а не на сковородке. Таким образом на фермах впустую пропадает четвертая часть фуража, концентратов, ценных гранулированных кормов.
Герой Социалистического Труда зоотехник Стоколос взял двух плотников и переоборудовал на свиноферме все кормушки: поставил их пониже, у самой земли, и приспособил деревянные щитки, чтоб свинья поменьше вертела головой и чтоб корм изо рта падал не на пол свинарника, а назад в кормушку.
Миллионное дело, а проще простого!..
И вот теперь зоотехник, рослый, дюжий, совсем еще не старый человек, смотрел на доктора Польского обиженно и растерянно. Он даже стал заикаться.
— Вот у меня данные Института физиологии и биохимии сельскохозяйственных животных,— твердил он, размахивая журналом.— Я не понимаю, почему такое недоверие к современной науке. Так можно заглушить любую инициативу...
Окна правления колхоза были открыты настежь. Сережа стоял за окном. Павел Михайлович завел такой обычай, что на заседания правления колхоза мог приходить всякий, кому вздумается. На таких заседаниях бывали и учителя, и картофелеводы, и доярки.
Возле окна сидел звеньевой механизированного картофелеводческого звена Володя Бондарчук, которого в селе знали еще под прозвищем «Не пей!». Его желтое, болезненное лицо, его тонкие белые руки — он всегда работал в перчатках — производили впечатление слабости и нездоровья. Вот уж о ком по внешнему виду никто бы не догадался, что это силач, здоровяк, кандидат в мастера спорта по самбо в легчайшем весе, человек, которому подражали все мальчишки села Бульбы.
По другую сторону окна сидел один из тех колхозников, кого никогда не увидишь без старого, заплатанного ватника, может быть, только кроме того случая, когда он женился. И была у этого ватника еще одна особенность. Он издавал запах керосина и самосада, хотя хозяин его курил болгарские сигареты, а его дом уже много лет освещался электричеством. Это был бледный человек с бегающими глазами и беспокойными морщинистыми руками. Фамилия его была Филимоненко, а звали его Иван Иванович. Около него сидел черноволосый и всегда веселый молодой агроном Корниенко. Он был в темных очках, которые почему-то никогда не снимал. Дальше за столом сидели члены правления.
Сережа пришел за своим отцом и поспел как раз к тому времени, когда доктор Польский выступил против новшества, задуманного Реаниматором.
Зоотехник настоял, чтоб колхоз приобрел для ферм сто искусственных солнц — кварцевых ламп по сорок пять рублей каждая. Он привел цифры, которые показывали, что во многих колхозах облучение кварцевыми лампами обеспечило увеличение надоев у коров на пятнадцать процентов, прирост веса у телят — на двенадцать процентов, а куры несут на десять процентов яиц больше, чем прежде. Сейчас на правлении шел спор: всем хотелось получить побольше ламп в свой коровник или свинарник. И вдруг доктор Польский заявил, что вся эта затея — выброшенные на ветер деньги.
— Любому школьнику,— сказал он,— известно, что ультрафиолетовые лучи задерживает даже тонкая рубашка. Они не проходят через обыкновенное стекло. Поэтому ультрафиолетовые лампы делают из кварца. Женщины знают, что достаточно лицо покрыть кремом, пудрой, и оно не загорит. А ведь коровы и телята покрыты шерстью, а куры — перьями, как об этом должно быть известно зоотехнику Стоколосу. Как же на них подействуют ультрафиолетовые лучи?
— В передовых колхозах это давно сделали, — возмущался зоотехник.
— А если вы узнаете, что в каких-то колхозах не только на доярок, но и на коров надевают белые халаты?.. Так вы тоже наденете?
— Вот у меня тут данные о том, насколько увеличились надои и привесы на фермах, где есть ультрафиолетовые лампы. По-вашему, там что, мошенники? Они подделали эти цифры? — кричал и заикался зоотехник.
— Нет, я не думаю, что подделали,— спокойно отвечал доктор Польский, — но хочу рассказать вам о таком случае... Мой покойный отец тоже был врачом в селе. И вот однажды, когда я был еще совсем маленьким, к нему приехал проверяющий из области. Тогда проверки проводились не менее часто, чем теперь. Вечером, когда он у нас ужинал, пришла к нам в дом крестьянка с мальчиком, сыном, моим сверстником.
«Помогите, доктор»,— сказала она. У мальчика вся голова была в язвах, даже смотреть было страшно. Волосы свалялись в колтун.
Отец осмотрел мальчика, а затем спросил:
«У вас на огороде есть картошка?»
«Есть».
«Она цветет сейчас?»
«Цветет».
«Так вот, на рассвете, но обязательно еще до восхода солнца соберите две горсти картофельного цвета, положите его в большой горшок с водой, накройте крышкой и поставьте в печь. Потом, когда вода хорошо согреется, возьмите столовую ложку свежего цвета, добавьте его в горшок и вымойте этой водой с мылом мальчику голову. Так нужно делать девять дней подряд. Через девять дней это все на голове у мальчика пройдет. Но вы ко мне непременно придите, я вам расскажу, что делать дальше».
«Ой, спасибо, доктор».
Женщина с мальчиком ушла.
«Что это значит? — спросил проверяющий. — Что это за лечение картофельным цветом?»
«Да нет,— ответил мой отец,— картофельный цвет ничего не лечит, но мальчик очень запущен. И как бы иначе я заставил ее девять дней подряд мыть ему голову горячей водой с мылом?»
— При чем здесь это? — хмуро спросил зоотехник Стоколос — Реаниматор.
— А при том, что, по-видимому, на фермах, где ставят такие лампы, когда их включат, еще раз присмотрят за животными, дадут свежего корма, лишний раз напоят, почистят стойло.
— М-да...— сказал председатель. — Как же это мы сами не сообразили? И что мы теперь будем делать с этими искусственными солнцами?
— Ну, — сказал доктор Польский, — штук пять я могу взять для больницы.
— Ас остальными?
— Перепродадим. Соседям,— хитро улыбнулся Сережин отец.— Нужно только держать язык за зубами. Чтоб там не узнали, как наш доктор забраковал это новшество.
Но перепродать лампы не удалось. Так и повисли они на балансе колхоза. Уже на следующий день во всех окрестных селах знали об этой истории. Но рассказывали ее, уже добавляя «у нас в селе».
Сереже казалось, что теперь он придумал штуку, которая тоже может войти в число таких рассказов.
Чтобы осуществить свой замысел, Сереже прежде всего нужна была белая кожа. А где достать такую кожу, он знал. Он отправился к своему однокласснику Васе Гавриленко. Вася жил с дедом Павлом Михайловичем в трехкомнатном финском домике — две комнаты внизу, а одна, мансардой, на втором этаже. Домик был облицован местным красным кирпичом «под расшивку».
Ни председателя, ни тихой Васиной бабушки, колхозного счетовода Ольги Степановны, дома не было. В большой комнате на стене в ряд висели три африканские маски. Под ними в деревянной рамке под стеклом — старинная, допетровских времен грамота. Не оригинал. Фотография. «Показания сеченского казака Юшки Гаврилова». На горке с посудой сверху сидели два одутловатых деревянных божка. На другой стене над тахтой была прикреплена бамбуковая циновка и на ней ярко раскрашенный деревянный щит. А в изголовье тахты лежал африканский барабан, сделанный из двух соединенных между собой тыкв. Маски на стенку повесил сын председателя, когда приезжал в отпуск из своей Замбии. Ольга Степановна жаловалась, что они ей ночами снятся. Но снять не решилась.
