Татьяна Мельникова - 13 историй из жизни Конькова. Рассказы
…А меня назавтра ждала… неожиданность!‥
В Сережкиной прихожей я нос к носу столкнулся с тем самым незнакомцем, который давал мне письмо и которого я так долго напрасно искал.
От неожиданности я застрял в дверях, как ледяной столб.
А из-за спины незнакомца уже высовывался Сережка.
— Познакомься, это Николай Николаевич, мой врач.
Николай Николаевич кивнул мне и так, чтобы не заметил Сережка, приложил палец к губам: молчи, мол.
Я понемногу начал размораживаться. Прищурил глаз, чтобы мигнуть, как делают заговорщики: понял, мол. Но, наверное, с непривычки у меня вышло не очень хорошо.
— Ты чего морщишься, зуб болит? — спросил Сережка.
— Да нет, — завертелся я. — У меня в сандалий камушек попал. — А сам усиленно соображал: «Если Николай Николаевич врач, при чем же здесь письма? И почему он их подписывал так странно? А может, он и не писал и не подписывал ничего? Его просто один раз попросили передать, как и он меня?»
Николай Николаевич между тем говорил:
— Ты мне понравился сегодня, Сережа. Определенно понравился. Вот тебе рецепт. Пей лекарство аккуратно, и скоро можно будет обрадовать твоего отца.
И еще зачем-то положил на столик рядом с рецептом зеркальце.
Я заглянул в рецепт: обыкновенный, врачебный. Ничего похожего на то, что писал Сергею Чарв!
— Я сбегаю в аптеку, — сказал я. — Сереже еще вредно по солнцу.
На самом деле я решил во что бы то ни стало остаться с этим Николаем Николаевичем наедине.
…Мы спускались по лестнице, и, кажется, оба ждали, кто заговорит первым. Мы как будто испытывали друг друга.
И вдруг, улыбнувшись, Николай Николаевич протянул мне руку и сказал:
— А тебе — спасибо! Ты мне здорово помог! Витаминов в Сережке теперь предостаточно. Не зря я заставил его есть помидоры и яблоки. А самое главное — с твоей помощью я сумел растормошить его, пробудить в нем любопытство и интерес к жизни. А это самое лучшее лекарство.
И засмеявшись, тоже сунул мне в ладонь маленькое зеркальце и пошел своей быстрой походкой прочь.
Сережка уже ждал меня у раскрытой двери. На столе, конечно, лежали его любимые письма!
— Ты догадался? — спросил он. — Гляди, — Сережка приставил зеркало к последней букве в слове «Твепарет». Читай.
— «Врач терапевт», — прочел я. — Врач терапевт. Вот это да!
Так значит, Николай Николаевич специально придумал таинственную игру с письмами, чтобы Сережке было интересно. Потому и от меня убежал, когда я его хотел догнать.
Так вот почему насторожился Сережка, услыхав на даче фамилию «Пронины». Ведь такая же фамилия у Николая Николаевича, я это увидел на рецепте. И вот почему Николай Николаевич показался мне на кого-то похожим. На того старика с яблоками. Это же его отец!
Я поглядел на Сережку, Сережка на меня.
И вдруг мы оба захохотали! Так, что у самой страшной африканской маски затряслась ее козлиная борода, а из кухни прибежала встревоженная тетя Лариса.
— А я-то сначала всерьез поверил, что ты что-то знаешь, что вы с этим Чарвом заодно, — захлебывался Сережка, валясь на диван.
— А я-то… гонялся за… за… шпионом!‥
— А я — думал…
— А я старался…
— А ты меня научишь самбо?‥
— А пойдем в футбол?‥
— Пойдем, Серега! Пойдем прямо сейчас.
Я давно не играл в футбол, а мне надо быть тренированным: вдруг нынче летом я еще сумею совершить поступок!
Нечаянное путешествие
Майских праздников я ждал в этом году, как никогда. Во-первых, получалось сразу четыре выходных дня. А во-вторых, и это самое главное, мы давно уже наметили поехать на велосипедах за целых двадцать километров на озеро и с ночевкой — ведь я был уже в шестом классе.
Мы — это Борис, Мишка Жук, я — все из нашего шестого «Б» — и Вовка Добриков — «ашник». Просилась еще Маринка Кондрашова: такая, хоть и девчонка, все пронюхает. Вообще-то она могла бы. Не только на велике гоняет не хуже нашего, но и мяч запулит, не догонишь. Но еще в самом начале сборов мы дали друг другу слово: только без девчонок.
Самым трудным, конечно, было получить разрешение на поход у домашних. Они, когда воспитывают, всегда первые: надо закаляться, привыкать к трудностям. А чуть что на деле, сразу на попятную: боятся, как бы с нами чего не случилось.
Я ползимы, наверное, маму уговаривал. Папа меня лучше понимал. Но у него привычка, он всегда говорит: «Спроси, как мама». Он не хочет ее расстраивать.
Но все-таки, по-моему, он на маму повлиял. Она ничего не сказала, когда я принес из кладовой в свою комнату рюкзак и начал постепенно его наполнять. Я нарочно это делал не торопясь, чтобы растянуть удовольствие.
На самое дно я положил складную удочку и картонку с запасными крючками. Отмотал потихоньку метров двадцать корда. Он тонкий, но крепкий, мама натягивает его в ванной вместо бельевых веревок. В походе пригодится — хоть палатку привязать, хоть на кукан для рыбы.
Правда, самой крупной рыбой, которую мне доводилось ловить, были пескари у бабушки в деревне. Но рыбацкое счастье переменчиво.
Я уложил в рюкзак волейбольную камеру в новенькой покрышке, котелок и три деревянные ложки, какие нашлись у нас в доме. Подумав, я положил сверху, так, чтобы мама заметила, две пары запасных носков и катушку ниток с аккуратно примотанной иголкой.
А однажды, придя из школы, я увидел рядом с рюкзаком целую гору продуктов. Пачки с галетами, тюбики какао, сгущенку. Поверх всего лежала банка, одна этикетка которой сказала мне больше всяких слов — «Завтрак туриста».
Мама! Конечно, она! Я понял, что теперь ничто уже не может помешать нашему походу.
Я даже не помнил, как кончалась четверть, хотя учителя испокон века называли ее самой ответственной и требовали приложить максимум усилий. Не помнил, как мы писали четвертные контрольные. К счастью, они все оказались легкими. И мы с Борисом и Вовкой, кажется, радовались больше не за себя, а за Мишку. У Мишки, после меня, было самое трудное положение с походом. Ему дома поставили условие: пойдешь, если исправишь тройки.
Ближе и ближе подходил заветный день. Погода стояла словно на заказ. Мы даже начали немного волноваться. Не может ведь так продолжаться бесконечно. С опаской каждый день заглядывали в сводку. Но она оставалась такой же безоблачной, как и небо. Солнце каталось по нему, словно золотое велосипедное колесо.
И вдруг все это рухнуло! Нет, не погода, не небо, не солнце. Не сам поход. Он остался. Для всех. Кроме меня.
Когда я узнал об этом, я не поверил. И ребята не поверили.
— Неостроумно, — сказал Мишка.
— Заливаешь ты, — сказал Вовка. А потом, поняв, что я говорю правду, сузил свои пронзительные глаза. — А ты знаешь, как это называется? Подвести в последнюю минуту!
Но мне уже было все равно. В голове у меня неотступно стоял утренний разговор с мамой.
Накануне вечером она пришла домой поздно. Ездила к своей знакомой, тете Симе. Я даже не слышал, как она вернулась, уснул.
А утром но заплаканному маминому лицу я понял: что-то случилось.
— Тетю Симу положили в больницу, — сказал отец.
В гостиной на диване спала под маминым пуховым шарфом тети Симина дочка, Наташка.
— Посмотри, как хорошо спит, — поманил меня отец.
Я поглядел. Ничего, по-моему, особенного. Обыкновенно спит. Как все.
Я вообще, хотя мы давно с тетей Симой знакомы, никогда к этой Наташке не приглядывался. Какие у меня могут быть с ней разговоры, с шестилетней? Это девчонки только любят с такими недорослями сюсюкать, и то, по-моему, для показухи. Я даже удивился на отца. Он так целое утро и проходил на цыпочках. Все палец к губам прикладывал: не разбуди, мол.
Отец уходил к себе на работу раньше меня. У меня еще оставалось минут пятнадцать в запасе, и я решил перебрать рюкзак. Но тут мама позвала меня:
— Юрик. Я должна тебе что-то сказать.
И уже по голосу ее я почувствовал себя тревожно. Мне спокойнее, если даже мама сердито позовет меня «Юрий». Тут знаешь, будет головомойка, и догадываешься — за что. А вот «Юрик» — это серьезней. Это значит, дело не только во мне. Мама будет внимательно смотреть в глаза, как будто решая: могу ли я действительно быть взрослым человеком, понимать и разделять семейные заботы или ничего стоящего доверить мне нельзя.
Вот и сейчас мама посмотрела на меня таким испытующим взглядом.
— Юра, тебе придется отвезти Наташу в Горенки. Я обещала тете Симе.
Она сказала это так коротко, так просто, без просьб, уговоров, объяснений, что я сразу понял: значит, все так и будет. Я не поеду с ребятами, не привезу из лесу ворох прохладных от росы ландышей и не раздам их небрежно во дворе. Не поймаю в пруду заспанного после зимы карася. Не протяну озябших рук к костру, который мы разожжем после рыбалки.
Мама еще что-то говорила, но я слышал как сквозь туман. Она говорила, что Горенки — это тоже неблизкая поездка, и я еще никогда не ездил так далеко один.
