Николай Омельченко - Повести
Саша, подбрасывающий в это время в топку уголь, поставил к стенке лопату, вытер со лба пот и обернулся к механику, улыбаясь, проговорил:
— А после войны, наверное, новые пароходы изобретут, как автомобили, гонять будут.
— А что, все может быть, Саша, все. Вот только бы скорее эту войну закончить. А на новых пароходах механиком или капитаном уже будешь ты, мне бы хоть пассажиром проехаться.
Прошли устье реки Горынь. Саша посмотрел в иллюминатор. С более высоких прибрежных мест вода уже почти сошла, и эти места затянула зеленая кожа ряски с острой болотной травой. Воздух рябило от несметных полчищ комаров. Они забивались даже сюда, в машинное отделение, нещадно жаля. Особенно донимали мошки, которые залазили в сапоги.
Когда Саша закончил вахту, вышел на палубу, Василь уже спешил в машинное отделение.
Иришка и Женя сидели на скамейке у рубки и натирали руки и лица какой-то жидкостью из флакона.
— Давай и тебя обработаем, Саша, — сказала, смеясь, Женя.
— Ладно вам, я уж так как-нибудь, — ответил Саша и, поглядев на Иришку, не смог удержаться от смеха. От укуса ядовитой мошки под глазом у девушки вырос огромный вспухший синяк.
— А ты не смотри! — отвернулась Иришка.
— Ладно уж, не буду, — сказал Саша, проходя мимо.
Еще когда отошли от Мозыря, хирург и медсестра сразу же собрали свободных от вахты членов экипажа, рассказывали, как надо вести себя с ранеными, в чем осипенковцы смогут помочь им. Иришка все свободное время не отходила от Жени, они подружились. Должна же у девушки быть подруга.
Километрах в тридцати выше устья Горыни пароход стал на якорь. В этом месте следовало ждать катеров с ранеными.
Небо заволокли тучи, зарядил мелкий, обложной дождь, река взбухла, по ней заходили волны. Но, несмотря на дождь, дробно секший лица и по-осеннему холодный, с ветром, осипенковцы, даже те, кто не нес вахты, не уходили с палубы. Молча, с напряженным ожиданием всматривались они в серую пелену дождя. Где-то там, казалось, совсем недалеко шли тяжелые бои. Уже явственно доносились гул канонады и грохот разрывов.
К вечеру на кипящей от дождя, пенящейся реке показался первый крошечный катерок, тащивший за собой огромную баржу. Катерок мелко стрекотал мотором, нос его задрался от натуги, но все же с неимоверным упорством суденышко двигалось к пароходу.
На пароходе все заволновались, Саша почувствовал, как тело стало бить озноб, зуб на зуб не попадал, хотя на лбу выступила испарина.
Он поглядел на Иришку, та стояла рядом с Женей, крепко вцепившись в ее руку.
За первым катером показался второй, за ним — третий. Все тащили баржи с ранеными.
— Ой, сколько же их, родимых! — тяжело выдохнула тетя Сима.
— Приготовиться к приему раненых! — скомандовал капитан.
Иришка и тетя Сима побежали открывать салон и каюты. Боцман и кочегары поднесли к трапу носилки.
Первый катер прошел на несколько метров вперед парохода так, что баржа пришлась бок о бок с бортом судна, и, все еще потрескивая мотором, стал на якорь. Боцман Валерий бросил на баржу причальные концы, которые там сразу же подхватил кто-то быстрый и ловкий.
— В первую очередь выгружать тяжелораненых! — прозвучал голос Варвары Степановны.
Пока осипенковцы неуклюже толпились с носилками у борта, санитары с барж уже несли первых тяжелораненых. Но вот на баржу спрыгнул Любин, за ним — боцман и Саша с Василем.
— Меня! — услышал Саша рядом стонущий голос. Поставил носилки, застыл, позабыв, с чего начать. И в этот момент за него ухватились цепкие перебинтованные руки.
— Ложитесь на носилки, — сказал сорвавшимся от волнения голосом Саша.
— Не надо носилок, — раздраженно молвил раненый, — ноги у меня целы, глаз нет. Не видишь? Проводи меня.
И только тут Саша увидел, что не только руки, но и все лицо солдата толсто забинтовано. Бородой осторожно обнял раненого одной рукой и повел, держа в другой волочившиеся по палубе носилки.
— Этого в салон! — крикнула Женя. — Да носилки, носилки оставь, что ты их тянешь за собой!
Кто-то взял у Саши носилки, а впереди и рядом уже шли целые вереницы перебинтованных стонущих людей. Одних поддерживали санитары и члены экипажа, другие, опираясь на винтовки, брели сами, третьих, невнятно бормочущих или совсем молчаливых, несли на носилках.
Раненых оказалось больше, чем ожидалось для отправки первым рейсом. Когда салон и каюты заполнились, многих пришлось размещать на палубе. Кое-где натянули брезентовые тенты от дождя, который сыпал и сыпал. Остро пахло йодоформом, мокрой одеждой, потом, табаком. У Саши ныли руки и плечи от усталости. Ему иногда казалось, что еще немного — и он свалится рядом с искалеченными, перебинтованными людьми. Одни из них дремали, сдерживая стоны, другие просили пить, хотя воду, которую разносили в бачке Иришка и Тоня, надо было давать строго по указанию Жени. Не всем, оказывается, и напиться разрешалось, для некоторых глоток воды мог бы оказаться смертельным. Таким девушки смачивали мокрой марлей потрескавшиеся, пышущие жаром губы.
А когда на землю опустились плотные сумерки, всхлипывающие непрекращающимся дождем, на пароходе уже не нашлось места, где бы можно было приткнуться и уснуть. Да если бы такое место и нашлось, никто, несмотря на усталость, не стал бы спать.
Когда на борту находились раненые, команде спать не полагалось.
— Отоспимся на обратном пути из Мозыря, — говорила Сай. — А сейчас всем быть с ранеными!
Саша и Василий дежурили на палубе.
Со всех сторон неслось:
— Братцы, пить!
— Дай закурить, браток.
— Паренек, табак в шинели, сверни цигарку.
Где-то около полуночи дождь перестал, небо очистилось от туч, ярко засветила луна, озарив темную воду и мокрые берега беловато-пепельным зыбким сиянием.
К капитану на мостик поднялась Сай. После многих неотложных операций голос ее слегка охрип от усталости, прямая высокая фигура сутулилась. Поеживаясь, Варвара Степановна сказала капитану:
— А может, рискнем, Федор Михайлович, нарушим предписание и двинем? Ночь лунная, как днем… У меня несколько человек, которым срочно необходимы сложные операции, иначе не выдержат.
— Мы с Владимиром Афанасьевичем уже говорили об этом, хотели вас спросить, — капитан обернулся к рулевому. — Как, может, пойдем, дорожка уже нам малость знакома?
— Ответственность беру на себя, — словно не веря еще, что рулевой согласится, сказала Сай.
— Мне что, я готов, — ответил Лемеж.
— Ну, давай хоть на малом, — распорядился капитан.
— Сколько до Мозыря? — спросила Сай.
— Немногим более ста пятидесяти километров.
— К утру дойдем?
— Если все будет благополучно, — сказал капитан Келих.
И Саша, и раненые слышали этот разговор. Кто-то проворчал:
— Могли бы и до утра постоять, чего уж тут рисковать зря! — И, помолчав, снова ворчливо заговорил в темноте под брезентовым тентом: — На днях тут посредине реки катер на мину напоролся. Разнесло вдребезги. А от экипажа рожки да ножки…
— Заврался ты, парень, — вмешался кто-то тихо, еле слышно, — не на реке вовсе была эта мина.
— А где же, в воздухе, что ль?
— На берегу она была, а катер причаливал да носом прямо в нее и ткнулся.
— Ну и что, результат главное!
— И результат — другой… Не вдребезги катер, а только нос оторвало и не весь экипаж, а одного рулевого ранило… Дай прикурить, паренек, — обратился невидимый в темноте человек с тихим голосом к Саше.
— Сейчас, — быстро подхватился Саша и в этот миг почувствовал легкое дрожание палубы — это Чубарь запустил машину.
Чиркнув спичкой, Саша поднес огонек раненому. У раненого были перебинтованы грудь и рука.
— Спасибо, парень, — сказал тот, раскуривая цигарку и разглядывая в свете красноватого неяркого огонька Сашино лицо. Затянувшись, он закашлялся и тут же потушил о палубный пол цигарку. Саша приподнял ему голову, чтобы легче было кашлять.
— Не давай мне больше курить, — все так же тихо сказал солдат, — нельзя мне…
Он помолчал, тяжело и хрипло дыша, и вдруг спросил:
— А ты почему не в армии, у вас тут бронь, что ли?
— Мне только пятнадцать, не берут еще…
— А-а-а, одногодок моему сынку. Ему тоже пятнадцать. Вот так… И три дочки, те — поменьше. Трудно им… Трудно в тылу, голодно?
— На фронте труднее, — сказал Саша.
— Везде не сладко, — вздохнул солдат и примолк, прислушивался к тому, как пароход, подрагивая от стука машины, выходил на фарватер.
Утро
Иришке надолго запомнились и те предвечерние часы, когда переносили раненых по скользким от дождя сходням, и бессонная ночь в каютах, где вместе с Женей и тетей Симой она ухаживала за солдатами. Они лежали на койках и на полу. Одни были молчаливы и терпеливы, другие капризны, а порой даже сердиты и крикливы. Всех нужно было напоить, дать лекарства, а некоторым и поправить перевязки. Усталость Иришка чувствовала только поначалу. Одно время ей, как и Саше, казалось, что она вот-вот свалится с ног, но потом усталость притупилась. Девушка просто перестала ее чувствовать — некогда было.
