Владимир Саксонов - Повесть о юнгах. Дальний поход
Восемь часов пятнадцать минут…
— Отнеси командиру.
— Свою?
— Свою.
Я выбрался из рубки, потянулся — все поплыло перед глазами, в ушах зазвенело. Постоял около трапа.
В приоткрытый верхний люк из боевой рубки пахнуло холодом. За глухой переборкой слева грохотали моторы. Справа от меня в открытой двери была видна спина акустика.
У него там тоже свой мир. И за переборкой свое: жара, мотористы вытирают ветошью замасленные руки и в грохоте немо открывают рты. Но понимают друг друга. А наверху, в боевой рубке командир. Живой корабль!
Я стал подниматься по трапу, раскачиваясь как на маятнике.
Это все настоящее, все на самом деле: неустойчивый, тускло освещенный отсек, стертые до блеска ступени трапа, листок радиограммы у меня на пальцах… Принял радиограмму я, и качает на трапе меня…
— Товарищ командир, радиограмма!
В иллюминаторы перед рулевым и в открытый верхний люк проникал утренний свет, такой слабый, что нактоузный огонь, подсвечивающий картушку компаса, еще не выключали. В рубке было сумеречно, но видно все. Командир стоял справа от рулевого, спиной ко мне. Почти не оборачиваясь, он протянул руку, взял у меня бланк радиограммы и наклонился к нактоузу, чтобы прочитать. Обернулся:
— Приняли сами?
— Слышимость хорошая, — сказал я.
По-прежнему тонко звенело в ушах. Было легко, невесомо.
Рулевой покосился через плечо — я узнал Андрея, подмигнул ему.
— Прямо по курсу корабли! — крикнул откуда-то сверху сигнальщик. — Транспорты и эсминцы. Дистанция…
Дверь в рубку распахнулась. В овале встала двухцветная картина: серый движущийся пласт моря под белесым небом. Пласт перекосился, метнулся вниз, исчез — и все заслонила фигура боцмана.
— Союзники, — окнул он, глядя на командира.
— Союзники! — сообщил я, спустившись в радиорубку.
Федор кивнул.
— Это и есть точка рандеву? — спросил я.
— Она.
— Пойду посмотрю?
Старшина пожал плечами, удивленно улыбнулся:
— Посмотри…
Длинный, непрерывный звонок боевой тревоги ударил по мне уже на трапе — припаял к нему на долю секунды и тут же бросил вверх, на палубу.
Ящик с обоймами я увидел издали. Обрадовался. Потом близко. И руки заряжающего.
— Снаряды!
Вот он — вынырнул из облаков! Свалился на крыло и стал падать. Черным крылом вниз. «Юнкере»… Выровнялся, пикируя прямо на наш катер.
«Пойду посмотрю? Пойду посмотрю? Пойду посмотрю?» — завертелось в голове.
Самолет становился все больше, с каждой секундой ревел оглушительнее, тут звонко, быстро заахали выстрелы нашей зенитки — рев как отрезало, но «юнкере» не загорелся, не вильнул в сторону, и… я хотел зажмуриться.
У меня хватило сил этого не делать. А может, наоборот, не хватило сил даже зажмуриться. Но это было одно мгновенье.
Ударило в бок. Рот заряжающего открывался. Я понял, это он мне кричит: «Снаряды!» — и сунул ему в руки новую обойму.
С правого борта один за другим медленно выросли три ярко-белых водяных столба. Я успел достать еще обойму, пока они поднимались. Как опадали, не видел, а лицо обдало горячим и водяной пылью.
«Юнкере» нырнул в облако.
Не сбили…
«Пойду посмотрю? Пойду посмотрю? Пойду по…» Тьфу!
Бомбардировщики вываливались из облаков, вставали столбы от взрывов, тянулись руки заряжающего, и тут в голову полезла чепуха: что все в точности как в кино, только пропал звук. Даже наша зенитка била бесшумно: я чувствовал, что площадка вздрагивает от отдачи, — пятками слышал, как бьет орудие, а не ушами.
Потом сообразил: оглушен пальбой.
Но голос Кравченко слышал — вот это да! Он командовал расчетом, называл какие-то цифры и как будто не кричал даже, а я слышал. На то он и командир расчета… На то и заряжающий, чтобы заряжать, а я подносчик, чтобы у него были обоймы. Все правильно. Всякая чепуха с кино забылась. Я собрался окончательно и сообразил, как лучше приноровиться выхватывать из ящика обоймы, как встать, чтобы без толку не вертеться, отдавая их заряжающему. И когда обоймы в одном ящике кончились, я, только взглянув на второй, знал почти точно, сколько шагов сделаю к нему, как нагнусь и подтащу.
Палуба, мокрая, ускользала из-под ног. Живой корабль… Попробуй попади в эти проклятые «юнкерсы», когда катер кренится, скачет на волне да еще маневрирует! В двух шагах от меня что-то проскребло. Вырос боцман, весь красный, заорал. Я услышал его не сразу, словно звук пришел издалека, с опозданием, но тут же догадался: это осколки. И меня обожгла радость — не страшно!
Хотел даже найти боцмана, посмотреть ему в лицо — пусть не орет…
Воздух туго рванулся, катер встряхнуло так, что я едва устоял — ткнулся в руки заряжающему с очередной обоймой. Руки уперлись мне в грудь.
Я выпрямился:
— Ну?!
В ушах щелкнуло.
— Положи, не надо. Положи, — негромко повторил Кравченко.
Я посмотрел на него:
— Почему? А?
И вдруг понял, что слышу.
Зенитки били где-то далеко, на других кораблях. Перестали.
И все?
С палубы длинно и шумно скатывалась волна. Тут же через борт хлестнула новая. Она уже добиралась до моих сапог, и я зачем-то отступил, а все равно весь мокрый.
В пустом небе таяли последние черные клубки разрывов. Они таяли быстро, а облака ползли медленно.
Все!
Тогда я огляделся, увидел море и корабли.
Навстречу нам шел океанский транспорт. Мы сближались.
Корабль вырастал на глазах, громадный и легкий, четко очерченный в сером свете утра. Наш катер мотало на волнах, а он казался неподвижным — только увеличивался, и под форштевнем вспыхивала пена. Она белела на фоне черного корпуса, исчезала и взрывалась опять. С каждой минутой я открывал что-нибудь новое. Надстройки корабля были такие же белые, как пена, а желтые мачты словно покрашены солнцем. В овалах клюзов застыли лапы якорей. В передней части корпуса светлели выпуклые нерусские буквы.
«Джесси Смит», — прочитал я.
Буквы превратились в звук, звучание имени — в свет. Корабль явился целиком…
Это было неожиданно, похоже на волшебство.
По щекам у меня сползали струйки пота. Я почувствовал их теперь, когда они стали остывать на ветру. Посмотрел улыбаясь на Кравченко.
— Новенький, со стапелей недавно, — кивнул он.
Да, те, кто строили корабль, тоже видели его таким, какой он явился нам — в море. Иначе как бы они могли его построить!
За «Джесси Смит» шли другие транспорты, их было много.
Занимали свои места корабли охранения. Один из английских эсминцев спешил в нашу сторону. Темно-серый, с резким белым бугорком под форштевнем, он красиво вписывался в такой же темно-серый пласт моря, и на мостике его весело мигал голубоватый глазок сигнального прожектора. Морзянка… Жалко, что могу принимать ее только на слух!
— Что они пишут? — обернулся я.
Позади стоял боцман. Его широкое лицо было красно от ветра, глаза округлились. Он не ответил.
— Сигнальщик! — звонко позвал командир. — Передайте на эсминец: считаю возможным спасти корабль!
Какой корабль? Почему спасти? Кого?
Я завертел головой, увидел — теперь справа от нас — «Джесси Смит». И вздрогнул: она, кажется, горела… То есть пожар только начинался. Дым клубился на юте. Его сбивало ветром, косо, к воде. Но людей на юте не было. Они почему-то толпились у шлюпбалок.
Полным ходом к транспорту шел английский эсминец. На помощь?
— Эсминец не отвечает! — доложил сигнальщик.
— Передавайте! — упрямо сказал командир. — Переводчик у них есть. Поймут! Передавайте: спасти корабль и грузы, предназначенные для Красной Армии, считаю необходимым!
«Джесси Смит» стояла. Под форштевнем корабля теперь не взрывались волны. Они бестолково толклись вдоль борта, и на них уже попрыгивали спущенные шлюпки. Люди рассаживались быстро. Вскинулись весла.
Шлюпки двинулись навстречу эсминцу. Он прошел мимо. С мостика людям в шлюпках что-то крикнули. Опять замигал прожектор.
— Отвечает! — обрадованно выкрикнул сигнальщик. — Выполняю ин-струкцию британ-ского ад-ми-рал-тейства… В целях безопасности… каравана… за-держиваться нельзя!
Закончил он другим голосом, виновато.
Эсминец стоял борт к борту рядом с транспортом. Люди быстро спускались по трапу, по канатам, прыгали на его палубу. Потом он двинулся к шлюпкам и снял людей оттуда. И полным ходом прочь. Пустые шлюпки остались позади. До них дошла пена буруна. Они закружились. Весла, брошенные в уключинах, болтались вразброд.
А на юте транспорта вырвался огонь, очень яркий, медовый. Ветер уже не справлялся с дымом.
Я дернул боцмана за рукав:
— Командир-то!
— Что?
Люди быстро спускались по трапу, по канатам…
