Вера Новицкая - Хорошо жить на свете!
Медная мамочка беспокоится еще гораздо больше, говорит, на меня нельзя положиться, что я могу и круглое «двенадцать» получить, но, могу и семерок нахватать. Она еще потому так волнуется, чтобы я не оскандалилась, что в этой самой гимназии и она училась: учителя и учительницы многие еще старые, будут знать, что я её дочь, что она сама меня готовила, и вдруг дочь мамашу «подкатит» своими ответами; это похуже, чем у Коршуновых со стихами выйдет. A самого мамочка чудно училась, но шалунья, кажется, была чуть ли не хуже меня; трудно быть хуже, но моя мамуся, видно, молодчина была, сумела дочку перещеголять.
Несмотря на занятия, мы таки выпросились и на «Чертов Остров» за черникой, и в наш лесочек за грибами. A их много, особенно боровиков: чистенькие, аккуратненькие такие; и сидят себе целой компанией. Вместо боровика поганки не сорвешь, a вот сыроежки с поганками так на одно лицо… т. е. похожи очень, так что я постоянно половину поганок наберу.
Потом еще все мальчики с кучером Рутыгиных ездили куда-то на лодке раков ловить и привезли целую большую корзину. Вот счастливые, им повезло! Уж как я мамочку просила и меня пустить — ни за что! Счастливые эти мальчишки, все им можно, a нам, девочкам, все говорят «неприлично»! По вечерам теперь вот совсем деваться некуда; темнеет рано, но очень тепло, в комнаты идти не хочется, a в саду впотьмах не разбегаешься; так бы хорошо это, как говорится, «сесть рядком, да поговорить ладком» в нашем «Уютном», да где его взять? Это все самовар виноват: его тогда наставили, щепки зажгли, a трубы-то не надели, потому что её у нас не было; сами-то мы разговорами занялись, a от щепок, верно, сучья загорелись, и пошло-пошло… Теперь собираемся под большую липу и там рассказываем страшные истории. Ваня одну такую ужасную рассказал, что я потом ночью еще хуже кричала, чем после маленькой молочницы.
Получили письмо от тети Лидуши: она с мужем едет за границу. Вот счастливая! Сперва в главный город Австралии Вену, a потом во Францию и Швейцарию, — уж там близко! Еще Австралию я ей меньше завидую — там все по-немецки говорят: «habe gehabt, gehabt haben» Бр… не люблю, все хап, да хап! Но если слушать неприятно, то уж смотреть, наверно, интересно; я думаю, у них там все совсем иначе, чем у нас. Вот бы хотелось поехать!
Экзамен
Вот он, наконец, прошел, этот страшный, давно ожидаемый день экзамена. Поздравьте: эти строчки пишет ученица VII класса отделения Б!..
Но расскажу все с самого начала.
Разбудили меня рано, но пока мы оделись, собрались и доехали до города и до гимназии, то времени прошло много.
Входим. Здание большое-большое и такое светлое, веселенькое, солнца много, и тихо-тихо так. Мамочка спрашивает швейцара: «Разве еще никого нет?» — «Уж, — говорит, — сейчас в класс вошли».
Мамочка живенько повела меня в канцелярию, a там стоит какой-то высокий седой господин (оказался инспектор). Мама к нему, a он ее хорошо знает, еще и сама мамочка у него училась. «Простите», — говорит, — «Сергей Владимирович, опоздала немного, но мы так издалека»… «Ничего, ничего, лучше хоть поздно, чем никогда», a сам улыбается, и физиономия у него такая милая: волосы и борода совершенно белые, a лицо совсем розовое, молодое; глаза такого цвета, как кофе без сливок, добрые, веселые, нос прямой, a зубы, когда улыбнется, — a он это все время делает, — длинные, белые, как миндаль. Правду мамочка говорила, ужасно он милый, так бы все и смотрела на него. Но смотреть было некогда; пришла какая-то девица пришибленного вида в синем платье, и инспектор велел меня свести туда, где экзаменуются.
Мамочка поцеловала меня, перекрестила и сказала: «главное, Муся, внимательно слушай, что именно тебя спрашивают, и думай прежде, чем отвечать».
Я бегом побежала за классной дамой наверх. «Не бегай, запыхаешься, трудно отвечать будет, и рука станет дрожать», крикнула вдогонку мамочка.
Мне было весело и совсем не страшно. Привели меня в класс, где сидел батюшка и экзаменовал по Закону Божию. Я села и стала слушать. Некоторые девочки прелесть как отвечали, a зато другие!..
Батюшка спрашивает одну: «Что Бог в седьмой день сотворил?» — a она говорит: «Еву»… ведь так же ляпнуть! Потом он одну спросил, где был погребен пророк Илья, a та отвечает: «в Невской Лавре». Вот мамочка мне сколько раз говорила, что я на уроке такие глупости иногда отвечаю, что меня на выставку можно послать, — вот бы ей здесь послушать!
Меня довольно скоро вызвали, спросили молитвы, символ веры, сколько было сыновей у Ноя (одна сказала — двенадцать), и отпустили. Кто был свободен здесь, — пошел на арифметику.
На арифметике особенного ничего не было и интересных глупостей никто не говорил; учительница тоже какая-то серая и кислая. Я свою задачу с шиком решила, строчки со скобками тоже верно сосчитала, и меня отпустили в коридор. Там меня поймала одна мамочкина знакомая классная дама, стала меня расспрашивать, что я батюшке отвечала, и сказала, что теперь и она мне вопрос задаст, посмотрит, знаю ли я что-нибудь: «Ну, скажите-ка одиннадцатую заповедь»! — спрашивает, а я и говорю: «А вот, когда вы ее выдумаете, тогда я ее и выучу». «Молодец, говорит, не даром „двенадцать“ поставили»! Другие классные дамы тоже разговаривали и шутили со мной.
Потом нас повели на русскую диктовку.
Вот это так страшно! уж я чувствую, что непременно куда-нибудь да не ту букву всажу, не потому, что не знаю, нет, я теперь и «ять» вызубрила, a вот рука точно нарочно не то напишет.
Диктовка была не трудная и коротенькая, куда короче, чем мамочка мне делала. Потом стали устно экзаменовать. Учительница премилая, толстая-толстая, подбородок двойной, и хоть и делает строгое лицо, a сразу видно, что добрая, похожа на такого милого толстого барбоса. Она старая: еще когда моя мамочка поступила в приготовительный класс, то она ее экзаменовала.
Ну, на русском тоже ничего себе, глупости говорили. Одна спросила, как будет 112 во множественном числе; другая говорила, что «рябчик» происходит от слова «робкий», a потому его надо писать через «п».
Наконец вызвали меня и еще одну девочку, — там все по две сразу выходят; ту учительница стала спрашивать, «а вы», говорит мне: «пока подумайте». «Господи, о чем же мне думать?» думаю я и смотрю на большую серую кошку, которая идет по соседней крыше. «Верно птиц хочет ловить… нет, мышей, — полезла в окошко чердака, a там наверно мыши, a то и крысы есть… Фу, какие глупости, ведь не о кошке же мне думать надо! О чем бы думать?.. Когда „е“ выпадает, пишется „ять“… т. е. нет, наоборот… Господи, какие у учительницы руки толстые! Я думаю, у мамочки талия тоньше… Опять не то… Окончание „ение“ через „ять“, когда от глагола»…
— «Ну-ка, Старобельская, теперь вы», — прерывает мои мысли толстый барбос.
В диктовке оказалось две глупейших ошибки, я как увидала, сейчас и выкрикнула: «извините, я нечаянно ошиблась: побрел — е, a приобрел — ять, право нечаянно»!
Учительница смеется. Спросила, как называется мысль, выраженная словами.
«Мысль, выраженная словами, называется предложением, потому что мы ее предлагаем другому. A ведь какие мы иногда пустяки предлагаем — ужас»! Совсем нечаянно это сорвалось с языка, и я подумала: кажется, глупо вышло. Барбос ничего — засмеялся. Стихи «Молись, дитя, тебе внимает»… я чудно сказала, a когда читала, ляпнула глупость: там написано было «стая ловчих», я и говорю: «это стая собак», но сейчас же сама поправилась: «нет, нет, то стая гончих». Поставили мне «одиннадцать» и повели на французский.
Француженка тоже мамочку учила; миленькая очень, только ужасно желтая, будто ее йодом помазали. Диктовку я написала без ошибок, и отвечала с шиком, так что учительница меня поцеловала, велела кланяться мамочке и сказать, что она молодец, так дочку хорошо приготовила.
Вот на этом экзамене смешно было: одна девочка переводит: в нашей гостиной стоит стол и стулья — il у a dans notre salon une table et des chemises — вместо des chaises. A другая переводит: в буфете есть салфетки и скатерти — il у a dans notre buffet des serviettes et des canapИs — вместо des nappes. Даже учительница смеялась.
В час все было кончено, и наши мамы пришли за нами.
Я получила два «одиннадцать» и два «двенадцать»; конечно, что я выдержала, но меня так напугали этим конкурсом, что я беспокоилась и несколько раз спрашивала и француженку, и барбоса, примут ли меня. Они смеялись и говорили, что нет, что всех, у кого больше десяти, принимать вовсе не будут, потому что они уж и так все знают, и делать им в гимназии нечего.
Прямо с экзамена мамочка меня повезла в кондитерскую пить шоколад с пирожными; есть мне очень хотелось, a такие вкусные вещи тем более. Подкрепившись, мы отправились в гостиный двор, и там мамочка купила мне в награду за мое поступление хорошенький золотой браслет с вырезанной на нем надписью «на память». Затем мы заехали в фруктовый магазин и накупили всякой всячины, a потом уже отправились домой. Папа вернулся раньше обыкновенного, чтобы узнать поскорей все подробно. Он очень обрадовался и сказал, что я совсем молодчина, но еще больше меня надо похвалить и поблагодарить мамочку за то, что она так потрудилась со мной. A правда, много я ее, бедненькую, намучила! Я поблагодарила ее горячими поцелуями, a папочка и этим, и еще чем-то: он надел ей на палец прехорошенькое колечко с двумя бриллиантами, один в самом кольце, a другой висит на цепочке, точно капелька. Мамуся осталась очень довольна!
