Петер Гестел - Зима, когда я вырос
— Теперь вспомнил, — сказал Зван. — Ты получил от учителя ни за что ни про что оплеуху, мы с тобой тогда еще и познакомиться не успели, я только знал…
— И он не знает, кто такая Лишье Оверватер! Неужели ты никогда не замечал, какие у нее красивые светлые волосы, а когда она сосет леденец, то на щеках появляются ямочки… А что ты хотел еще сказать?
— По-моему, — сказал Зван, — ты до сих пор влюблен в эту тощую девчонку. У Бет нет ямочек на щеках, когда она сосет леденец, — она кладет его в рот и терпеливо ждет, пока он растворится, потому что сосать она считает неприличным.
— Я сегодня подсмотрел в кухне, — сказал я. — Бет сунула палец в кастрюлю с супом и облизала палец, представляешь? Она не видела, что я подглядываю. Я ужас как влюблен в Бет. Лишье Оверватер ни разу не сказала мне ни единого слова, а Бет все время на меня ворчит — я балдею от ее ворчанья. Смешно, правда? Хотя нет, совсем не смешно… Но договори же наконец, что ты имел в виду, когда сказал «я только знал».
— Да ничего, — отмахнулся Зван.
— А ну говори.
— Ладно, — сказал Зван. — Я знал только, что у тебя умерла мама; я дико испугался, когда завуч рассказал это в классе.
— А, вот оно что, — сказал я.
— Расскажи про свою маму. А если не хочется, то не надо.
— Вообще-то неохота.
— Про то, когда она была жива, ты тоже не хочешь говорить?
— Когда мама была жива, она то и дело давала мне по башке.
— Томас, Томас, следи за своим языком.
— Буду говорить как хочу, ну тебя к черту, а то забуду, что хотел сказать.
— Мама, наверное, хотела научить тебя прилично себя вести?
— Не суй нос в чужие дела.
— Если ты не хочешь разговаривать о маме, ты скажи.
— Она здорово интересно рассказывала о том, что было раньше, она здорово болтала о других людях и про всех наводила критику, да, она любила только таких людей, про которых могла навести критику.
— Значит, тебя она любила больше всех?
— Помолчи, Зван, — я отодвинул горячую грелку подальше от себя, — зачем тебе все это знать?
— Рассказывай дальше — и потом я сладко засну.
— Да, только я уже не так хорошо все помню, во всяком случае, сейчас, — но я помню про то, как она болела. На Рождество — не на последнее, а в прошлом году. Доктор сказал, что у нее тяжелая форма гриппа и ей надо хорошо пропотеть, а когда он ушел, мама стала орать от боли, — ты точно хочешь об этом знать?
— Нет, — сказал Зван, — но уж раз начал рассказывать, расскажи до конца.
Какое-то время мы молчали.
— Черт возьми, — сказал Зван.
— Черт возьми, — повторил я, — ладно, расскажу. На следующее утро она пошла в больницу, и вечером в этой больнице, где на елке горела уйма свечек, она умерла. Я ее там видел. Папа не хотел брать меня с собой в палату. Но медсестра сказала, что так для меня будет лучше. Ты слушаешь?
До меня не доносилось ни звука, я сел и посмотрел туда, где должен был находиться Зван. Он исчез — наверное, залез под одеяло с головой.
— Ты тут? — спросил я.
— Отвали! Кто же, елки-палки, рубит такие вещи прямиком? — услышал я его сдавленный голос.
Зван начал разговаривать почти так же, как я.
— Завтра я хочу послушать «Sonny Boy», — сказал я. — Раз десять, не больше.
— Когда тетя Йос дома, то нельзя, — донеслось из-под одеяла.
— Почему?
— Ей это тяжело, у нее разыгрываются нервы уже при одном виде патефона.
— И она не любит, чтобы говорили про Ден Тексстрат, да?
Под одеялом раздался глубокий вздох.
— Прости, — сказал я.
— Прости-прости, — сказал Зван, — идиотское слово. Я вспомнил отличный стишок из книжки «Пиг-Паг-Пенгел»[12]. В полутьме прочитал его вслух:
«Прошу у вас прощения, —Сказали мы учтиво,Прошу у вас прощения,Что вышло некрасиво!»
Горя от возмущения,Сверкнул глазами он:«Чтоб попросить прощения,Скажите мне „пардон“!»
Из-под одеяла послышался приглушенный смех. Я вздохнул с облегчением.
— Ты хороший, Томми, — донеслось едва слышно из недр постели.
— Меня зовут Томас, — сказал я.
Кривой переулок
Среда, после уроков.
Мы со Званом шли рука об руку по тихой Калверстрат. На дверях некоторых магазинов висели таблички: «Закрыто ввиду нехватки угля» или «Звонить в дом № 53».
У биржи мы остановились посмотреть на двух старых кляч. Они были впряжены в повозку муниципальной службы. На спинах у них лежала тонкая попонка. Из широких ноздрей вырывался пар.
— Какие они жалкие, — сказал Зван.
— Они старые-старые, — сказал я, — и всегда или стоят, или плетутся.
Лошади заволновались от нашей болтовни. Подняли морды и зафыркали.
— Они любят друг друга, — сказал я. — «Хочешь я уступлю тебе мою попонку?» — фыркает одна, а другая отвечает: «Нет, это ты возьми мою».
Зван положил руку мне на плечо.
— На этом давай остановимся, — сказал он.
Мы неспешно брели по Дамраку. Вдали был виден Центральный вокзал.
— Давай кто первый добежит? — сказал я.
И мы как сумасшедшие помчались по белому тротуару.
Зван бежал быстрее, я все время видел только его спину, а когда мне казалось, что я вот-вот с ним сравняюсь, он еще прибавлял скорость, как будто ни за что не хотел, чтобы я его догнал.
— Фу-ты ну-ты, Зван, — крикнул я, — ты хочешь от меня удрапать? Но я тебя все равно…
Он размахивал на бегу руками, нырял между прохожими, бесстрашно запрыгивал на сугробы и при этом ни капли не боялся поскользнуться.
А меня вот здорово занесло, я грохнулся на коленки, с трудом поднялся и продолжил преследование; но я бежал уже совсем плохо, после падения так и не набрал скорость.
Зван исчез. Вот хитрец.
В главном зале Центрального вокзала я увидел его сразу же. Он стоял неподвижно среди людей, которые все куда-то шли. Забавно, что человек может броситься в глаза именно из-за того, что единственный стоит на месте. Я спокойно подошел к нему.
— Я дал тебе выиграть соревнование, — сказал я с кислой физиономией.
— А ты так хочешь победить? — спросил Зван.
— Еще бы, — сказал я, — особенно тебя! Весь день только об этом и думаю.
Я купил в кассе два перронных билета. Зван стоял у меня за спиной и непрерывно что-то бормотал себе под нос, я не понимал ни слова.
Я обернулся и спросил:
— Что ты там бубнишь?
— И зачем только я сюда пришел? — сказал Зван.
Но все же он пошел вместе со мной на один из перронов, все время мотая при этом головой: нет, нет, нет. На перроне мы сначала стали смотреть на поезд, из которого люди выходили. Потом смотрели на поезд, в который люди садились.
— Ненавижу вокзалы, — сказал Зван.
— А я люблю, — сказал я. — Но я терпеть не могу, когда другие уезжают, а мне нельзя.
— Но тебе ведь и сейчас нельзя.
— Это правда, — сказал я. — Но мне и не надо никого провожать. И еще: мы с тобой можем просто зайти в поезд, и он нас увезет. Когда придет кондуктор, я скажу: «Зван, покажи наши билеты!» А ты скажешь: «Томас, я думал, что они у тебя». «Послушай, Зван…» — отвечу я.
— Какая чушь, — сказал Зван.
— А ты не любишь чушь?
— Я обожаю чушь. Но не на вокзале.
Зван выглядел очень несчастным и напоминал маленького старичка, забывшего, за какими покупками он пришел в магазин.
Зван показал рукой.
— Там восток, — сказал он.
— Ну и что?
— Там Восточная Европа. В прошлом году мы с Бет приходили сюда каждый день. Встречали поезда с востока.
— Зачем?
— А вдруг. Красный Крест сказал: возможно, кто-то и вернется.
— А-а, — сказал я.
— Ну да, — сказал Зван.
— А что там, в Восточной Европе?
— Ничего, — сказал Зван.
Он посмотрел на меня и подмигнул так, как кроме него никто не умеет.
— Когда-нибудь я тебе расскажу, Томми.
Я не стал протестовать; мне показалось, сейчас неподходящий момент напоминать, что меня зовут Томас.
— Знаешь что, — сказал я, — пошли в читальный зал!
— Зачем?
— Там уйма книг. Можно читать до посинения, и совершенно бесплатно.
Идя от вокзала по Ниуверзейдс, мы вели себя как ненормальные. Раз двадцать переходили с одной стороны улицы на другую. На задней площадке переполненного трамвая висел — очень опасно! — какой-то дядька. Я толкнул Звана в бок и крикнул дядьке: «У тебя шнурки развязались!» Но Зван не засмеялся.
Мы пришли в детский читальный зал на Вейдестейх, громко топая, поднялись по широкой деревянной лестнице. Переговариваясь вслух, вошли в большой читальный зал, где выдавали книги.
Там было тихо-тихо. От испуга мы замолчали.
— Я здесь никогда не был, — вдруг сказал Зван.
Тетенька в сером шерстяном платье приложила палец к губам; она старалась приветливо улыбаться.
