Владимир Добряков - Король живет в интернате
Оформила документы, все как полагается. Дали ему мою фамилию. Принесла домой. Соседи сбежались. «Ну и красавчика, говорят, выбрала». А я никого не слушаю — только бы здоров был. А какое в нем здоровье! Не прошло и недели — заболел. И так сразу схватило: задыхается, весь горит, головку не держит. Положили в больницу. Сама не отхожу от него. А ему все хуже. Вижу — кончается ребенок. И врачи предупредили: вряд ли выживет. «Подождем, говорят, до завтра». Что делать? Достала стаканчик меду. Стала поить его. Разожму зубики да ложечкой и покапаю. Потом кое-как теплого молочка влила. И, знаете, ожил. А потом и беды с ним не знала. В рост хорошо пошел, лицом выправился. Как в школу начал ходить, — неплохо учился. И меня слушался. Конечно, и пошалит, бывало, не без этого. Да то все ничего. И продолжалось так, пока не сказали ему, что неродной он мне.
— Да кто же мог сказать? — с негодованием воскликнула Раиса Павловна.
— Нашелся недобрый человек, — печально проговорила Ирина Федоровна. Затем, перебирая Нинкины рисунки, она ласково сказала: — Одна у меня теперь утеха — Ниночка. На Андрюшу надежды нет. Совсем отошел от меня. Недавно заявил: для чего, вообще, взяла его на воспитание. Другим, мол, часы, велосипеды покупают.
— Неужели так и сказал?
— Да, — вздохнула Ирина Федоровна. — Сильно он этими часами обидел меня. Все-таки трое нас. Одеться, обуться надо. А на них, сами, знаете, будто горит все. Месяц минул — ботинки покупай, еще месяц — вторые. Кушают они у меня сытно, вдоволь, в этом не отказываю. Ну, а откуда на часы возьму? Ведь не тысячи получаю. Хоть и не скажу, что обижены заработком. Не меньше молодых зарабатываю. А они, молодые, — шустрые, быстрые.
Лицо Ирины Федоровны прояснилось. Она улыбнулась, и Раиса Павловна увидела, какие у нее добрые и теплые глаза.
— Беда с этими девчатами! Они меня все на участке называют мамой. И верно. В матери гожусь им. Молоденькие! В апреле постановили они бороться за звание бригады коммунистического труда. Ну, обязательства всякие взяли — учиться, значит, всем, нормы перевыполнять, в быту вести себя как полагается, с недостатками бороться. Я и говорю: «Меня-то не считайте. Всю песню вам испорчу. Поздно уж мне бороться, на пенсию скоро». Куда там! И слушать не хотят. «Вы наша мама и будете всегда с нами». Ну и таскают меня всюду. Недавно в театре с ними была. Теперь хотят на выставку картин, повести.
Вспомнив что-то, Ирина Федоровна засмеялась:
— А во вторник, смотрю, фабричного фотографа ко мне ведут. «Снимите, говорят, ее, чтобы в полной красе была! Сколько, мол, лет может то желтое страшилище висеть на Доске почета!» Это верно: лет десять висит моя карточка. Пожелтела. Уж вертел меня фотограф, вертел, но снял на совесть. Сам остался доволен. Мне три карточки подарил.
Ирина Федоровна достала из комода фотографии. Снята она была чуть в профиль и улыбалась молодо, хорошо.
Еще поговорили. Воспитательница рассказала, как Андрей привыкает к интернату, как ведет себя, учится. Потом стала прощаться. Уже в передней сказала:
— А вы не могли бы, Ирина Федоровна, дать мне на несколько дней свою, фотографию? Я возвращу.
— Да зачем она?
— Я… потом скажу, — немного таинственно, с обычной веселой улыбкой ответила Раиса Павловна.
— Что ж, пожалуйста, — сказала Ирина Федоровна и, взяв со стола карточку, протянула ее воспитательнице.
По приказу Зубея
Уже четвертый раз, проходя мимо будки телефона-автомата, Андрей принимался считать шаги. От будки до гранитной урны, похожей на большую вазу, трижды выходило одинаково — сто восемнадцать шагов. На этот раз получилось меньше — сто шестнадцать. Может, со счета сбился, а может, оттого не досчитался двух шагов, что начал нервничать, шагать быстрее и шире… Сколько еще ждать? Наверно, не меньше часа прошло… Стараясь не торопиться, двинулся обратно. Десять, двадцать, сорок шагов… сто… Что-то говоря в телефонную трубку, радостно улыбается девушка в голубом берете. Встретился мальчишка — нес банку с красными рыбками. Проковылял сгорбленный старик с палкой.
Андрей все видел. И девушку в будке телефона-автомата, и мальчишку с рыбками, и старика. Но только лишь видел. Он не оглядывался им вслед, не провожал взглядом. Все его внимание было приковано к противоположной стороне улицы, к неширокому проходу между домами. Вот Андрей поравнялся с проходом. Открылся кусок двора — невысокие деревья с желтой листвой, газон, неизменные мамаши и бабушки с детскими колясками. На одной из скамеек, закинув ногу на ногу, по-прежнему, как и час назад, сидел Зубей. В руках держал газету, читал.
Андрей прошел дальше. Остановился около витрины текстильного магазина. Не оборачиваясь, видел в толстом стекле витрины отражение домов другой стороны улицы. В проходе между домами никто не появлялся, и Андрей, успокаивая себя, уже начал думать, что с этой затеей ничего у них с Зубеем не получится, напрасно только потеряют время. Послышался низкий, звучный гудок электрички. Железная дорога была рядом — отчетливо доносился стук колес. Через несколько секунд стук слился в сплошной металлический гул — поезд пронесся по мосту — и сразу стих. Это уже третья или четвертая электричка с тех пор, как они здесь… И неожиданно он увидел Зубея. Андрей поспешно перешел улицу. Зубей стоял в проходе между домами и нетерпеливо похлопывал по ладони газетой.
— Топай! — быстро сказал он Андрею и, чуть обернувшись, показал прищуренными глазами: — Вон, у дерева стоит. Видишь? В коричневой куртке. Обязательно постарайся сегодня обтяпать. Такой случай не скоро представится. Но смотри — осторожно. Кишки выпущу! Понял?
— Ладно, — хмуро ответил Андрей и пошел во двор.
Паренек в коричневой куртке был, пожалуй, одних лет с Андреем. Только на нем были не брюки, а короткие штаны с напуском. Зажав между кулаками травинку и дуя в нее, паренек пищал петушиным голосом. Он так увлекся этим занятием, что Андрею, подошедшему к нему, пришлось дважды позвать:
— Эй, приятель!.. Слышишь, приятель! Не знаешь, где тут Шимановский живет?
— Не знаю такого, — ответил паренек.
— Ну, как же, Толькой его зовут. Он еще марки собирает…
— У нас многие марки собирают.
— Вот черт! А мне сказали, здесь живет. Улица Конечная, дом 25. Хотел дублями поменяться. — Андрей достал из кармана альбомчик с марками. Но раскрывать его не спешил.
— Можно посмотреть? — с любопытством спросил паренек.
— Смотри. За смотр денег не берут.
Это было сразу заметно: паренек знает толк в марках. На одних марках он и секунды не задерживал взгляда, другие же — хотя и не такие красивые — рассматривал подолгу и при этом с уважением приговаривал:
— Боливия. Десять сентаво… Новая Зеландия… О, даже Золотой Берег!..
Просмотрев марки и с сожалением возвращая альбомчик, он спросил:
— И ты хотел бы поменять эти марки?
— Затем и пришел, — сказал Андрей. — А ты что, тоже собираешь?
— Да. У меня уже три полных альбома.
— Ну так давай. Мне все равно с кем меняться — с Толькой или с тобой. Были бы марки подходящие.
— У меня найдутся! — живо ответил паренек. — Как-никак около семи тысяч штук!
— Ого! Сила! А как бы посмотреть твои марки?
Андрей с напряженным вниманием ждал, что на это скажет его собеседник. А тот, похоже, раздумывал, как ему поступить. То ли вынести марки на улицу, то ли позвать этого незнакомого парнишку к себе домой?.. Но дома никого нет…
И тогда, вспомнив наказ Зубея, Андрей одним, точно рассчитанным ударом положил конец его колебаниям:
— Тащи альбом сюда. Может, другие ребята подойдут. Сразу все дубли и обменяю.
Другие ребята? Ну, конечно, — в одну минуту прибегут. Нет, так не годится. Конкуренты не нужны. Просто глупо упускать такие марки. Да и какой уважающий себя филателист потащит альбомы с марками на улицу!
— Идем ко мне домой, — предложил он.
Андрей обрадовался, однако заученным небрежным тоном сказал:
— Зачем? Неси лучше сюда.
— Нет-нет, идем. Не пожалеешь, у меня хорошие марки!
Они вошли в парадное четырехэтажного дома и стали подниматься по лестнице. Андрей, шагая сзади, слышал тревожный и частый стук своего сердца. И это было неприятно ему. Миновали второй этаж… Еще ступеньки. А вот и площадка третьего этажа. Налево дверь, направо дверь. Паренек остановился возле правой двери. Она — высокая, массивная, выкрашенная темной краской под дуб. Наверху — белый, овальный номерок «6». Сердце стучит все сильней и сильней. Даже шум электрички, несшейся по мосту, не мог заглушить его. Андрею казалось, что и паренек должен слышать эти гулкие удары его сердца. Но нет, тот спокойно достает из кармана штанов ключи на цепочке. Ключа — два, большой и маленький, желтый. Вставив большой ключ в замок, он дважды повернул его налево. Затем маленьким отпер английский замок, и дверь распахнулась.
